– Я вам уже говорила: прибыть к 18 часам в Руасси.
– А потом?
– Подняться на борт за пять минут до вылета.
– Это нормально для бортпроводницы – подниматься на борт так поздно?
– Нет. Обычно мы приходим в самолёт за час до посадки пассажиров, чтобы успеть всё подготовить.
– Вам было сказано, чтобы вы не входили в кабину пилотов?
– Нет.
– Тогда почему же вы не сделали этого?
Бортпроводница спокойна и вместе с тем напряжена. Благонравно сложив руки на коленях, но временами тяжело дыша, она, хотя все её ответы звучат вполне правдоподобно, чувствует себя не в своей тарелке. Может быть, это вызвано агрессивностью подозревающего её в чём-то Блаватского. Ведь это общеизвестно: когда людей считают виновными, они через какое-то время начинают ощущать, что и вправду в чём-то провинились.
Безжизненным голосом и словно не надеясь, что собеседник ей поверит, бортпроводница говорит:
– Я считаю, что бортпроводница не должна входить в пилотскую кабину, пока её туда не позовут. Особенно когда она не знает командира корабля.
– А объявление? – сурово спрашивает Блаватский.– Кто дал вам текст объявления?
– Никто. Я нашла его в galley.
– Что вы имеете в виду под galley? – спрашивает Караман.
– Кухню,– говорю я.– Французские бортпроводницы употребляют английское слово.
– А,– со своей обычной гримасой отзывается Караман.
– И это объявление не поразило вас тем, что оно крайне неполно? – снова говорит Блаватский, недовольный тем, что его перебили.
– Поразило.
– И вы даже не подумали попросить командира корабля его дополнить?
– Я не хотела делать это по собственной инициативе,– устало говорит бортпроводница.– Это выглядело бы так, будто я его критикую.
Наступает молчание, и внезапно Робби начинает смеяться. Все глаза устремляются на него, и он говорит:
– Извините меня, мистер Блаватский, но всё это так нелепо, так по-американски…
– Так по-американски? – насупив брови, переспрашивает Блаватский.
– Не сердитесь, прошу вас,– говорит Робби, и в его живых глазах прыгает насмешливый огонёк,– но одна вещь меня действительно поражает: вы буквально погрязли в американских стереотипах и даже не замечаете этого!
– И что же тут американского? – сухо осведомился Блаватский.
– Да всё! – весело отвечает Робби.– Дознание! Cross examination, detective story![19] Ничего не упущено! Но помилуйте, это всё так комично! – продолжает он, смеясь.– Ведь ничем этим тут не пахнет! Вы рассматриваете эту историю под таким углом зрения, который тут абсолютно не годится! Через минуту объявите нам, что индус был гангстером!
– А кто же он был?
– Этого я не знаю. Во всяком случае, не гангстер.
– Но он нас ограбил! – возмущённо говорит Христопулос.
– Это была шутка – или моральный урок. Возможно, и то и другое.
– Шутка! – кричит Христопулос, и его на сей раз поддерживают viudas.– Для вас, может быть, это и шутка!
Робби снова смеётся, но, поскольку я вижу, что он не собирается продолжать, я решаю принять от него эстафету.
– Я тоже нахожу совершенно неуместным полицейский допрос, которому вы подвергаете бортпроводницу. Вы обращаетесь с ней как с подозреваемой, даже как с виновной.
– Да нет же! – восклицает Блаватский.
– И всё же, пожалуй, да,– с притворной сдержанностью говорит Караман.– Не стану утверждать, что в ваших вопросах в самом деле имеется полицейский привкус, но инквизиторский тон, который вы избрали, звучит не очень приятно.
– Бортпроводница пользуется у мужчин единодушной поддержкой,– с ехидством говорит миссис Банистер, не столько приходя на помощь Блаватскому, сколько предостерегая Мандзони.
Действительно, Мандзони с самого начала допроса так настойчиво пялился на бортпроводницу, что это раздражает не одну только миссис Банистер.
Наступает пауза. Блаватский весь подбирается, как перед прыжком, и решительно говорит, больше обычного растягивая слова:
– Ну так вот, нравится вам это или нет, но я продолжу свои расспросы. Вас, может быть, и устраивает полная невозможность что-нибудь понять и вообще вся эта вереница тайн и загадок, но я намерен прояснить ситуацию. Мадемуазель,– продолжает он, теперь уж более вежливым тоном,– ещё несколько вопросов, если не возражаете. Кто предписал вам забрать у пассажиров не только их паспорта, но и всю имеющуюся у них наличность и дорожные чеки?
– Человек, позвонивший мне по телефону.
– Это совершенно из ряда вон выходящая процедура. Я бы даже сказал, оскорбительная. Вы ничего об этом не спросили?
– Я уже вам сказала,– устало говорит бортпроводница.– Я не успела. Он повесил трубку.
– Вам следовало перезвонить.
– Но кому? Я не знала его фамилии.
Выдержав небольшую паузу, Блаватский продолжает:
– Я бы хотел вернуться к объявлению. Вы читаете его, мадам Мюрзек находит, что оно неполно, и настаивает на том, чтобы вы получили дополнительные сведения у командира корабля. Тогда вы заходите в кабину пилотов и обнаруживаете, что в ней никого нет. Это было, разумеется, для вас потрясением?
– Разумеется,– отвечает бортпроводница, но дальше об этом не распространяется.
– И, однако, когда вы возвращаетесь в первый класс, вы молчите. Почему?
Я с раздражением говорю: