Она готова была лгать, сколько угодно, но чуть не заплакала, увидав, каким счастьем засияло лицо Иллариона.
— Мне? Она? О, как здорово! Давай же скорее! — закричал маг, протягивая руки к Монике.
— Нет-нет, просто так нельзя, только в обмен, — помотала головой девушка. — Иначе пропадет магическая сущность камня. А ведь магия камня — это тоже для тебя.
— Что ж ты хочешь взамен? — с заметным раздражением в голосе спросил Илларион.
— Коготь Катарины. У тебя ведь есть.
— Да, но я бы не хотел с ним расставаться… Впрочем, у меня их два. Вполне могу поделиться, — волшебник улыбнулся, и Монике его улыбка понравилась: она была не злой, а обычной, доброй улыбкой. — Бери, — вытянул из нагрудного кармана жилета один из когтей царицы драконов, тонкий, длинный, полупрозрачный, украшенный мудреной вязью. — Только что ты с ним будешь делать?
Моника почувствовала странную легкость в спине и голове, когда коготь оказался в ее ладони, и тоже улыбнулась:
— Что-нибудь да сделаю. Что-нибудь полезное, — и отдала черный камушек Иллариону.
Моника решила, что, пока волшебник будет любоваться слезой дракона и думать всякое приятное о Катарине, она изловчится и всадит коготь ему в грудь, но через минуту поняла, что решить легче, чем сделать.
Ударить Иллариона она не могла: не поднималась рука.
Всадить в любимого человека драконий коготь — наверное, это на такое не отважился бы и самый крутой комикс-герой.
Вместо того, чтоб осуществить запланированное, Моника слабохарактерно расплакалась и поплелась обратно к вилле.
Возле древнего дуба, украшенного разноцветными платочками, она налетела на Наваркина. Доктор был бос, растрепан, имел широко раскрытые, полные восторга, глаза, и самозабвенно танцевал, прижимая к груди блестящий медный самовар, из трубы которого вился зеленоватый дымок. На ручках самовара висели и мелодично звякали серебряные колокольчики.
— Б-божэ, — простонала Моника (сия встреча не добавила света и легкости ее мыслям и чувствам).
— Да-да-да, — пропел Наваркин, сияя взглядом (его довольное лицо отражалось в боках самовара и там выглядело еще более довольным). — Какой у тебя прекрасный хобо-от.
Моника махнула на него рукой и попыталась шмыгнуть мимо, но Наваркин бросил самовар в сторону и схватил ее за локоть:
— В твоем хоботе много печали. Что-то случилось? — при этом на его глаза слезы навернулись.
— Извини, но ты не в том состоянии, чтоб меня понять, — пробубнила Моника.
— Ты не права, — шмыгнул носом доктор. — Я сейчас чрезвычайно чувствителен и восприимчив к чужому горю. И сейчас я склонен помогать всем и каждому, даже если это сопряжено с риском для жизни и с нарушением моральных общественных устоев. Итак, что случилось?
Моника вздохнула раз, два и выдохнула:
— Я не могу. Не могу всадить коготь в Ларю. А надо. А я не могу. Что же делать?
— Очень надо? — уточнил Наваркин.
— О-очень, — кивнула Моника и губу закусила, чтоб не расплакаться.
— Если надо — сделаем, — решительно тряхнул головой доктор. — Давай сюда коготь.
— Ты это сделаешь?
— Легко и быстро.
— Что ж…
Девушка отдала коготь Наваркину.
— Ну, я пошел, — сказал тот. — Только мне немного страшно, поэтому чмокни меня своим хоботом, хотя бы в щеку, чтоб я был посмелее. Это поможет, точно!
И Моника поцеловала его в щеку.
— Эх, жизнь моя жестянка-а-а, — пропел Наваркин, неизвестно для каких целей подобрал самовар и направил свои стопы туда, где трудился над новой статуей маг Илларион…
Этап пятый (финальный)
Моника не могла не пойти за доктором.
Наваркин же, пританцовывая и напевая под нос загадочную мантру "банька моя, я твой тазик…", двигался по аллее, оставляя за собой зеленый дым из самовара и, тем самым, напоминая паровоз.
А девушка боролась сама с собой. С одной стороны она хотела, чтоб Наваркин пошел и ударил Иллариона когтем, а с другой стороны ей хотелось остановить врачевателя, потому что она боялась, что ничего хорошего из этой затеи не получится.
— Встава-ай, страна огромная, — самозабвенно тянул Наваркин старинную, патриотическую песню.
Тут сердце Моники затрепетало, будто лист кленовый на ветру — в аллее появился Илларион. Легкой, пружинистой походкой он двигался навстречу Наваркину и тоже что-то пел. По-английски, про любовь. Судя по всему, мысли волшебника порхали где-то в далекой амурной стране.
— Готовность номер один! — сам себе скомандовал доктор и швырнул самовар в ближайшие кусты — оттуда с писком вылетела какая-то птичка. — Всем постам! Преступник вооружен и очень опасен!
Моника на всякий случай прыгнула к самовару.
Наваркин же нацепил на нос извлеченные из кармана джинсов темные очки и, поравнявшись с Илларионом, вежливо спросил:
— Добрый день, не подскажете, сколько сейчас градусов ниже нуля?
Илларион застыл и замолк, безмерно удивленный.
Доктор воспользовался его ступором и замахнулся на чародея когтем.
Маг не сплоховал — вовремя среагировал и ответил на замах резким ударом в нос.
Наваркин квакнул, залился кровью и опрокинулся на спину, уронив драгоценный артефакт на дорожку.
— Ну не сволочь? — развел руками Илларион, глядя на ошарашенную Монику.
— О! Зачем? Что ж ты сделал? — выкрикнула девушка, бросаясь к распростертому на земле Наваркину.
— Вообще-то этот псих хотел меня убить, — сказал чародей, пальцами расчесав свои золотистые волосы.
Моника приподнимала бедолаге-доктору голову и в то же время лихорадочно соображала, что же делать дальше. И сообразила: