Катерина де Шаретти выбрала себе возлюбленного вскоре после празднества Святого Креста, решив, что в тринадцать лет уже имеет на это полное право. Каково же было ее разочарование, когда выяснилось, что одного лишь горячего желания для брака недостаточно, и нужно кое-что иное… Так что теперь оставалось молиться, чтобы войти в пору как можно скорее, — и она усердно занималась этим все время, пока готовилась к побегу из дома, ведь ее с детства учили, что истинная вера преодолевает любые преграды.
Как выяснилось позднее, мессер Пагано Дориа не подозревал, что Катерина обманывает его, но, даже узнав правду, ничуть в ней не разочаровался, — и за это она полюбила его еще сильнее. Кроме того, ей нравились его длинные ресницы, и ровные белые зубы, и дорогой платок, который он изящно затыкал за пояс дублета. Этого оказалось довольно, чтобы Катерина влюбилась без памяти, когда молодой генуэзец стал захаживать к ним в дом, а затем начал приглашать тетушку и дядюшку, кузенов и саму Катерину в гости, на прогулку или на охоту.
Иногда он являлся один, или брал с собой челядинцев и гончих псов, — и у всех них были накидки с родовым гербом семейства, — или приводил маленького чернокожего пажа в тюрбане, который нес на руке сокола. Поначалу он почти не замечал Катерину, которая не отходила от него ни на шаг, восхищаясь белоснежными зубами гостя и слушая его рассказы о пышных гаремах мавританских князей в Испании и об амурных похождениях генуэзских купцов на Востоке. Мессер Пагано Дориа, морской торговец, принадлежал к одному из самых знатных семейств Генуи и повидал весь свет. Он был так богат, что купил в Антверпене огромный корабль!
Тетушка и дядюшка были польщены вниманием такого родовитого вельможи. На самом деле, они не приходились Катерине родней: просто деловые партнеры матери, согласившиеся взять на воспитание одну из дочерей Марианы де Шаретти. Та поначалу не хотела уезжать из дома, но затем смирилась; и к тому же матери наверняка не понравилось бы, что у Катерины появился любовник… Но ведь сама-то она нашла себе мужа! Впрочем, Николас вскоре уехал, по торговым делам, и, похоже, надолго…
Мать никогда бы не позволила мессеру Пагано Дориа так часто бывать в своем доме, поскольку всегда знала, что у Катерины на уме. Девочка грезила лишь о любви…
Со временем мессер Пагано Дориа начал оказывать ей любезные знаки внимания. Обращаясь к Катерине, он улыбался и порой касался ее щеки; а она исподволь любовалась его перстнями, — куда более красивыми, чем у Лоренцо, помощника управляющего компании Медичи в Брюгге… Однажды он подал ей руку, спускаясь по ступеням, а в другой раз, улыбаясь и болтая ни о чем, усадил рядом с собой в карете, когда все семейство возвращалось с прогулки домой.
Впервые они остались наедине во время рыцарского турнира на главной площади, — там Катерине удалось незаметно ускользнуть от своих двоюродных братьев. Вместо того чтобы слиться с толпой, влюбленные отправились гулять по улицам, заглянули на рынок, прошли по берегу реки… Он рассказывал о Лондоне, Лиссабоне, Риме и Сардинии, о Рагозе, Хиосе, Дамаске и Константинополе, — во всех этих сказочных землях ему довелось побывать. Он рассказывал о животных, у которых есть хвост и спереди, и сзади, о рубинах крупнее куриного яйца и о цветке, один лепесток которого способен напоить ароматом целый дворец… При этом генуэзец без устали жестикулировал изящными ухоженными руками, касался ее плеча кончиками пальцев или щекотал ладонь, чтобы привлечь внимание. Катерина угощалась пряными лакомствами, которые он покупал у уличных торговцев, и пила какие-то незнакомые напитки, а он смеялся, если ей случалось поморщиться.
Когда он, наконец, проводил ее домой, девочка, в порыве благодарности за чудесно проведенный день, чуть не бросилась ему на шею, и, заметив это, Пагано Дориа с улыбкой протянул к ней руки. Крепкие теплые объятия и ласковый поцелуй в щеку напомнили о покойном отце… Но ведь Корнелис де Шаретти был гораздо старше, его кожа вовсе не пахла розами, и он не носил темного плоеного атласа, такого приятного на ощупь! Волосы генуэзца, под беретом с фазаньим пером, также были темными и шелковистыми, но коснуться их Катерина не решилась…
Вот так все и началось. Затем последовали четыре дня необъяснимого отсутствия, четыре дня тоски и скорби… И вдруг он прислал к тетушке своего чернокожего пажа. Оказалось, ничего важного; о Катерине речи и вовсе не шло: просто генуэзец приглашал все семейство к ужину. Когда наконец настал долгожданный вечер, Пагано Дориа ни разу и не взглянул на нее! И лишь когда он провожал гостей домой в кромешной темноте, Катерина слегка подотстав, заметила, что генуэзец также замедлил шаг. И тут он воскликнул:
— Неужто ты плачешь, моя милая Катеринетта? Нет, нет! Я не могу этого вынести!
И он с жаром обнял ее за талию и осушил слезы поцелуем, а затем коснулся губ. В этот момент послышался голос тетушки, окликавшей племянницу. Пагано Дориа улыбнулся и без лишних слов вернулся к себе.
Катерина сама устроила их новую встречу наедине, а затем и еще два свидания. Конечно, всякий раз они оставались в людных местах: в парке, на берегу канала или у озера, и прятали лица под капюшонами, но Пагано все равно делал вид, будто сердится, и твердил, что должен тотчас отвести ее к тетушке, хотя, разумеется, не сделал ничего подобного. На второй раз он поцеловал Катерину и при встрече, и при расставании, а на третьем свидании преподнес подарок: маленькое колечко с карбункулом и тонкий шнурок, чтобы прятать украшение на шее, — иначе, если бы кузины заметили, то наверняка стали бы завидовать…
Кольцо прежде принадлежало его матери, которая, увы, недавно скончалась, но, конечно, была бы счастлива иметь такую дочь, как Катерина… Он предложил помочь повязать шнурок, но в ответ услышал отказ: она боялась, что он обнаружит, какая у нее на самом деле маленькая грудь…
В тот день с утра генуэзец занимался торговыми делами и сильно устал, так что влюбленные присели под деревьями в роще, недалеко от церкви святой Гудулы и оставались там почти до сумерек. Чтобы Катерина не замерзла, мессер Пагано накинул плащ ей на плечи и согревал руки в своих ладонях, а она тем временем не сводила с него глаз, любуясь позолоченными пуговицами на дублете. Ей захотелось погладить мех у него на вороте, и генуэзец дозволил ей это — лишь в обмен на такую же привилегию.
В его устах это звучало так чарующе… Одной рукой он обнял Катерину за талию, а другой нежно принялся поглаживать распущенные волосы, расправляя пряди на груди. Она сидела неподвижно, позволяя ему играть со светлыми локонами… Чуть погодя генуэзец прошептал:
— Катеринетта… Ты очаровательная женщина. Ведь ты же женщина, правда?
Потрясенная, она воззрилась на него.
— Ну, конечно!
Пагано серьезно посмотрел на нее. От волнения она улыбнулась, и внезапно выражение его лица изменилось, он со вздохом склонил голову и приник к ее ключицам.
— Я рад, очень рад, Катеринетта. Ведь Дориа… Ты понимаешь, что потомок рода Дориа не вправе выказывать свою любовь ребенку. Это опорочило бы честь нашего рода.
Только сейчас до нее дошел истинный смысл его слов, но она ни на миг над этим не задумалась, а лишь растерянно переспросила:
— Любовь?.. — Но больше ничего сказать не успела, ибо Пагано внезапно выпрямился, прикоснулся губами к ее устам и крепко прижал к себе.
Катерина чуть не задохнулась, но она уже знала, что происходит: точно так же мать целовалась с Николасом. Ей хотелось замереть в неподвижности, чтобы сполна насладиться этим новым ощущением, но неожиданно губы сами собой приоткрылись. Испугавшись, она отпрянула, и генуэзец тут же отпустил ее.
— Ну, конечно, еще слишком рано. Мы не должны делать этого сейчас. Позволь, я провожу тебя домой.
Испуганная и разочарованная, Катерина не нашла в себе сил даже заплакать.
— Я нечаянно, честное слово! Давай попробуем еще раз…
— Неужто ты думаешь, я этого не хочу? — воскликнул Пагано. — Но мне этого мало, принцесса! Однако еще неделя — и я уеду отсюда. А пока смогу вернуться, пройдет немало лет…
Внутри что-то болезненно сжалось.
— Ты скоро отплываешь?
Он кивнул.
— Сперва в Италию, а затем — кто знает? Думаю, меня ждут самые увлекательные приключения, но придется отправиться в путь в одиночестве…
— Возьми меня с собой, — предложила Катерина.
Его лицо не скрывало ни удивления, ни томительного желания. Но тут же он поспешил встряхнуться.
— Нет, нет, это невозможно. У нас нет времени ни для помолвки, ни для брачного контракта. Твоя тетушка не вправе решать такие вещи сама, а послать кого-то к твоей матери мы не успеем. Я не могу взять тебя с собой, моя красавица, хотя отдал бы за это все на свете! Мы даже не вправе больше видеться с тобой, иначе я рискую зайти слишком далеко: это сильнее меня… И тогда ты меня возненавидишь!
Мадонна Катерина де Шаретти нельи Дориа…
— Ты хочешь на мне жениться? — воскликнула Катерина. Ей пришлось опустить глаза, чтобы взглянуть на него, ибо Пагано, сняв с головы берет, упал перед ней на колени.
— Конечно, я мечтаю, чтобы ты стала моей женой! Я жажду показать тебе весь мир и представить флорентийским князьям, — едва слышным шепотом произнес генуэзец. — Но как такое возможно?
…И через неделю они сбежали из дома.
Впрочем, поначалу это вовсе не походило на бегство, и тетушка с дядюшкой с радостью пожелали им доброго пути, уверенные, что молодой человек должен отвезти дочь Марианы де Шаретти в Брюгге. Вместо этого влюбленные отправились в Антверпен. Там генуэзец рассчитал служанку Катерины, и вместе с ней и со своими челядинцами погрузился на корабль. Огромный, восхитительный корабль, носивший название «Дориа».
Конечно, в самом начале пути ей пришлось признаться в том, что она еще не стала по-настоящему женщиной, и Катерина решила сперва, что возлюбленный рассердился: ведь он вышел из каюты без единого слова. Однако, вернувшись, он заявил, что это не имеет никакого значения, и он готов подождать, сколько нужно, ведь все равно бумаги окажутся у них на руках не раньше Генуи.
Она не имела ни малейшего понятия, что для свадьбы нужны какие-то бумаги, но не усомнилась в его словах. Пагано осыпал ее подарками и лакомствами, хотя и не лег с ней в постель, как втайне надеялась Катерина; но днем они часто бывали вместе, играли в карты, он рассказывал забавные истории, щекотал и целовал ее, и девочка была в восторге. Он даже купил ей роскошное платье и с гордостью прогуливался с ней по палубе корабля.
На борту были и другие женщины. Поначалу они порой лукаво подмигивали Катерине, но та прекрасно знала, что не следует обращать на них внимания, — как-никак, она выросла в портовом городе… Штурман был с ней очень любезен, и чернокожий паж стал вежливым и послушным, — стоило мессеру Пагано отозвать его на пару слов, поигрывая тросточкой… В общем, все это было бы похоже на сказочный сон, если бы не новая нянюшка-фламандка, которая то и дело заставляла Катерину принимать ванны и глотать какие-то снадобья и порошки для улучшения цвета кожи. Впрочем, девочка подчинялась беспрекословно, чтобы Пагано мог гордиться ею перед флорентийскими князьями. Она верила, что он сдержит слово, и они поженятся, как только это будет возможно. Она выйдет замуж раньше, чем Тильда, и ее муж будет старше и богаче Николаса, и куда более знатного происхождения…
И потому все время, пока корабль, вышедший из Антверпена, плыл вдоль берегов Франции и Португалии, и мимо Геркулесовых Столпов к своему пункту назначения, Катерина де Шаретти продолжала неустанно молиться…
А тем временем в Брюгге Мариана де Шаретти старалась устроить превосходный рождественский праздник для своей старшей дочери Тильды, для всех служащих и домочадцев. Она пыталась не слишком скорбеть по своему единственному сыну Феликсу, погибшему на поле брани, и не очень скучать по Николасу, своему супругу, уехавшему во Флоренцию, а также по младшей дочери Катерине, которая (если судить по не слишком частым и подробным письмам) вполне была довольна своей жизнью в Брюсселе и отнюдь не торопилась возвращаться домой.
Итак, Катерина де Шаретти была счастлива, и мессер Пагано Дориа также чувствовал себя превосходно. Путешествие оказалось весьма выгодным и приятным. До сих пор его постигла лишь одна-единственная неприятность, — но и это, по воле Божьей, можно будет исправить… И не успел он оказаться в Италии, как и впрямь все решилось само собой. Он повстречал отца Годскалка.
Поначалу, впрочем, он и не смекнул, какая это удача. Встреча случилась, едва лишь корабль бросил якорь в Порто Пизано, служившем гаванью для Пизы и Флоренции. У мессера Пагано было полно хлопот с налогами, таможней и грузом, — а ведь еще требовалось уговорить Катерину оставаться на борту и объяснить, что она не должна появляться с ним на людях, покуда они не будут женаты, дабы никто и ничто не смог их разлучить…
И надо же было этой старой фламандской ведьме подучить девчонку переодеться пажом: в конце концов, если у него есть один чернокожий слуга, так почему не быть и второму — беленькому?.. Тут уж пришлось утешать милашку Ноя, чье маленькое черное сердечко и без того было разбито… В общем, лишь чудом им удалось наконец сойти на берег и приготовиться к отъезду во Флоренцию. Дориа как раз садился в седло, как вдруг Катерина подъехала к нему и махнула рукой куда-то вперед.
— Смотри!
Сперва генуэзец решил, что там ее тетушка или мать, однако девочка указывала на толпу пилигримов, только что прибывших из Рима. Среди них оказался священник: рослый, широкоплечий моложавый мужчина в потертом добротном плаще с капюшоном, торговавшийся с хозяином из-за лошади. За спиной у него виднелись двое слуг в ярко-синих накидках без гербов и дорожные сундуки в пятнах морской соли.