― Конечно, я бы не хотел помешать нашей торговле.
― Вот и правильно, ― одобрил фламандец. ― К тому же на нем императорская накидка. Должно быть, басилевс тоже пригласил его на аудиенцию. По пути у нас будет возможность переброситься парой слов. Я передам ему твои наилучшие пожелания.
― Лучше убей его, ― велел Юлиус. Внезапно Годскалк положил руку ему на плечо и стряпчий осознал, что в церкви началось пасхальное богослужение, и ему следует примолкнуть. В воздухе висел аромат благовоний, а через двери доносились поющие голоса. Одни лишь голоса, без музыкальных инструментов… Нотариус, который не интересовался музыкой, уставился на Пагано Дориа, и тот любезно улыбнулся в ответ, а затем что-то прошептал на ухо жене. Та засмеялась. Юлиус сжал кулаки. Он уже чувствовал себя гораздо лучше, ― достаточно, чтобы кого-нибудь избить.
Тоби, перехватив взгляд Годскалка, заозирался в поисках Лоппе. Годскалк еще какое-то время придерживал нотариуса за плечо, но наконец отпустил, дружески толкнув его в бок, словно довольный тем, что сумел усмирить непокорную лошадь. Юлиус по-прежнему не сводил взгляда с генуэзцев, лишь время от времени косясь на Николаса… А тот больше ни разу так и не посмотрел на Катерину, и лишь озирал всех присутствующих, словно пытаясь занести в память все лица до единого. И хотя люди, собравшиеся в церковном дворе, продолжали хранить почтительное молчание, тишину нарушал гул толпы, собравшейся чуть дальше за воротами, и привычные звуки городской жизни. Николас наконец прекратил оглядываться по сторонам, и Годскалк едва слышно шепнул ему:
― Акростихи, как я тебе и говорил.
― Да, слышу.
В церкви звучные голоса перешли от канонических песнопений к великому Акафисту Контакиону, с его припевами, повторявшимся раз за разом. Богослужение продолжалось под мощным наплывом музыки: следовал то песенный пассаж, то одинокий голос: «Кто велик, подобно нашему Богу? Ты есть Господь, творящий чудеса или безмолвные молитвы в полнейшем молчании. Все стоят в безмолвии, ибо явился Владыка сего дома… Владыка явился и услышит тебя».
Божественная литургия греческой церкви достигла своей высшей точки. Именно о таком богослужении некогда писали посланцы киевского князя: «Мы не знали, на земле мы или на небесах, ибо воистину подобной красы и великолепия не найдешь нигде в грешном мире. Мы не в силах это описать: знаем лишь, что сам Господь пребывает там среди человеков, и служение их превосходит все виденное нами в иных местах. Мы не в силах позабыть такую красоту». Не в силах удержаться, соловей к западу от Трапезунда запел, разливая в воздухе прозрачные чистые трели. Николас чуть заметно пошевелился и вновь замер. Годскалк исподволь наблюдал за ним.
― Что произошло?
Хороший священник обязан разбираться в человеческих эмоциях. Однако порядочный человек не должен использовать это знание в своих целях. Капеллан не мог пока разобраться в том, что видел. Действительно ли Николас был тронут происходящим? Но чем именно? Он слышал величественную музыку, видел перед собой древнюю прекрасную церковь, храм Логоса, образ рая на земле. Вокруг являли себя останки некогда великой империи, воплощенной ныне в фигуре басилевса, миропомазанного вождя и владыки своего народа, хранителя Изначального Чистейшего Света.
Достойнейший император, на коронации дававший клятву всемерно поддерживать Божью Церковь. «Я, Давид, именем Иисуса Христа, Господа нашего правоверный император и повелитель всех римлян, верой и правдой клянусь… Все то, что святые отцы отрицали и предавали анафеме, я также отрицаю и предаю анафеме…» Император, правивший, подобно своим предкам, милостью Божьей, ― ежечасно ему напоминали о бренности своего существования. «Помни о смерти!» ― повторяли ему раз за разом, когда после коронации басилевс шествовал к своему народу. «Помни о смерти, ибо ты ― прах, и в прах возвратишься». Никто не сражался столь же отважно за Константинополь, Дароносицу Божью, чем его император, сложивший там свою голову. «Город взят, а я еще жив?» ― вопросил он и, спешившись, с мечом в руке устремился на турков…
Какой человек на заре своей юности остался бы равнодушен ко всему этому? Когда они проплывали мимо Константинополя, Николас заговорил о чем-то подобном, но в ту пору Годскалк слушал его не слишком внимательно.
Задумавшись таким образом, капеллан понемногу увлекся, вслушиваясь в торжественное богослужение. На время все тревоги его развеялись. Но люди всегда оставались людьми и не давали надолго забыть о себе. Юлиус по-прежнему играл в гляделки с генуэзским хлыщом. Тоби, верный и наделенный товарищ, незаметно приблизился к стряпчему… Лекарь, по мнению Годскалка, не верил ни во что, кроме сил природы, своих снадобий и баночек для мочи, ― за это он страдал порой куда сильнее, чем заслуживал.
Проникнув в суть греческого богослужения, Годскалк теперь без труда смог определить, когда обряд подошел к концу. Раздались слова благословения, а затем послышался шорох, ― это процессия собиралась к выходу. На сей раз служители церкви вышли первыми и заняли места по обе стороны прохода. Патриарх и его архонты, до сих пор носившие древние имена: сцевофилакс, сацелларий, хартофилакс, ставрофорой… Епископы, священники и дьяконы… А за ними ― Давид, двадцать первый император Трапезунда и великолепная Елена Кантакузен, его супруга императрица. Годскалк поклонился им вместе со всеми, и процессия двинулась вперед, источая аромат благовоний. Впереди шествовала семья императора, его дочь принцесса Анна и ангельский выводок юных принцев, ее братьев и кузенов, очаровательный паж с церемониальным луком и, наконец, темноволосая, необычайно красивая женщина, ― скорее всего, Мария, генуэзская вдова, которая была замужем за братом императора.
Рядом с ней шла еще одна необычайно красивая женщина, которую Годскалк сразу узнал. Их бывшая пассажирка, Виоланта Наксосская красовалась сегодня в диадеме и длинной строгой тунике с высоким воротом и жесткими рукавами, расшитыми золотом и жемчугом. Как и все остальные, она не смотрела ни налево, ни направо, ― зато Юлиус, как и Годскалк, проводил ее взором, пока принцесса не скрылась из вида. Поднявшись с колен, священник отряхнул рясу. Протолкаться через двор наружу будет непросто… Уже сейчас там образовался самый настоящий затор: это императорскому семейству подвели лошадей, и они садились в седло. Внезапно совсем рядом послышался женский голос:
― Мы ждать не станем. Мой муж и раньше видел все это. Вы напрасно явились в Трапезунд, потому что мой супруг принадлежит к семейству Дориа, и он продает и покупает все самое лучшее. Я теперь замужняя женщина.
Катерина… Годскалк попытался сохранять спокойствие. Дориа, несомненно, планировал сцепиться с Николасом во дворце, но юная супруга спутала ему все планы, метнувшись через весь двор прежде, чем он успел ее остановить. Ей хотелось лично поприсутствовать при этом поединке и покрасоваться перед старыми знакомыми. На ней были дорогие серьги, слишком тяжелые для столь юного лица. Впрочем, она больше не казалась такой уж юной…
― Где он? ― требовательно воскликнула Катерина.
Годскалк огляделся, но Николас куда-то исчез, и Лоппе тоже пропал из виду. Тоби самодовольно ухмылялся. Пагано Дориа подошел ближе со словами:
― Дорогая моя, вспомни Модон. Он всегда будет убегать от нас, но я уверен, ты увидишься с ним позднее.
Предоставленный самому себе, Дориа еще мог бы увести Катерину, но тут перед ним оказался Юлиус, и без того настроенный весьма воинственно, а теперь, в отсутствие Николаса разошедшийся еще сильнее. Нотариус ринулся вперед и, прежде чем Годскалк успел сдержать его, ухватил Катерину за руку.
― Ты замужем? Я в это поверю, когда увижу бумаги. А пока ― твое место здесь, с нами.
Он говорил по-фламандски, но жесты и тон голоса были достаточно красноречивы. Люди заоборачивались. Генуэзцы тут же поспешили на помощь своему консулу. Катерина де Шаретти сурово взглянула на Юлиуса и осталась стоять неподвижно, даже не пытаясь вырваться.
Годскалк не дал Дориа возможности усугубить ситуацию. Вскинув руку, он как топором рубанул ребром ладони по предплечью нотариуса, и как только Юлиус отпрянул, священник схватил его за плечо.
С другой стороны подоспел Тоби. Стряпчий отчаянно принялся вырываться.
Пагано Дориа наблюдал за происходящим в окружении своих соотечественников. Затем он повернулся к жене.
― Катеринетта? Я вижу, по крайней мере, этот священник верит в законность нашего брака. Твой нотариус нравится мне куда меньше. Возможно, нам следовало бы препоручить его заботам церковнослужителей, ведь он устроил свару на территории храма, в присутствии императора. Что скажешь?
Дориа вынул из ножен изящный маленький кинжал и с усмешкой обратился к стряпчему.
― Не пугайтесь, мессер Юлиус. На клинке не ваше имя. ― С этими словами он сделал едва заметный жест. Сталь блеснула на солнце, и стряпчий дернулся. На бедре его появилась длинная царапина, ― чуть ниже подола туники.
― Обнаженный, в пасхальный понедельник, в церковном дворе… Интересно, какое наказание положено за это? ― вопросил Дориа. Катерина захихикала. Кинжал сверкнул вновь, и Юлиус отскочил. Тоби чуть не выпустил его руку. Годскалк, однако, не ослабил хватку и резко бросил:
― Прекратите немедленно. Вы позорите свою Республику. Кровь проступила на чулке нотариуса, там, где кончик ножа зацепил кожу.
― Ладно, сейчас я… ― угрожающе начал Тоби.
Отец Годскалк начал яростно молиться про себя, чтобы бог даровал ему терпение.
Он уже был готов обратиться в бегство, увлекая Юлиуса за собой, но неожиданное вмешательство избавило его от такого позора.
― Господа, ― послышался голос Виоланты Наксосской. ― Император прислал меня узнать, не может ли он чем-то помочь человеку, которому, похоже, стало дурно. О, мессер Юлиус!
В голосе ее звучала тревога и обеспокоенность, но в глазах сквозило неприкрытое лукавство. Что-то проговорив по-гречески, она нагнулась и носовым платком стерла кровь на бедре нотариуса.
― Мессер Тобиас, ваш друг ранен. Вы должны помочь ему. ― В мгновение ока она перевязала рану платком из тончайшего шелка, расшитого золотой нитью, а затем выпрямилась. ― Ну вот, теперь уведите его прочь, и пусть он отдохнет. У нас очень узкие улицы и опасные повороты. Нужно быть осторожнее.
И она улыбнулась Юлиусу. Разумеется, это был негласный приказ немедленно уходить прочь. Все остальные должны были догнать фламандец и с помпой явиться во дворец. Отсутствия нотариуса никто и не заметит. В конце концов, внутрь ведь все равно пройдет один Николас… вместе с генуэзским консулом.
Принцесса Виоланта вместо того, чтобы пойти прочь, двинулась рядом с ними, оставив Дориа далеко позади. Годскалк обернулся.
Злое лукавство стерлось с лица их противника. Возможно, он действовал импульсивно и теперь пожалел об этом. Но на самом ли деле он так хорошо был знаком с Виолантой, как утверждал Николас?
Ее вмешательство спасло их всех, ― хотя неизвестно, что двигало этой женщиной… Хотя, конечно, ссоры всегда идут во вред торговле, а она, как-никак, была супругой венецианского купца.
Катерина смотрела вслед уходящим. В особенности ее интересовал Юлиус, который больше не обращал ни малейшего внимания на очаровательную юную дочь своей хозяйки, а вместо этого, словно зачарованный, таращился на раскрашенную красотку, которая так неожиданно вмешалась в их ссору. Женщина, украшенная диадемой, знала по имени и его, и мастера Тобиаса: должно быть, именно она и была той самой таинственной пассажиркой с борта «Чиаретти».
Она была прекрасна, богата, и к тому же настоящая принцесса. Катерина до сих пор ощущала аромат ее духов, ― и это был не привычный запах Трапезунда, а нечто совершенно особенное… Этот аромат уже встречался Катерине, сосем в другом городе.
Черты лица ее заострились еще больше. Взглядом она нашла Пагано, взяла его за руку и стиснула пальцы с такой силой, что он удивленно взглянул на жену и обнял ее за плечи.
― Ну и команда! ― воскликнул он. ― Ты испугалась? Ты же не думаешь, что я бы позволил забрать тебя?!
Им уже подводили лошадей. Катерине предстояло вернуться вместе с эскортом обратно в Леонкастелло, а ее муж направлялся прямиком во дворец, дабы представить свои верительные грамоты. Похоже, именно там ему предстояло встретиться с консулом Флоренции.
― Флорентийцы… ― Катерина внезапно расхохоталась. ― Кто же станет бояться глупого стряпчего?
― А теперь, ― сказала она мужу, ― пусть и Николас у тебя попляшет не хуже!
― Шляпа на месте, и письма, и деньги, ― перечислял фламандец. ― И Лоппе с дарами, и белый флаг, и косточка для дракона. Если я не выйду через десять минут, бегите и помогайте мне подняться с пола.