Кто-то из зала крикнул: "Так не беритесь!"
Алексей Тимофеевич не смутился, а тотчас перевел удар: "Но, простите, не я же командую клиникой".
Когда он в десятый раз произнес "у него зелотые руки", аудитория не выдержала. Снова послышались реплики: "И сердце тоже", "И голова на плечах".
Но и это не смутило Алексея Тимофеевича.
Вот эта отчаянная наглость больше всего поразила Крылова.
"Значит, он уже был подготовлен... Значит, давно камень за пазухой носил". И тут в уме он начал повторять свое выступление, самые запомнившиеся фразы - ответ бывшему ученику. Собственно, это было не обычное выступление, не речь, подготовленная заранее. Он вспомнил тот момент, когда почувствовал себя как на операции, если вдруг возникает непредвиденная опасность. И нет времени на раздумье, нельзя рассчитывать ни на чью помощь. Нужно самому не растеряться, действовать решительно. Позже ему говорили: "Ты так еще никогда не выступал". А он и не выступал, он действовал, он ликвидировал внезапно возникшее ЧП. Удачной получилась первая фраза. "Оказывается, я высидел кукушкино яйцо", - сказал Крылов, поднявшись на трибуну. А дальше шло откровение: "Я привык не отказывать в помощи. И если это криминал, то извините. Тогда я отстал от жизни... Да, мы берем тех, кого не берут другие клиники. Это, видите ли.. . Вот если с вами, с вашим братом, сыном, внуком случится несчастье... Ну и что, что риск? Ну и что, что мы еще не освоили некоторые операции, а точнее, у нас нет для них надежной аппаратуры? Ну V. что, что мы не готовы, как тут метко подчеркнул мой бывший ученик? Разве больной виноват в этом?
Нет, виноваты мы. Только мы... Конечно, мы можем перестроиться, выйти в передовые. Оперировать, скажем, только аппендициты и грыжи. Но тогда это будет... Тогда это, видите ли, будет не клиника Крылова, а клиника другого человека, вероятно Прахова..."
Люди аплодировали, а Крылову было горько. Он еще стоял минуту и раздумывал: чем же закончить? Еще была возможность умаслить начальство, пообещать, обнадежить, но он ведь не мальчишка и выступал не на школьном собрании. И Крылов заявил: "Нет, от своих принципов, мне отступать поздно. Совесть не позволяет отступать".
- А быть может, придержать? Подождать? - произнес он вслух, продолжая вышагивать по кабинету.
"Но сколько? Чего ждать? И потом, главное, я-то подожду, а больные? А "синие мальчики"? Им-то каждый день дорог. А разве этого не понимают мои коллеги? Тот же. Алексей Тимофеевич? Возможно, я действительно эгоист..." Крылов снова сел, зажал голову руками и начал мысленно перелистывать всю свою жизнь. Нет, он не мог вспомнить ни одного примера, чтобы он когда-то думал о себе, о своем успехе, о славе, о каких-то выгодах.
Такого не было. Всегда он думал только о больных, только о них. О себе он забывал, обо всем, что касалось себя, забывал-о здоровье своем, о личной .жизни, о семье:
- Гм, эгоист, - невесело усмехнулся Крылов.
И точно в ответ услышал слова первой жены: "Ты хоть бы дома побыл. Хоть бы внимание оказал, ведь я женщина". Он обещал, но приезжали издалека, умоляли: "Паря гибнет", и он мчался в ночь, в глушь. Оттого и личная жизнь лишь совсем недавно сложилась, все из-за этого, из-за "эгоизма", вернее, "эгоизма наоборот".
- Нет, не помню такого,-заявил Крылов, словно перед ним все еще была вчерашняя аудитория.
В памяти понеслись, замелькали бесконечные вызовы, просьбы о помощи, бессонные ночи, вечное беспокойство о прооперированных...
Послышался голос секретарши. Леночка опять от кого-то отбивалась, не пускала к нему в кабинет. На этот раз не по телефону, с глазу на глаз.
Крылов нажал кнопку звонка.
Появилась секретарша, на ходу поправила прическу.
- Кто там, Леночка?
- Да эта, что у нас... Вера Михайловна. Говорит, вы велели, чтобы муж приехал...
- Пусть войдут.
Крылов встряхнулся, потер руки и откинулся на спинку кресла.
Первой вошла Вера Михайловна. За нею неуверенно, как-то бочком огромный мужчина. Первое впечатление было такое, будто мама привела нашкодившего сынка. В теперешний век акселерации подобные картины бывают.
Но Крылов знал, что это не мама и детина не ее сын, а ее муж, и потому поспешно поклонился и указал вошедшим на стулья.
Минуту они разглядывали друг друга. Никита стеснялся своих рук, а профессор почему-то смотрел именно на них. Заметив его смущение, Крылов ободряюще улыбнулся:
- Хорошо, что приехали. Отпустили, ничего?
- Да ничо. У нас сейчас такая пора. Межсезонье.
- А вот у нас круглый год сезон, - сказал Крылов, становясь серьезным.
Никита понимающе кивнул. Крылов счел, что подготовительных слов достаточно, перешел к деловому разговору:
- Видите ли, насчет вашего сына. У него сразу четыре порока. В данном случае, вероятнее всего, последствия войны. Лекарствами эти пороки не вылечишь.
Нужна операция. Очень сложная операция. А для нее необходимы точные и редкие аппараты... - Он прервался, решив об аппаратах умолчать. - В общем, обещать..
Обещать я могу лишь одно: буду оперировать так, как оперировал бы родного сына. А за исход....-Он опять помедлил и все-таки сказал:-За исход не ручаюсь.- Снова хотел добавить об аппаратуре, но не добавил. - Решайте.
Наступило молчание.
Вера Михайловна понимала, что вопрос сейчас обращен к Никите, а он растерялся. Он ведь никогда еще не вел таких разговоров, с врачами-то все она встречалась.
У него на лбу даже испарина появилась.
- Ведь надо, - не выдержала Вера Михайловна.
- Надо, - с хрипотцой в голосе подтвердил Никита.
- Да,-тихо произнес Крылов, понимая важность момента и состояние родителей. Он и сам чувствовал учащенное сердцебиение: будто и привык к таким разговорам, а вот, поди ж ты, сердце реагирует.-Нужно, иначе медленная, мучительная смерть. И чем дальше тянуть, тем меньше шансов на спасение.
Крылов заметил, что Вера Михайловна побледнела, глаза у нее расширились и она готова снова броситься на колени.
- Так как?-спросил он поспешно.-Может быть, подумаете?
- А что думать? - прогудел Никита.-Думай не думай..
- Тогда будем готовить.
Крылов встал и проводил их до двери.
В приемной Вера Михаиловна остановилась, ноги отказали, и Никита придержал ее за плечи.
- Да не кусай ты губы, - с сочувствием произнес он. - Они уж и так синие. Взяла привычку.
Она уловила это сочувствие, подумала: "Он-то и вовсе в первый раз". И собралась с силами.
- Мы ж для того его-е везли сюда,-прошептала она.-Будем надеяться, Никитушка.
-Началась пора тягостного, острого, как боль, ожидания. Веру Михайловну вдруг охватывал страх. Она готова была закричать: "Никитушка, откажемся! Так хоть несколько лет поживет, а то... Ведь навсегда". Но у нее не хватало духу сказать эти слова, тем более что Никита, вероятно, и сам хотел произнести эти же слова, но только крепился, стараясь отвлечь ее рассказами о доме, о домочадцах, о выселковских новостях.
- А к нам сегодня еще один парнишка поступил, - сообщила Вера Михайловна, возвратясь с дежурства. - Говорят, с тем же пороком, что и у нашего Сереженьки.