- Ну что ты говоришь? - сказала мать. - Пустомеля.
- Я знаю, - настойчиво сказала девочка. - Ты плакала.
Он подхватил дочь на руки, расцеловал ее и опустил на пол.
- Маёшка уходит? - спросила она.
- Да... - промямлил он. - Я скоро вернусь.
- Не лги ребенку, - сказала жена.
- Фирамида До узе проснулась, а Маёшка узе уходит? - расстроилась девочка.
- Дорогая моя Фирамида До, - сказал он. - Я тебе позвоню.
- Нет, - она энергично покачала головой. - Фирамида До боится телефона.
- Боится телефона? - удивилась мать. - Что ты такое говоришь, доченька?
- Телефон обманывает Фирамиду До. Говорит: Маёшка придет, а он не приходит, и Фирамида До узе долзна спать идти. Он нагнулся к дочери. Она пытливо, серьезно посмотрела ему в глаза совсем взрослым, много понимающим взглядом. Он содрогнулся в душе, представив на миг, что она уже большая. Что с ней будет, боже, - подумал он. - Что ее ожидает? Как же мне быть?
Вдруг она крепко схватила его за шею, обняла.
- Пусть Маёшка не уходит, - стала плакать дочь. - Пусть Маёшка не уходит!
Мать переполошилась, вскочила с кровати, взяла девочку на руки, стала утешать, успокаивать, приговаривать что-то спокойное, глупое, теплое. Маёшка, торопливо одевшись, выскочил из квартиры. Вслед ему неслись вопли дочери.
- Маёшка! - кричала она. - Маёшка!
Что это с ребенком? - подумал он. - Такого с ней еще никогда не было...
Когда он выходил из подъезда на улицу, дождь усилился. Он поднял воротник и пожалел, что вышел без кепки, но возвращаться уже не хотелось: дочка закатила истерику, пришлось бы остаться. А сегодня никак нельзя было не пойти. Вдруг он почувствовал, как устала душа. Хотелось молчать, долго не произносить ни звука, не раскрывать рта.
Рядом с ним остановилось такси. Он рассеянно поглядел на машину посмотрел на небо, с которого лил уже ливень, открыл дверцу и сел на заднее сидение.
Квадратные, крепко скроенные плечи таксиста в каком-то похабном ворсистом пиджаке, вместо того, чтобы внушить ему чувство уверенности, вдруг заставили его взволноваться. В чем дело? - спросил он сам себя.
- Дело в том, - не оборачиваясь, произнес таксист. - Что я все о вас знаю, Маёшка.
- Откуда? - через силу спросил Маёшка.
- Ваша дочь звала вас из окна, не слышали? - шофер расхохотался. Маёшка перевел дух, но тут шофер стал ему рассказывать о нем. Он молчал, слушал таксиста, и постепенно ему становилось все безразличнее то, о чем говорил таксист, вопросы, которые поначалу роились в голове его в связи с неожиданными провидческими способностями таксиста, как-то сами по себе разбежались, исчезли, и он теперь только равнодушно выслушивал слова таксиста, будто тот говорил о каком-то совершенно постороннем человеке. Но он заставил себя сосредоточиться и слушать повнимательней.
- А сейчас вы едете играть, - между тем продолжал таксист. - И это все, что вы умеете, господин Игрок с большой буквы.
- Нет, - сказал Маёшка. - Вы ошибаетесь. Я писал музыку. Только сейчас она никому не нужна.
- Вот вы и приехали, - сказал таксист, не дослушав его последнюю фразу.
Маёшка посмотрел на улицу, и только сейчас вспомнил, что не называл таксисту никакого адреса. Он вышел из машины, стал рыться в карманах, чтобы уплатить за проезд, но машина не стала ждать, рванула с места, взвизгнув тормозами. Маёшка озадаченно посмотрел вслед убежавшей машине. Он стоял возле знакомых дверей, под дождем.
Ему открыл человек во фраке с очень учтивым и предупредительным видом, совсем не похожий на швейцара, а скорее - на пожилого профессора, доктора точных наук, не по своей вине обогнавшего свой век. Маёшка по сравнению с ним выглядел давно не кормленным амбалом. Он порылся в карманах. Руки профессора в белых перчатках предупредительно спрятались за пингвиний хвост фрака,
неправильно истолковав жест посетителя. Маёшка извлек из кармана помятую карточку клуба. Человек, так и оставшийся с руками за спиной, даже не взглянул на карточку, застыв в позе доброжелательного холодного памятника.
- Вас не велено пускать, - произнес он телефонным голосом официальное сообщение.
- Я это дам от этого отсечь, - пообещал Маёшка не очень уверенным голосом.
- Я человек маленький, - умоляюще произнес фрак и тут же, на глазах стал и в самом деле стремительно уменьшаться, и, достигнув размеров лилипута, остановился, скинул ставший огромным фрак и убежал в одних ситцевых трусах, что-то торопливо, весело приговаривая.
Маёшка засунул помятую клубную карточку обратно в карман, шагнул было к дверям в зал, но кинул взгляд на фрак, бесформенной грудой валявшийся на полу, задержал шаг, нагнулся, поднял, отряхнул, надел, погляделся и вошел.
Красные парчовые стены, зеленые, суконные столы. Пустой зал дохнул на него хорошо знакомым запахом валокордина смешанным с крепким табачным, въевшимся в эти стены, столы и прочее, во что только можно въесться. В углу огромного зала, за бильярдным столом копошились трое или четверо. Один из них, завидев Маёшку отбросил кий на стол и твердыми, быстрыми шагами приблизился к нему.
- Форма одежды - смокинг, - сказал Маёшка, показывая на себя - Билет имеется.
- Ты дурачиться перестань, - угрожающе проговорил мужчина, почему-то переставив слова во фразе в более неудобном варианте, но нажав голосом на последнее слово. Маёшка отметил это про себя, и только хотел пообещать, что перестанет, когда внимание его привлекло нечто. С груди мужчины, в петлице, виновато смотрела на Маёшку, чуть свесив голову, пунцовая от стыда голландская роза. Маёшка скорчил ей рожу, язык высунул. Мужчина вдруг схватил Маёшку за горло, и в руках его, неизвестно как появившись, сверкнуло лезвие ножа, холод которого Маёшка мгновенно почувствовал на своем горле, там где безмятежно бился пульс, ничего не подозревая. К ним подошли еще двое. Маёшка стоял лицом к ним, с лезвием, приставленным к горлу и улыбался. Седой мужчина, очень похожий на встретившего Маёшку швейцара, впоследствии превратившегося в лилипута, но в отличие от того безнадежный гуманитарий, молча холодно-вопросительно уставился на Маёшку. Маёшка понял, что должен заговорить первым, чуть повертел головой, стараясь не порезаться, тихо откашлялся, будто собирался петь для этой недоброжелательной аудитории, и сказал:
- Я это дам от этого отсечь...
- Допустим, - прервал его седой. - Если не ошибаюсь, это слова Полония из "Гамлета" господина Шекспира.
- Если не отдам, - закончил фразу Маёшка. - Два дня. Век воли не видать. Весь долг, сполна. С вашими драконовскими процентами. Два дня.
- Отпусти его, - не сразу сказал седой, и лезвие ножа перестало холодить горло.
Маёшка потрогал горло, откашлялся.
- Так и ангину недолго подхватить, - сказал он между прочим и вслед за тем обратился конкретно к седому, - Я чувствую себя в ударе. Сегодня мой день.
Седой молча посмотрел на него тяжелым взглядом.
- Тебе не удастся меня обмануть, - предупредил он. - Даже не пытайся.
Зал стремительно заполнялся гостями. Обслуга на роликах шныряла между посетителями, с виртуозностью жонглеров развозя полные бокалы на густо уставленных подносах. Маёшка отошел от седого.
И тут к нему подлетел официант.
- Коктейль? Шампанское? - угодливо спросил официант в белой бумажной маске.
Маёшка молча уставился на него.
- Заведение угощает, - настаивал безликий.
- Я - штрафник, - оказал Маёшка, и официант презрительно посмотрел на него сквозь маску, смерив его с ног до головы.