Отец Годскалк, любивший изучать людей в самых разных ситуациях, с удовольствием отправился на следующее утро вместе со своим юным работодателем в гости к любвеобильному торговцу, с которым познакомился в Пизе. Когда они уходили, Юлиус еще спал. Тоби, разумеется, жаждал пойти вместе с ними, но Николас сумел его отговорить. То, с каким интересом лекарь относился к Николасу, порой неприятно поражало капеллана: это скорее походило на холодное научное любопытство энтомолога или хирурга…
По дороге через город Годскалк поведал все, что ему было известно о генуэзских Дориа, столь многочисленных, что два столетия назад они смогли выставить в бой две с половиной сотни родичей. Это семейство обладало огромными владениями и занималось банковским делом; из него вышли знатные мореплаватели, адмиралы и военачальники.
― Однако этот Дориа, ― продолжил свой рассказ священник, ― официально не подчиняется ни одной из их компаний. Он побывал в Леванте и на Сардинии, затевал множество дел, но не слишком преуспел. Однако сейчас, судя по всему, для него все складывается неплохо. У него богатая свита и роскошные наряды. Он любезен, обладает хорошими манерами и вполне мог бы быть принят в высшем обществе. Если парусник принадлежит ему, это означает, что у него весьма неплохие доходы или он пользуется доверием своего банкира.
― Так он авантюрист? ― поинтересовался Николас. Все то время, пока они говорили с Годскалком, взгляд бывшего подмастерья непрерывно находился в движении, задерживаясь то на одном лице, то на другом. Несколько раз прохожие кланялись ему в ответ, и дважды дети выкрикивали приветствия, ― похоже, за два дня фламандец успел перезнакомиться с уймой народа. Сейчас они шли по кварталу Орсанмикеле, мимо счетных домов торговцев шелком. Очень скоро они окажутся на виа Пор Санта Мария, где находились владения семейства Бьянки. Там, в просторных складах и подвалах, хранился липкий шелк-сырец, и торопливые гонцы разбегались во все стороны в дома прядильщиков, мяльщиков и красильщиков, каждый из которых делал свою работу, покуда ткань наконец не свертывали в рулоны, готовые к продаже, ― мягкие блестящие шелка и яркий бархат, так прославивший Флоренцию…
Очень скоро Николасу, Тоби и Юлиусу предстояло посетить их всех ― семейства Бьянки, Паренти, управляющих шелковыми предприятиями Медичи ― чтобы подписать договора на закупку шелка в Трапезунде и получить заказы не редкие красители и сырец. Пагано Дориа собирался на Восток после Рождества, скорее всего ― не раньше февраля, и Николас намеревался двинуться в путь в то же самое время. Оказавшись в Черном море, парусник будет полагаться на ветер, а галера ― на силу весел…
В обычных условиях ни о каком состязании речи не шло, ибо различные суда перевозили разные грузы, и все же отец Годскалк решил, что было бы любопытно выяснить, что именно Генуя посылает в Трапезунд…
По мнению священника, Пагано Дориа обладал лоском и утонченностью, которых никогда не сумел бы достичь ни один даже самый одаренный подмастерье. Разумеется, он не желал зла юноше, шагавшему сейчас рядом с ним, но, подобно лекарю, полагал, что со стороны хозяйки компании было весьма своевольным и непродуманным решением доверить Николасу все бразды правления. И поскольку капеллан не обладал отстраненностью Тобиаса Бевентини, то не мог скрыть своего неодобрения. Разумеется, его будут окружать более опытные советники, и это должно помочь Николасу, но все равно, юность и низкое происхождение могли стать серьезной помехой. А Пагано Дориа ― это не Юлиус, и скидок он делать не будет.
Наконец они достигли особняка Дориа, не слишком большого, но чрезвычайно элегантного. Во всем убранстве двора ощущалась женская рука, и священник ничуть не удивился, когда, поднявшись в гостиную, первым делом ощутил густой лимонный запах, слегка напоминавший церковные благовония. У запаха не было очевидного источника, ― аромат издавали и ковры, и тяжелая ткань с бахромой, покрывавшая стол, и источавшая тепло крытая жаровня. Этот запах словно говорил, что Пагано Дориа вовсе не являлся истинным владельцем дома, ― и хозяйка была неподалеку. Годскалк покосился на Николаса.
― Скоро увидимся, ― промолвил Николас, делая шаг вперед, ―…так сказала одна лиса своей подружке в мастерской меховщика. ― Годскалк хмыкнул.
Дориа вошел в гостиную почти в тот же миг, как слуга отправился позвать его.
Он ступал на носки, точно фехтовальщик или учитель танцев, ― словно бы в насмешку над двумя рослыми, крепко сложенными мужчинами, что стояли перед ним. Разумеется, внешне он держался исключительно любезно.
― Мой дорогой друг отец Годскалк! Как я рад вновь видеть вас, даже если вы явились лишь для того, чтобы вновь выказать мне порицание. А это, стало быть, и есть ваш юный гений, одаренный молодой человек, о котором говорит вся Флоренция? Мессер Никколо ван дер Пул, не так ли?
Николас сделал шаг вперед. Рядом с Пагано Дориа, на котором был роскошный наряд из желтого бархата, его собственное одеяние казалось весьма скромным. Когда он улыбнулся, на щеках появились ямочки. Глаза смотрели невинно и прямо, как у младенца. Разглядывая генуэзца, Годскалк вновь обратил внимание, насколько тот изящен и хорош собой. Даже малый рост не бросался в глаза, если не стоять с ним совсем рядом…
― Что ж, гении всегда узнают друг друга, ― улыбнулся Николас в ответ. ― Но с какой стати отцу Годскалку порицать вас?
― Садитесь, ― пригласил Пагано Дориа. ― Вот сюда, и устраивайтесь поудобнее. Не желаете ли мальмзейекого вина или джина? Все напитки свежайшие и чистые. У вас ведь отличный лекарь ― чего же вам бояться? Разумеется, ведь вы меня не знаете, и гадаете сейчас, не таю ли я зла? Я прав?
Теперь, когда все они расселись, разница в росте перестала играть значение. Вино было разлито по бокалам; Годскалку оно показалось совершенно обычным.
― Меня известили о вашем назначении, ― заметил капеллан.
Дориа улыбнулся в ответ.
― А меня ― о назначении мессера Никколо. Позвольте вас поздравить.
Фламандец вновь улыбнулся.
― Благодарю. Таким образом, мы получили объяснение несчастному случаю с галерой и обвинениям против мастера Юлиуса. Кстати, миланский посланник согласился принять меня сегодня вечером, и я не сомневаюсь, что он пошлет кого-нибудь на север, дабы узнать, являлись ли эти враждебные действия официальной политикой Генуи? Конечно, Флоренции бы это очень не понравилось. Никто не пожелает, чтобы его упрекнули в попытках чинить препятствия христианскому войску.
Годскалк сморгнул. Генуэзский торговец, похоже, также на мгновение растерялся, но тут же вскочил с места, поставил бокал и коснулся рукой плеча Николаса. Не убирая руки, он опустился на одно колено.
― О чем вы говорите? ― воскликнул генуэзец. ― Я получил подтверждение своего назначения, лишь когда оказался во Флоренции… У меня не было никаких причин портить ваш корабль… ваш собственный священник тому свидетель! И откуда мне было знать, что он ваш? Ведь он в ту пору еще принадлежал Республике. Что же до вашего стряпчего… ― Убрав, наконец, руку, он откинулся назад и изящным движением вновь пересел в кресло, по пути прихватив свой бокал. Сжав его в пальцах, генуэзец с легкой улыбкой покачал головой. ― Что могло показаться вам таким подозрительным? Я просто повстречал фра Людовико на улице, и он стал расспрашивать о моих делах. Я был весьма впечатлен тем, что услышал о вас и о вашей компании. Вы ведь даже не представляете, как много о вас говорят во Флоренции. А наш славный минорит заинтересовался, кто именно отправляется в Трапезунд, и пожелал узнать всех поименно. Я не виноват, что имя мастера Юлиуса оказалось ему знакомо. Ему доводилось встречаться с ним прежде. Когда же я осознал, что произошло, то, разумеется, был весьма раздосадован, но поделать уже ничего не мог. Либо ваш человек сумел бы оправдаться, либо ваша славная компания избавилась бы от слабого звена… Разве ущерб столь уж велик?
― И все же наш приход вас не удивил, ― заметил Николас.
― Нет, не удивил, ― подтвердил Пагано Дориа. ― Разумные люди всегда наводят справки, прежде чем придти к каким-то выводам. Я знал, что вы можете появиться здесь. Но отец Годскалк произвел на меня впечатление человека справедливого и честного. Кстати, хочу сказать сразу: отче, я не прошу вас хранить мои секреты. Я навсегда простился с той милейшей дамой, которая уже во всем повинилась перед мужем. Так что можете поведать обо всем мессеру Никколо. Наверняка ему и самому доводилось сталкиваться с такой любовной дилеммой: когда красотка клянется, что умрет, если не вкусит вместе с вами запретных наслаждений…
Вино было хорошим, но слишком крепким. Словно сквозь дымку отец Годскалк увидел, что Пагано Дориа улыбается бывшему подмастерью, и услышал ответ Николаса:
― Разумеется, под вашим кровом я не осмелюсь вам противоречить, однако как человек, счастливо женатый, должен заметить, что меня заботит лишь нынешнее и будущее благополучие моей супруги. Так могу ли я сказать миланскому посланнику, что он найдет вас здесь, если пожелает задать какие-то вопросы.
И вновь эта угроза…
Теперь священник явно видел, что ее скрытый смысл тревожит торговца. Но почему? Конечно, миланский посланник гостил в доме Медичи, но это был лишь знак негласного союза между Козимо и герцогом Миланским. Однако Милан всегда поддерживал тесные отношения и с соседней Генуей, чьи вольнолюбивые граждане бунтовали, подобно морским штормам, скидывая одного дожа за другим.
Так вот в чем дело!.. Милану не нравилось, как активно французы стали вмешиваться в дела Генуи. Милан вообще враждовал с Францией, и вместе с Неаполем и Флоренцией был полон решимости не допустить чужаков к власти в Италии. Вот почему Милану вполне могло не понравиться, если французская марионетка (каковой они вполне могли счесть Пагано Дориа) попытается ставить палки в колеса компании Шаретти, пользующейся поддержкой Медичи. Вполне возможно, что тогда Милан сделает все, чтобы генуэзский парусник не смог покинуть Порто Пизано…
Вскинув руку, Дориа торопливо допил вино.
― Дражайший мессер Никколо, признаюсь сразу: я не получал никаких указаний из Генуи. Разумеется, они хотят видеть меня в качестве своего консула в Трапезунде, но больше их ничего не интересует. Они не строят никаких интриг против Флоренции, однако… Я ведь тоже должен зарабатывать себе на пропитание. Кроме того, я люблю позабавить себя и других. Должно быть, люди серьезные в глубине души презирают меня за это… Но едва ли вам следует питать опасения на мой счет, ведь вы окружены солдатами, и среди ваших служащих такие достойные люди, как лекарь, стряпчий и присутствующий здесь капеллан. Если я и впрямь пытался строить какие-то козни, то позорно потерпел неудачу. Вы ― флорентийский консул и вскоре отплывете в Трапезунд. Что я могу сделать, чтобы помешать вам?.. И зачем?
― Потопить мой корабль, украсть товар, подать крепленое вино, ― предположил Николас.
― Мне его разбавить? ― осведомился Дориа. В глазах, блестящих, как у фазана, на миг мелькнула насмешка.
― Только если вам самому это необходимо, ― отозвался фламандец. ― Ведь вскоре у нас появится повод для празднования. Сколько вы хотите за свой корабль со всем его содержимым?
Дориа медленно распрямил спину. Изящно очерченные губы растянулись в радостной улыбке.
― Щедрый жест, дражайший мессер Никколо! Вы разорите семейство Медичи! Какой соблазн…
― Тогда соглашайтесь, ― объявил Николас. ― Это избавит вас от неприятного плавания в феврале, от войны с турками или со мной. ― Голос его по-прежнему звучал любезно, но Годскалк видел, как эти двое сцепились взглядами. Затем с едва слышным вздохом генуэзец отвернулся.
― Увы! Даже если вы смогли бы занять столь крупную сумму…
― Смогу, ― подтвердил фламандец.
Годскалк посмотрел на него, Пагано Дориа ― тоже.
― Я вам верю, ― кивнул он. — И все же в Трапезунде, мессер Никколо, я рассчитываю заработать несравненно больше. Разумеется, я ни в чем не намерен мешать вам. Денег там хватит на всех. Земля Золотого Руна, земля Колхиды, куда отправился крылатый овен, дар Гермеса… В те земли Язон отплыл на «Арго», по совету деревянного оракула. Там он заручился поддержкой Медеи, засеял поле зубами дракона и вырастил на нем воинов… ― Он коротко хохотнул. ― В Бургундии в честь него назвали орден. Орден, призванный сплотить людей для освобождения Константинополя. Чтобы поднять весь христианский мир, как надеется этот глупец, фра Людовико… Но государством нельзя управлять молитвами ― кто же это сказал, а?.. Так что великий орден Золотого Руна на самом деле был придуман герцогом Филиппом в честь руна своей возлюбленной. Вы слышали об этом?
― Разумеется, ― подтвердил Николас. ― Но кем же вы хотите быть? Язоном? Овном? Или драконом?
― Я не столь честолюбив, ― возразил генуэзец. ― Меня вполне устраивает оставаться Пагано Дориа. Я собираюсь в Трапезунд. Возможно, в чем-то мы будем соперничать. Я не обещаю стать легкой добычей, но вы вправе ответить мне тем же. Если боитесь или не верите, то можете сообщить обо всем в Милан ― и пусть они меня остановят. Но я чувствую в вас отвагу, страсть к риску и приключениям, а это противоречит старческой расчетливости. И тем не менее, решать все равно вам.
Годскалк покосился на Николаса. Тот казался совершенно трезвым, хотя на щеках проступил румянец, а глаза лихорадочно блестели. Он не сводил взгляда с генуэзца. После долгого молчания бывший подмастерье проронил:
― Да будет так.
Лицо торговца озарилось улыбкой. Теперь священник видел, что это лицо ― искусная маска, и в выражении его улавливал не только довольство исходом встречи, которая могла бы стать для него роковой… Нет, это был выплеск незамутненного восторга, как у человека, сделавшего шаг по пути, через насмешки и препятствия ведущему к богатству и славе.
Тем временем Николас поднялся. На его лице Годскалк не мог прочесть ровным счетом ничего. Поставив бокал, без единого слова благодарности или прощания, он развернулся и вышел прочь. Во дворе фламандец миновал невысокую, нарядно одетую женщину, чье лицо было скрыто вуалью. Из украшений на ней были крупные золотые серьги… Отец Годскалк, заторопившийся следом, ее вообще не заметил.
Из-за того, что в тот день она нарушила приказ и оказалась во дворе, Катерина де Шаретти впервые поссорилась со своим женихом. Ей это понравилось. Не то чтобы ей уже столь прискучила его забота, но иногда для разнообразия неплохо, и когда тебя немного побранят. Она помнила, как отец порой ругал ее ― и какие потом покупал замечательные подарки…