– Вы уже дважды употребили слово «ужас»,– говорит снова Робби.– Какая, по-вашему, разница между ужасом и страхом?
– Огромная,– говорит Мюрзек.– Против страха можно бороться, ужас вас полностью себе подчиняет.
– Он овладел вами сразу или постепенно?
– Он охватил меня, как только я поставила ногу на землю, но не сразу достиг своей высшей точки.
Робби качает головой и глядит на Мюрзек светло-карими глазами, сверкающими и яркими, как брызги воды в струе фонтана. Он, как всегда, возбуждён, жеманится, ломается, но не теряет из виду главного – помочь Мюрзек выразить определённо и ясно то, что ей пришлось пережить.
– А не могли бы вы нам сказать,– говорит он,– в какую именно минуту ваш ужас достиг своей высшей точки?
– Когда индусы исчезли…
– Исчезли? – саркастически переспрашивает Блаватский.
– Погодите вы, Блаватский! – с нетерпением говорит Робби.– Дайте сказать мадам Мюрзек!
Но Мюрзек, опустив глаза и нахмурив брови, озадаченно молчит.
– Попробуйте вспомнить! – настаивает Робби.– Вы говорили о том, как вы безуспешно пытались бежать, стараясь догнать индусов. В это время вы отчётливо видели со спины их силуэты в световом луче электрического фонаря. Вы ясно различали, сказали вы, тюрбан на голове индуса, а в руке у него сумку из искусственной кожи, которой он размахивал. Это всё, что вы увидели?
– Нет,– говорит Мюрзек.
Лицо у неё напряжённое, губы сжаты, голова наклонена вперёд, всё тело выражает усилие сосредоточиться, вспомнить.
– В какое-то мгновение,– продолжает она,– индус повёл фонарём вправо, и я увидела воду.
– Лужу?
– Нет, нет,– отвечает Мюрзек,– нечто гораздо более обширное. Озеро.
– Озеро на аэродроме! – говорит с насмешкой Блаватский.
– Да замолчите же вы, наконец, Блаватский! – восклицает пронзительным голосом Робби.– Вы всё портите! Вы мешаете мадам Мюрзек вспомнить! И делаете это как будто нарочно!
Блаватский вцепляется обеими руками в подлокотники и говорит резким тоном:
– У мадам Мюрзек слишком короткая память, если она не может вспомнить, что произошло какой-нибудь час назад!
– Что же тут удивительного! – кричит в раздражении Робби.– Она находилась во власти безумного ужаса!
Блаватский разводит руками.
– Но помилуйте, озеро на аэродроме? Рядом с посадочной полосой! Можно ли этому поверить?
Следует пауза, после которой Мюрзек кротким голосом говорит:
– С посадочной полосой? Вы хотите сказать, с полосой из бетона? Но там не было никакой полосы, мсье Блаватский. Землю покрывал толстый слой пыли, под которой местами угадывались камни.
– Вот вам и объяснение жёсткости посадки! – с торжествующим видом говорит Робби.
Никто в салоне не открывает рта, даже Блаватский. У меня странным образом перехватывает горло.
– Давайте продолжим,– говорит Робби.– Своим фонарём индус освещает справа от себя водное пространство – неважно, озеро или пруд,– и вслед за этим он со своей спутницей сразу же исчезает.
– Нет, нет,– говорит Мюрзек.– Между тем мгновением, когда индус осветил озеро, и мгновением, когда я перестала его видеть, произошло нечто весьма значительное и важное…
– Что же? – спрашивает Робби.
Мы все жадно ловим каждое слово Мюрзек, но её ответ разочаровывает нас.
– Я не могла бы сказать, что это было,– наконец говорит она полным тревоги голосом и прикладывает ладони к щёкам.– В этом месте у меня в памяти какой-то провал. Всё поглотил неописуемый ужас, который охватил меня, когда индусы исчезли.
– Ах! Они, видите ли, «исчезли»! – говорит с сарказмом Блаватский.– Как черти! Как ангелы! Как привидения!
– Блаватский,– гневно восклицает Робби,– ваши полицейские манеры отвратительны!
– Они хоть по крайней мере мужские,– говорит Блаватский.
Глаза у Робби сверкают, но он молчит.
– Господа,– говорит Караман,– эти личные выпады совершенно неуместны.
Мюрзек поворачивается к Робби и говорит ровным голосом:
– Я говорю «исчезли», но это, конечно, моё субъективное впечатление. Может быть, индус просто погасил свой фонарь? Во всяком случае, я перестала их видеть.
И все мы, в том числе и Блаватский, понимаем: ничто не могло придать такой достоверности рассказу Мюрзек, как это замечание вкупе с рассудительным тоном, каким оно произнесено.
– И именно в эту минуту,– продолжает Робби,– ваш ужас достиг высшей степени?
– Да.
Губы у неё дрожат, но она больше ничего не добавляет.
– Могли бы вы описать нам эту высшую степень?
Блаватский вздымает вверх руки.
– Вся эта психология ничего нам не даст! Мы здесь не для того, чтобы анализировать состояние души! Перейдём к фактам!
– Но душевное состояние – тоже факты,– говорит Караман, который, возможно, считает себя обязанным защищать «душевное состояние», потому что это связано с «душой».
Мюрзек, кажется, не слышала этого обмена репликами.
– У меня было такое чувство,– продолжает она тихим голосом,– что мне угрожает что-то омерзительное. Сначала я лишилась голоса и меня парализовало, потом стала дико вопить и бросилась бежать.