Можно было бы сесть (кто-то принес белую табуретку), но он стоял, ему хотелось все запомнить, все увидеть.
Врачи и сестры проверили аппараты, приборы, инструменты, заняли свои места. Все спокойны и неторопли. вы (наверное, волнуется больше всех он), все делали, как видно, эту работу не раз, изредка переговариваются, шутят, меж марлевыми масками и шапочками видны улыбающиеся глаза.
А Сережа спит. Пока что с ним занимается один анестезиолог: он то сжимает, то разжимает красную камеру, похожую на футбольную.
Но вот появляются хирурги - ассистенты профессора. (Владимир Васильевич сделал шажок вперед.) Им предстоит все подготовить к операции: открыть грудную клетку, обнажить сердце.
Они становятся по обе стороны стола, друг против Друга, почти одновременно поднимают руки, и операционная сестра уже вкладывает в эти руки необходимые инструменты.
Владимир Васильевич, помимо своей воли, напрягся в необычном ожидании. Это в какой-то степени его мальчик. Это он, врач Петюнин, подставил его под нож.
Он не увидел самого момента прикосновения скальпеля к телу ребенка, но понял, что это произошло: послышалось потрескивание кровоостанавливающих зажимов. Им тотчас ответили аппараты: зажглись зеленые и красные лампочки, раздалось жужжание, будто под потолком закружился невидимый жук, на зеленом экране телевизора начали прыгать, догонять друг дружку два шустрых блестящих зайчика.
Врачи спокойно продолжали работать. Хирурги делали свое дело у стола, анестезиолог изредка сжимал красную камеру гармошкой, и она опять раздувалась.
Казалось бы, никто не обратил внимания на приход профессора, но-Владимир Васильевич заметил-врачи ждали его появления, потому что, не оглядываясь, не отрываясь от дела, они тотчас уступили ему место у операционного стола, и один из ассистентов, не взглянув на Крылова, начал быстро объяснять ход операции.
Крылов кивнул, все понял и протянул руку. Через секунду в его руке блеснул нужный инструмент.
Владимир Васильевич смотрел как завороженный на все эти действа, дивясь их четкости и простоте. Он-то знал, чего стоит эта видимая простота и четкость.
Он уловил, что приборы словно обрадовались приходу профессора: защелкали быстрее, зажужжали громче, лампочки принялись мигать чаще, а зайчики на экране будто ускорили свой бег.
И сразу же со всех постов, от всех аппаратов послышались точные рапорты:
- Венозное тридцать.
- Артериальное сто десять на семьдесят.
- Зрачки узкие.
Крылов слушал, глядя в раскрытую грудную клетку мальчика.
Владимир Васильевич, невольно сделал шажок вперед.
Перед профессором, всего в нескольких сантиметрах, лежало сердце ребенка. То сердце, которое почти два года назад впервые выслушал он, Владимир Васильевич, и оно показалось ему нездоровым. Вот оно. Вот!
Сердце билось, пульсировало, наполнялось кровью, оно проталкивало эту кровь, разносило ее по всем тканям и клеткам. И внешне оно, пожалуй, ничем не отличалось от сердца здорового. Оно еще было молоденьким и не успело измениться. Но там, в глубине его-Владимир Васильевич представил это, - на нежных клапанах и перегородках было все перепутано, искажено, и хирургу предстояло это исправить.
Но Владимир Васильевич знал, что, прежде чем чтото делать, нужно разрезать мышцу сердца; прежде чем увидеть клапаны, надо обескровить сердце; прежде чем работать на нежных тканях, нужно остановить сердце.
Этого он еще ни разу в жизни не видел. Он весь вытянулся в ожидании этого момента.
- Катетер. Отсос, - произнес Крылов.
Гудение усилилось. Вновь послышалось легкое потрескивание кровоостанавливающих зажимов.
Сердца не стало видно. Хирурги склонились ниже над столом и прикрыли его собой. Но все равно заметно, как оно бьется: на белой простыне ритмично вздрагивает блестящий зажим. А зайчики на экране всё скачут, всё бегут друг за дружкой. Теперь эти зайчики-жизнь человека, биение его сердца. Они возбуждены, они скачут все быстрее - вверх, вниз, исчезают и тотчас появляются, как маленькие кометы с длинными хвостами.
- Аорта резко склерозирована,-слышится голос Крылова. Голос ровный, без оттенков. По нему не поймешь, плохо это или хорошо. Но Владимир Васильевич знает-плохо.
Ранний склероз - это, прежде всего, обильное кровотечение, это опасность, это новые трудности, возникшие вот сейчас, уже в самом начале операции.
Крылов говорит спокойно, будто ничего не произошло, словно он еще до начала операции был уверен, что аорта склерозирована.
- В легочной артерии померяем и в обоих желудочках, - советуется он с ассистентами.
После паузы:
- В легочной есть, а в желудочках плохо. Градиента практически нет.
Его уверенность и ровность успокоили Владимира Васильевича. "Он-то лучше знает". Владимир Васильевич нашел окошенко, увидел руки Крылова. Движение его рук плавное, решительное, уверенное - ничего лишнего.
"Видно; он представляет свою работу до мелочей, во всех подробностях",-подумал Владимир Васильевич и в душе восхитился Крыловым. Не просто даются эти мелочи и подробности, за ними бессонные ночи, огромная практика и труд,труд,труд.
Крылов вставил катетер в правое и левое предсердие, и кровь оттуда с помощью отсосов пошла по специальным шлангам в специальную установку. Там, в этой установке, в большом стеклянном сосуде, три-четыре литра чужой крови, но эта чужая кровь родственна крови мальчика, тщательно проверена на совместимость, и ее не отличишь от крови ребенка. Пройдет несколько минут, заработает АИК-аппарат искусственного кровообращения, и вся эта кровь-и чужая и кровь ребенка - начнет питать организм помимо сердца. Для этого нужно вставить канюлю в бедренную артерию.
Все это Владимир Васильевич представлял теоретически, а сейчас он видел, как это происходит в действительности.
"Но аорта? Аорта?!"
- Кровит. Отсос, - словно в ответ говорит Крылов.-Так. Хорошо.
Теперь кровь через бедренную артерию, через кровящую аорту будет нагнетаться и пойдет по всем клеточкам и тканям. Кровь одновременно будет охлаждаться в особом аппарате и, охлажденная, проходя по сосудам, будет охлаждать весь организм. И сердце тоже. Потом профессор пережмет аорту и выключит сердце. Охлажденное сердце не умрет без питания. А дальше? Дальше он станет исправлять порок.
Главное-Владимир Васильевич слышал-не остановить сердца, не обескровить его, главное - утверждают специалисты - заставить сердце вновь работать, питать и мозг, и легкие, и все клетки.
А пока...
- Кровит, - повторил Крылов.-Держите. Пока не пережму аорту, придется держать.
Вновь раздалось гудение. На халате профессора появились мелкие пятнышки. Целые грозди пятен. Владимир Васильевич в первую секунду удивился, но тут же понял; это кровь. При ярком света она кажется не красной, а темной. А руки хирургов желтыми - они в перчатках.
Он невольно взглянул на руки мальчика и поразился:
у Сережи руки стали белыми. Ноготки коротко подстрижены. Он спит. Длинные ресницы не дрогнут.
На мгновение ему сделалось жаль мальчонку. Такой он беспомощный, столько взрослых против него. "Что за глупость!-оборвал он себя.-Они же помочь, спасти его хотят".
Владимир Васильевич закрыл глаза, прислушался.
Гудит отсос. Потрескивают зажимы. Раздаются короткие фразы врачей:
- Давление восемьдесят на тридцать.
- АИК готов.