Зима уже сходила на нет. Несмотря на поздние февральские метели, всё чаще по-весеннему тепло и приветливо светило солнышко, с каждым днём поднимаясь выше и выше. Перекусив в буфете, Роб вышел на ступеньки парадного входа училища, ставшего уже совсем родным за полгода. Щурясь от бликов и зайчиков, он стоял и смотрел на пушистые белые облака в непривычно голубом для мегаполиса небе. Почему-то хотелось потянуться и замурлыкать… Оборвав себя на этой приятной, но глупой, как ему показалось, мысли, парень резко развернулся и чуть не сбил с ног однокурсника Ваську, который был ниже его на голову, хоть и старше на два года…
Вообще-то его звали Робертом. Имя это ему не особо нравилось — не очень-то приятно, когда тебя зовут, при этом два раза рыча. Но, как водится, его мнения никто не спросил, и вот уже четырнадцать лет он жил на свете, отзываясь на это двойное рычание. Последнее своё «почему» по поводу имени Роб задал матери лет в восемь, когда, по его мнению, окончательно вырос из коротких штанишек «маленького Робика» и, насупившись, попросил его так больше не называть. Сокращение «Берт» казалось ему «ну совсем девчачьим», и он стал для всех Робом. А потом ещё прочёл «Роба Роя» Вальтера Скотта и уже как-то окончательно смирился — образ благородного разбойника пришёлся ему по душе.
Его всегда тянуло в искусство. Рисовал он, сколько себя помнил. В ход шло абсолютно всё. Цветные карандаши, фломастеры, трижды перезаправленные мамиными французскими духами, кисти и краски от малярных до китайских по шёлку, мелки на асфальте, уголь по белилам свежевыкрашенной стены. Позже были уже баллончики с нитрокраской и стайерский бег с элементами паркура под звуки свистков и сирен. Но бог миловал, а душа жаждала творчества, и в двенадцать лет мать устроила его в художественную школу. Быстро сориентировавшись в программе художки, наш герой, недолго думая, каким-то чудом упросил пускать его на занятия старших классов, одновременно учась и со своими, благо, что занятия были в разные дни. Ботаном он никогда не был, мать авторитарностью не отличалась, но как-то так получилось, что к окончанию девятого класса средней школы он за два года проштудировал четырёхлетнюю программу художественной, довольно бегло изъяснялся на британском английском, а его знания по общеобразовательным дисциплинам уже давно не вмещались в рамки программы одиннадцати классов. Учителя были несказанно рады тому, что после получения документа о неоконченном среднем, «этот выскочка» благополучно покинул стены «родной» школы и поступил в художественное училище, где и учился теперь всего второй семестр, но уже на третьем курсе живописного отделения. Так уж решили мэтры изобразительного искусства, когда через месяц учёбы на первом курсе он еле приволок в учительскую, сгибаясь под непомерной ношей, громадную папку далеко не всех своих работ. Его тактично попросили выйти, долго о чём-то спорили, совещались и шептались и по прошествии почти четырёх часов, когда он, измождённый нервным ожиданием, задремал на подоконнике, позвали и довели до него своё положительное решение, поставив всего одно условие: разобраться с общеобразовательными предметами. Что ж — здесь-то как раз только и надо было, что подтвердить наличие знаний в голове! Сдав экстерном всё необходимое, он облегчённо выдохнул и пошёл знакомиться с новыми однокурсниками. Правда, пришлось ещё самому изучать за два курса нетворческие спецы, но и тут требовалось лишь дополнить знания, полученные в художественной школе. Что он и сделал, «немного» напрягшись в первом полугодии. Так что сейчас всё шло уже своим чередом. Был ли он баловнем судьбы? Может да, может — нет. В любом случае, что бы он ни делал, всегда делал на совесть, и ему всегда было интересно.
Сегодня после обеда группа должна была начинать новый живописный портрет, и Васька, которого чуть не уронил Роб, как раз к Робу-то и направлялся, чтобы поделиться свежей и весьма приятной, по его мнению, новостью. В сердцах выругавшись и благосклонно приняв извинения приятеля, Василий поспешил его обрадовать.
— Прикинь, класс! — не скрывая восторга, начал Василий, — Аристарх на портрет девчонку с подкурсов позировать уговорил. Говорят — лапочка такая. А то бабушки-старушки уже достали — никакого тебе, понимаешь, эстетического наслаждения, одни морщины.
— Да-да-да, слюной не изойди, ловелас. — С деланно непроницаемой миной ответил Роб. — Между прочим, с твоим дырами в анатомии старушки — самое твоё!
— Да прекращай ты зануду строить! Типа, сам не любишь красивых женщин?
— О, да! Я получаю от созерцания их великолепия непередаваемое эстетическое наслаждение! — пафосно изрёк Роберт.
— Вот ты всё-таки, зараза — ничего мимо ушей не пропускаешь. Пошли, а то ж ещё надо успеть на холст бумагу прицепить. — Поторопил Васька, похлопав приятеля по плечу.
И, весело толкаясь, они устремились в мастерскую.
Аристарх Петрович, преподаватель рисунка и живописи, был ещё из той плеяды педагогов, для которых как раз и подходит характеристика «мэтр». Точный его возраст никто не знал, но говорят, он и десять, и двадцать лет назад выглядел точно так же. Рождённый ещё когда-то до начала второй мировой, он пережил блокаду в Ленинграде, закончил Питерскую Академию художеств, а потом безвыездно преподавал в этом столичном училище, вырастив не одно поколение живописцев и театральных художников. Сколько стати и аристократизма было в его внешности и манере держаться! Ребятам хотелось ему подражать, брать с него пример, а девчата вели себя как чеховские барышни, желая произвести как можно более благоприятное впечатление на «благородного старца». Даже прозвищами его «наградили» только уважительными: «Патриарх» и «Наш Суперстар». Тоже конечно, не без юношеского сарказма, но по сравнению с другими…
— Господа студенты! — начал Аристарх, жестом приглашая войти в мастерскую неземное создание с глазами цвета неба, — Алевтина с подготовительного курса любезно согласилась попозировать нам с вами для поясного портрета. Прошу любить и жаловать! — завершил он свою маленькую речь, помогая девушке подняться на подиум с таким видом, словно возводил на трон королеву.
С нескрываемой улыбкой наблюдал Роб немую сцену: мужская половина группы застыла с открытыми ртами, а женская одарила вошедшую такими красноречивыми взглядами!.. В них отразились разом любование, восхищение, недоверие и страх. А он стоял со скрещёнными на груди руками и… анализировал происходящее. Нет, вы только не подумайте, с ориентацией у нашего героя было всё в порядке и не то, чтобы он был неподвластен чарам женской красоты, просто в этом месте повествования опять необходимы некоторые разъяснения.
Отца Робка потерял рано и почти ничего о нём не помнил, кроме добрых глаз, больших тёплых рук и какого-то нереального чувства праздника… Овдовевшая молодая мать, оставшись с маленьким ребёнком на руках у разрушенного очага, месяца два находилась в состоянии прострации, судорожно пытаясь заново собрать в голове разбитую мозаику собственной жизни. Ей на помощь приехала из деревни, распродав и раздав соседям всю живность, бабушка, которая взвалила на себя бытовые заботы об их осиротевшей семье. И вот однажды, вдруг внезапно очнувшись от горя, мать, сделав просто невероятное усилие над собой, принялась в одиночку осуществлять построенные вдвоём с отцом планы о светлом будущем. Она тогда преподавала в институте. Трезво рассудив, что на преподавательскую зарплату одной поднять сына, подающего большие надежды (для всех мам их дети всегда самые-самые!) просто нереально, она за два года получила второе высшее, теперь уже экономическое, образование. А на дворе стояли лихие девяностые с их рэкетом, чёрным налом, тотальным уходом от налогов и постоянно меняющимися законами. О, это была жестокая школа, но неоценимый опыт для начинающего экономиста-бухгалтера. Днём мать продолжала преподавать, а по вечерам вела бухгалтерию сразу нескольких маленьких фирм, шустрой маленькой рыбкой умело лавируя среди законов, инструкций, налогов и платежей, не забывая при этом уделять время сынишке, подбегавшему то и дело со своими «почему». Летом бабушка с внуком уезжали в деревню, а «мать семейства» брала отпуск и устремлялась в столицу на поиски «места под солнцем». Вода камень точит, и мать Роберта добилась своего, сперва найдя работу в Москве, зарплатой перекрывшую все её доходы в провинции, что позволило ей для начала обменять их двухкомнатную квартиру в родном городе на «однушку» в Подмосковье. Но венцом её «трудов праведных» стала сеть консультационно-аудиторских контор по всей столице и трёхкомнатная квартира в новостройке. Так что в шестой класс сын пошёл уже в одну из московских школ.
Маму Роби очень любил и уважал, если не сказать — боготворил. Она была для него идеалом красоты и женственности. Несмотря на быстрый карьерный рост и стальную волю, для сына она оставалась доброй милой мамочкой, другом и мудрым советчиком. Поэтому изначально все женщины были для него леди, королевы, богини и феи из сказок. А он был для мамы всем — памятью, отрадой, гордостью, смыслом жизни, надеждой на будущее, да и ещё много чем и кем — всего и не перечислишь. А ещё хоть и маленьким, но мужчиной в доме, ведь он уже лет с шести-семи управлялся с домашними инструментами куда проворнее мамы.
Окружённый бабушкиной заботой и маминым теплом, наш герой рос романтичным и влюбчивым ребёнком. В то же время девчонкой и маменькиным сынком его тоже назвать было сложно. Если надо, он всегда мог постоять за себя! А вообще, он отлично ладил не только с мальчишками, но и с девочками, чьим вниманием был ну совсем не обделён у бабушки в деревне. Здесь же, на лоне живописных просторов средней полосы России он впервые познал природу коварного женского сердца.
…Вот уже второе лето он дружил с девочкой, жившей по соседству в доме с сине-зелёной крышей. Её звали Любочкой и она была его первой детской любовью. Они познакомились год назад и провели всё лето, держа друг друга за руки до первых осенних дождей. Слёзы расставания, тяжесть разлуки, радость встречи почти через год, всё это было! И было очень искренним и по-детски чистым и светлым! Но счастье — лишь состояние души и не может длиться вечно… Не прошло и месяца их чудной идиллии, как в один прекрасный день появился Он!
— Меня зовут Вова! — важно представился рыжий коренастый мальчик почти без шеи и с маленькими красными ушками, подойдя к их скамейке. Не ожидая приглашения, он уселся рядом и начал рассказывать о том, что приехали они из Питера к бабушке и дедушке на папином Мерседесе, что папа у него крутой и никого не боится, что дома у него есть компьютер и приставка с кучей игр на блестящих дисках, что отсюда они поедут на море и он сможет, если Люба захочет, привезти ей на обратном пути красивые разноцветные камушки, всякие ракушки и настоящего лакированного краба. Девочка слушала, широко раскрыв глаза и рот, не пропуская ни одного слова.
И тут вдруг Робика охватило какое-то страшное отчаянье, в горле застрял комок, а на глаза уже наворачивались слёзы. Он почти физически почувствовал страх предстоящей потери. Сжав кулаки и зубы, он бросился домой, желая сделать что-то такое, ну такое… ну не знал он, что ему делать, поэтому побежал в сад и оборвал подчистую все бело-желтые цветки клубники, похожие на маленькие ромашки. «Любит — не любит», — почему-то вспомнил он и едва не падая, понёсся обратно. Подбежав к Любочке, он протянул ей букетик.
— Это — тебе! — смущённо выпалил он.
— Спасибо, — улыбнулась девочка, взяла Вовку под руку и, весело размахивая букетиком, пошла смотреть сверкающий Мерседес.
В приступе ярости и злости Робка молча разбежался и обеими руками толкнул бугая в спину. Тучный Вовик смешно шлёпнулся, поцарапав об камень коленку, сердито наморщил нос и показал обидчику кулак.
— Ты — дурак! — крикнула Любка, не выпуская из рук букета и помогая новому приятелю подняться.
Вовка ничего не рассказал отцу и всю подноготную случившегося бабушка так и не узнала. Но за клубничные «ромашки» Робику досталось крепко!
Вовка в то лето на обратном пути с моря так и не приехал, и не было у Любочки камешков, ракушек и лакированного краба. А Робкин букетик ещё долго стоял в стакане на окошке под сине-зелёной крышей, даже после того как завял и почти осыпался…
Наш шестилетний влюблённый долго не мог объяснить самому себе, почему он вдруг так резко возненавидел ту, в ком пять минут назад души не чаял. Откуда в нём взялось столько злобы, что он готов был убить бедного Вовку? Ох, как же ему всё это не нравилось, как он жалел этого смешного рыжего увальня, умеющего по-мужски держать язык за зубами. Как же злился на себя за эту минутную слабость.
Любочку за «измену» он так и не простил. И так и не понял тогда, почему до самого его отъезда, а может и после, она так и не выбросила этот первый в жизни каждого из них, подаренный по большой детской любви букет цветов…
Точки над i он сумел расставить лишь гораздо позже, а тогда он твёрдо решил, что никогда больше не полюбит, а если даже и полюбит, то ни за что не скажет об этом…
К девчонкам Роб относился так, как относятся они сами к красивым цветам и маленьким пушистым котятам. Он их любил! Всех! В одной он видел сногсшибательную внешность и любовался, в другой — чистую возвышенную душу и умилялся, в третьей — начитанность и пытливый ум — и искренне восхищался! В каждой юноша находил нечто, достойное внимания и уважения. Так что реплика, принятая Васькой за дружескую поддёвку, была чистой воды правдой! Он действительно получал от любования женской красотой не только чисто эстетическое и эмоциональное наслаждение, но ещё и заряд вдохновения, что ему, как человеку творческому, было как глоток свежего воздуха в облаке густого смога. А девчонки считали его душкой, млея, отвечали на оказанные им знаки внимания и искренне не понимали, почему этот неглупый красавчик с явными задатками казановы никогда не идёт дальше искусных, тонких и всегда вовремя вставленных комплиментов и лёгкого флирта. Одни считали его ещё зелёным, ведь он был как минимум, на два-три года моложе всех в группе, другие — самовлюблённым эгоистом и нарциссом, третьи вообще строили подозрения, что он — гей. Никто ни малейшего представления не имел, какие мысли рождались в его голове, какие бури порой бушевали в его юной неокрепшей душе, чем он дышал и откуда, в конце концов, свалился он как снег, точнее даже, как снежная лавина, на головы не только группы, но и всего училища. Даже его приятель Василий, с которым наш новенький общался больше всех, только растерянно разводил руками в ответ на конкретно поставленные девчатами вопросы. Так или иначе, добрая половина женского населения группы тайно сохла и вздыхала по Робу, а он за полгода пребывания в училище так и не завёл себе подружку, хотя желающих на это вакантное место было хоть отбавляй!
За годы переездов с места на место у Робки было много потерь и расставаний, слёз прощаний и скупых мужских объятий, грустных глаз и приступов одиночества. Рос список контактов в аське и мобильном телефоне. Казалось, друзей становилось всё больше, но они с каждым днём были всё дальше. Он научился не привязываться к людям и с каждым разом расставания становились менее болезненными. Но одному богу было известно, какой ценой всё это давалось. Нет, он не стал меньше дорожить людьми. Просто он научился хранить в душе их свет и бороться со своей болью…
Наконец нужное расположение натуры к свету было выбрано, поворот головы относительно торса и точка взгляда модели установлены, в общем, скорректированы все необходимые нюансы и детали. Ребята облегчённо вздохнули и начали занимать уже выбранные места. «Ну слава богу, наконец-то, а то что-то долго сегодня», — думал Роб, приступая к работе. Прищурившись, он привычным взглядом окинул фигуру сидящей перед ним девушки, скорее даже, ещё девочки, и уверенными чёткими штрихами наметил на бумаге композицию будущего портрета. Парень сразу же с головой ушёл в работу, занявшись общей прорисовкой торса, попутно с хитроватой улыбкой отмечая достоинства точёной фигурки модели. Несмотря на её чуть мешковатую и не по размеру одежду из методфонда, он отметил для себя все детали безукоризненного телосложения новой натурщицы. Но когда он перешёл к голове и начал пристально всматриваться, пытаясь понять характерные особенности её лица, он в упор столкнулся взглядом с девушкой. «Что это было?» — с улыбкой подумал Роб. Подняв глаза, он вновь наткнулся на быстроускользающий взгляд девчонки. Ему уже становилось смешно. Он повернул голову слегка в сторону и сделал вид, что задумался. Сам же боковым зрением (этому в своё время его научили в школе единоборств) продолжил наблюдать за Алей. Ничего себе! По всему было видно, что эти голубые, местами с изумрудными искорками глаза беспардонно рассматривали его явно уже не первую минуту, и к тому же с плохо скрываемым бессовестным интересом. К подобным выпадам со стороны женского пола он давно привык, но чтоб настолько явно, такого не было уже давно! Роб резко повернул голову в её сторону и, поймав взгляд девочки, улыбаясь, в упор уставился на неё, как бы спрашивая: «Ну, и что всё это значит?». Поняв, что отступать уже поздно, она посмотрела на него взглядом кошки, которую поймали на поедании сметаны, наклонила голову, вытянула шею и уже, кажется, хотела показать язык, но вовремя одумалась!
Аристарх сделал небольшой перерыв, помог Але сойти с подиума, опередив ребят, уже готовых броситься ей на помощь, отвел девочку в сторонку и начал ей что-то вполголоса толковать про профессионализм, форму глаза, должное отсутствие эмоций у модели и прочее, и прочее, и прочее. Она на минутку покраснела, виновато опустив глаза, сделала «круг почёта» по мастерской и заняла своё место на подиуме. Внушение возымело воздействие, и в тот день наш герой спокойно доработал вторую пару, лишь два-три раза поймав на себе грустный взгляд Алевтины.
Удовлетворённый проделанной работой над портретом, да и тем, в принципе, как вообще прошёл его день, Роб поспешил к ближайшей станции метро, спустился по эскалатору, плюхнулся на одно из свободных на его счастье мест и со вздохом закрыл глаза, желая расслабиться. В метро он читал редко, разве что если книга захватывала его настолько, что ни о чём другом и думать было трудно. И только он, было, отрешился от всего внешнего и попытался заняться «самосозерцанием», как в голове возникла Аля с широко раскрытыми глазами и грустной улыбкой на лице. «Ну нет, это уже ни в какие рамки!» — возмущённо подумал Робка, открыл глаза и помотал головой, желая сбросить это наваждение. Как ни странно, ему это удалось, правда, только с третьего раза, а ещё два раза девочка упорно появлялась в его сознании. А после третьего он даже пожалел, что у него получилось, потому что Алька всё-таки была просто красавицей. И почему бы не полюбоваться красивой девчонкой, даже если она сейчас непрошенно маячит в твоём воспалённом мозгу? Никто ж не запретит!? От этих странных умозаключений настроение вдруг резко поднялось, зашкалило под самую верхнюю планку и запиликало победным маршем, как это обычно бывает в стареньких простеньких компьютерных играх. Вот в таком-то настроении он незаметно для себя и добрался до дверей квартиры, открыл ключом дверь и, улыбаясь, переступил порог.
— Что это ты сегодня как-то необычно сияешь, мой дорогой? — услышал он добрый и приветливый голос матери, мягко вернувший его к реальности. Она стояла, прислонившись к стене в прихожей и смотрела на сына счастливыми, чуть удивлёнными глазами.
— Просто всё сегодня получается, милая моя мамочка! — ответил Робка, обнимая её за плечи, так до конца и не поняв, что же всё-таки он имел в виду.
Это была добрая традиция их маленькой семьи — награждать друг друга ласковыми эпитетами даже в самом простом разговоре. И в доме сразу сияло маленькое домашнее солнышко, в дом хотелось поскорей возвратиться и погреться после холодного и агрессивного столичного заоконья, потому что только здесь было так тепло и уютно.
Обычно Роб приходил домой раньше и готовил для них с мамой вкусный и лёгкий ужин. Он уже давно поднаторел в кулинарии, научившись творить нечто из почти ничего, а также неплохо овладел искусством сервировки и оформления блюд — здесь ему помогали художественный вкус и природное чутьё. Поэтому каждый ужин принимался на ура и удостаивался восторгов и комплиментов. Нанятая домоработница заведовала чистотой и порядком в доме, стиркой и мытьём посуды занимались машины, а готовку Робка с мамой не доверяли никому. Им так нравилось делать друг другу эти маленькие приятности…
Но сегодня мама пришла домой раньше обычного, поэтому сложившийся уклад сбился, обоих обуяла махровая лень, и они дружно решили заказать ужин из японского ресторана, находившегося в доме по соседству. Так что уже через пятнадцать минут они весело трещали ни о чём, привычно щелкая палочками и поглощая суши и роллы под музыку ненавязчивых попсовых клипов.
Мать рассказывала про клиентов, которые сами не знают, чего хотят и которым приходится минимум по три раза разжёвывать одно и то же, артистично и убедительно изображая то растерянного иностранца — управляющего свежеиспечённым филиалом иноземной фирмы, то гордого сына гор, глядящего как баран на новые ворота на современные московские реалии.
Роб, в свою очередь, упиваясь и захлёбываясь, абсолютно без издёвки повествовал про реакцию Васьки и других пацанов на новую натурщицу с голубыми глазами, умолчав при этом, как эти глаза целую пару стреляли пулемётными очередями в его сторону. А мудрая мама, посмеявшись вместе с сыном над взрывом тестостерона в мастерской живописи, сказала в конце:
— А я-то думаю, что это ты сегодня явился с занятий такой рассеянный и счастливый!
Эти слова повергли парня в полный конфуз.
— Ну мам… — только и сумел произнести смущенный Робка.
Как же хорошо знала мама своего «маленького Робика».
На следующий день живопись была с утра, и группе обязательно нужно было успеть перевести рисунок на холст и написать подмалёвок, поэтому работа закипела ещё до звонка. Роб увлечённо и сосредоточенно работал всю первую пару и, кстати, уже начал даже привыкать к косым взглядам, которые по-прежнему бросала в его сторону Алевтина. Ему даже интересно стало, как будет развиваться эта история дальше. Не в его правилах было торопить события, и он занял удобную выжидательную позицию. Надо сказать, что на перемене его обычно как ветром сдувало с рабочего места, и материализовался обратно он только со звонком. Время отдыха он использовал по максимуму. И сегодняшний день исключением не был. Как только был дан старт перемене, наш красавчик испарился из мастерской в считанные секунды. Аля отвела от него взгляд лишь на мгновенье, когда спускаясь с подиума, улыбнулась подавшему ей руку мальчику, и тут же потеряла «объект» из виду! На этот раз Робка «телепортировался» в расположенный рядом с живописной мастерской актовый зал, который почему-то именно сегодня был открыт. Там стояло пианино и он сразу же начал подбирать какую-то приятную мелодию. Кажется, это была композиция Нино Ротто «Говорите тише», а может, центральная тема из довольно старого американского фильма «Ромео и Джульетта». Словом, нечто задушуберущее. Он так увлёкся, что не заметил, как тихонечко подошла Аля.
— А что ты играешь? — чуть слышно, почти шёпотом спросила она.
Это была уже какая-то совсем другая Алечка, в корне отличавшаяся от той бесцеремонной особы, которая в первый день приговорила его к расстрелу глазами и почти целую пару приводила свой приговор в исполнение. А может, он просто ошибся, и там, на подиуме, она просто сгорала от любопытства, не силах ничего с собой поделать? И вела она себя не как кошка со сметаной, а как пришедшая на водопой прекрасная лань, пугливо исчезающая при малейшем шорохе и рискующая жизнью, чтобы не умереть от жажды? А здесь и сейчас она была самая что ни на есть настоящая, искренняя и честная? В любом случае, разница была колоссальная, и Роб был уже заинтригован не на шутку.
— Пока только подбираю… — так же тихо ответил он.
— А ты что, музыке тоже учился?