Было принято, чтобы зрители являлись на празднество пешком, по узким боковым улочкам, оставляя главную дорогу свободной для процессий. Там, по мостовой, выстланной циновками и усыпанной ароматной листвой, меж рядов зрителей и гвардейцев в сверкающих доспехах, должна будет проехать императорская семья, которая затем рассядется на балконах, украшенных золотым атласом и весенними гирляндами. На боковых галереях расположится двор патриарха с иконами, а также все придворные. Ниже, на скамьях с мягкими подушками рассядутся чужеземные торговцы, греческие князья и младший клир.
Распорядители встречали гостей и отводили их на отведенные места. Тоби, превосходно рассчитав время, привел своих спутников и напичканного снадобьями Николаса на Мейдан как можно позже, но все же до появления императора. Лоппе, заранее явившийся туда, проследил, чтобы все было в порядке, и никто не занял места, отведенные флорентийцам. Николас, которому чрезмерная забота лекаря уже начала досаждать, негромко бросил ему на ходу:
― Тоби, если у меня из ушей не пойдет пар, не обращай на меня внимания. Я все помню. Одну ногу ставлю перед другой и не пытаюсь двигать обеими сразу, ― ведь я не воробей…
На нем был плащ, подаренный императором, и легкая шляпа, украшенная перьями, а на руках ― расшитые перчатки. Годскалк и Юлиус носили черное, как и положено по профессии, но сегодня их наряд был из более тонкого сукна и лучшего покроя, чем обычно; Тоби, как и положено лекарю, выбрал одеяние алого цвета, а Асторре с Легрантом приоделись в каштановый бархат поверх шелковых желтых дублетов. Николас заявил, что речь идет просто о вложении капитала. Портной явился специально, за несколько дней до празднества, снял мерки и пошил все необходимое в своей мастерской. Тоби подозревал, что тут не обошлось без советов принцессы Виоланты… Он хотел было почесать лысину, но наткнулся на шапочку с отворотами и опустил руку, затем, убедившись, что Николас не просто находится в сознании, но и способен разговаривать, наконец рискнул отвести взгляд от своего пациента и огляделся по сторонам.
Все прочие торговцы также присутствовали здесь, в тени императорских балконов. По левую руку ― лев святого Марка отмечал места, где сидел венецианский бальи со свитой, ― по словам Юлиуса, Николас навестил их два дня назад. Еще дальше слева, под алым крестом святого Георгия, восседали генуэзцы. Никого из них Тоби не смог разглядеть и потому поинтересовался у стоявшего рядом Лоппе:
― Ты видишь Дориа? Или дочь демуазель?
― Я уже спрашивал, ― бросил Николас. ― Он говорит, что они оба здесь. Вместе с собачкой.
― С какой еще собачкой? ― удивился Тоби, но фламандец уже о чем-то заговорил с Легрантом и Асторре. Годскалк взглядом показал лекарю, что не стоит продолжать эту тему. Ну и к дьяволу Годскалка!.. Внезапно послышавшийся шум заставил лекаря обернуться.
Небо расчистилось. Рассеянный свет, лившийся с запада, освещал арену и строение позади нее; плоские крыши ступенями спускались к Мейдану, заросшие лавром, розмарином, увитые плющом. Дальше, за крышами, насколько хватало глаз, до самого горизонта простиралось серо-голубое море, а за ним, незримые, лежали земли крымских татар и Московия. На глазах у Тоби водная гладь посветлела, и на ней замелькали тени и яркие искры. Солнце готово было показаться из-за облаков.
Солнце ― и император. Приветственный шум, доносившийся отовсюду, значительно усилился. Созвучно с ним доносились и другие звуки: топот ног, стук копыт, рев труб, грохот цимбал и барабанов, а также жестяной скрежет ручных органов. Морской ветер, пахнущий солью, рыбой и дымом, внезапно донес запах конского пота, смятой травы и благовоний. Николас, оживленно что-то говоривший, резко замолчал. Затем меж строений на другом конце Мейдана, показалась голова процессии, медленно движущейся по направлению к ним, а точнее, к императорской вилле, именуемой Кафисмой.
Как и во время церковного шествия, впереди несли икону. Следом, по традиции Константинополя, шествовали старейшины в алых атласных одеждах, а за ними ― юноши в белом; и дальше отроки в зеленых туниках. Все они с достоинством прошли по проходу мимо скамеек, на которых восседали торговцы. Один из мальчиков, обернувшись в профиль, внезапно расплылся в улыбке, завидев Николаса, и едва не сбился с шага. Он был чрезвычайно хорош собой и походил на ожившую классическую статую, ― и Тоби его уже явно где-то видел.
― Кто это? ― поинтересовался он. Николас повернулся к лекарю.
― Его зовут Алексий.
― Их всех зовут Алексиями, ― заметил Тоби.
― Похоже на то, ― подтвердил фламандец. ― Однако на вкус они разнятся.
В этом высказывании не было никакого смысла, но чего еще ожидать от больного лихорадкой…
А следом уже шествовали слуги, несущие церемониальные золотые топорики, и евнухи в белом, и юные гвардейцы с позолоченными доспехами, щитами и копьями. Затем князья в золотых одеждах, ― главные среди них шествовали с золочеными посохами, остальные размахивали золотыми кадильницами. Затем ― пажи. И наконец сам император, верхом на лошади в алом с золотом чепраке, и императрица со свитой.
Наместник Бога на земле по-прежнему был в своей высокой золотой короне, но одеяние оказалось другим ― из золотой парчи, расшитой самоцветами, с нашитыми тончайшими золотыми пластинками, украшенными рисунками и орнаментом. Заходящее солнце, прорвавшись сквозь облачную завесу, озарило его своими лучами, и волосы, и борода императора засверкали столь же ярко, как его одежды. Лишь лицо, розоватое и припудренное, полусуровое, полуулыбающееся в пустоту, оставалось лицом человека, который принял ванну, сытно поел и только что встал с ложа, на котором был не один. За спиной его императрица поворачивала голову то в одну сторону, то в другую, чтобы все могли полюбоваться ею, но не отвечала на приветствия. Если она и заметила знамя флорентийцев или генуэзцев, то не показала виду, с достоинством проехав мимо. Виоланта Наксосская, среди прочих придворных дам шедшая следом за императрицей, также проигнорировала флорентийцев и своего ученика. Тоби это даже порадовало. Ему и без того хватало забот.
Свита императора заполнила ложи, где они наконец расселись, после чего взревели трубы, патриарх благословил празднество, и распорядитель церемоний выступил вперед с долгой изысканной речью, на которую басилевс ответил любезной улыбкой, а толпа ― слитным криком: «О, боже, защити императора! Защити дом его и всех пурпурнорожденных! Матерь Божья, наполни империю радостью…». После чего его императорское величество вскинул руку, и развлечения начались.
Уже очень давно Тоби не доводилось присутствовать на представлениях. Его дядя, пользовавший герцогов, разумеется, нередко посещал всевозможные увеселения. Он привык к лицезрению шутов, акробатов, глотателей огня и канатоходцев. Тоби же любовался ими студентом, но с тех пор ему редко выпадал такой случай. И он никогда прежде не видел акробатов, которые выступали бы совершенно обнаженными, и при этом выделывали немыслимые трюки со своим телом: просовывали голову между ног, ходили на руках и крутились колесом по всей арене.
Коренастые, скуластые мужчины, выстроившись в две пирамиды, перекидывали девочек и мальчиков между собой. Шуты в звериных шкурах и уродливых масках разыгрывали ужасающие представления со свиными мочевыми пузырями, а также воловьими и козлиными гениталиями. Дети в шелковых белых одеждах, украшенные цветами, водили хороводы и пели. Крестьяне исполняли сельские танцы под вой волынок, а девушки-черкешенки в сапогах и длинных юбках, покачиваясь под музыку, сплетались в живые узоры под бой барабанов. Двое борцов в кожаных штанах сражались, пока один из них не испустил дух; и басилевс поднялся, пока тело уносили с арены, дабы дать сигнал к перерыву, ибо императоры, подобно простым смертным, также нуждаются в пище и отдыхе.
Мул, украшенный лентами, выволок на арену телегу, полную соленой рыбы, и двое юношей, бежавших рядом, принялись бесплатно раскидывать ее в толпу. Повозка оставалась с северной стороны Мейдана, поскольку все знали, что торговцы, равно как и князья, сами позаботятся о своем пропитании. Они были правы. Лоппе извлек на свет божий корзину, до сих пор стоявшую на земле рядом со скамьями, ― и принялся извлекать оттуда выпечку, жареных цыплят, орехи, сушеные фрукты и печеную фасоль. Обнаружились там также фляги с вином и шесть металлических кубков. Под конец он вручил Тоби седьмую флягу, с чистой водой, и вопросительно покосился на лекаря.
Николас вновь разговаривал с Асторре. Тоби развернул его к себе со словами:
― Ладно, думаю, этого достаточно. Можешь ускользнуть, пока император не видит.
Голос фламандца звучал совершенно нормально, и на вид он казался вполне здоровым, разве что чересчур оживленным. Правда, волосы, промокшие от пота, вились колечками, как нечесаная шерсть.
― И думать забудь, ― отрезал он. ― Асторре мне этого никогда не простит. Они ведь будут сейчас состязаться в стрельбе.
Лекарю это было прекрасно известно. Он знал также, что выступления стрелков состоятся лишь во второй половине представления.
― Асторре не так глуп. Он знает, что такое лихорадка. Послушай… генуэзцы от нас далеко. С Юлиусом проблем не будет. Если мы все останемся здесь, император ничего не заметит. Ты пришел, показался на глаза. Так чего же ты ждешь?
― Окончательной победы. Сейчас ты лишишься цыпленка, ― ответил Николас.
Тоби озадаченно уставился на него, а затем опустил глаза. И правда, какой-то лохматый терьер в золотом ошейнике сунул морду в их корзину… Ухватившись за ошейник, лекарь поднял собаку.
― Это Виллекин, ― представил Николас. Собачка хрипло затявкала.
― Виллекин! ― взвизгнул девичий голос. Тоби узнал его, даже не оборачиваясь. Катерина де Шаретти, разодетая как куртизанка. То есть, конечно, не совсем, но… Рыжевато-каштановые волосы были завиты и распущены, плечи обнажены, а в ушах красовались огромные серьги. На ней было шелковое платье, а лицо изящно подкрашено. Она схватила собаку.
― Ты его чуть не убил! Я пожалуюсь маме!
Николас обернулся.
― Если хочешь, я сам ей расскажу. Мне как раз нужно ответить на письмо.
Дориа стоял у жены за спиной. На нем также было парадное платье и цепь с изумрудами.
― Если Виллекин в порядке, ― бросил он, ― то отнеси его на место, милая. Со своим отчимом ты можешь поговорить позднее.
Теперь обернулись все разом: Юлиус, кипящий от гнева, Легрант с выражением невозмутимого любопытства на лице, Асторре, грозно вздернувший подбородок… Годскалк явно чувствовал себя не в своей тарелке. Но Катерина не смотрела ни на кого из них. Прижимая к себе собаку, она внимательно рассматривала Николаса.
― У тебя волосы мокрые, как в тот раз, когда ты свалился с лихорадкой. Опять приступ, да?
Так что все их старания пошли прахом… Фламандец кивнул.
― Да. И если не хочешь ее подцепить, лучше держись от меня подальше. Как твои дела, Катерина?
Она повернулась, чтобы идти прочь.
― Не смей со мной говорить. Ты вообще не должен был приходить сюда. Это подло. Ты заразишь и Виллекина тоже. Мне не нужна твоя лихорадка.
― Мне она и самому не нужна, ― согласился Николас. ― Ты показывала Виллекина императрице?
Катерина уже отошла к дальним скамьям, но, не удержавшись, все же обернулась, чтобы ответить:
― Так ты все видел? Меня ей представили! На следующей неделе я поеду во дворец. Грекам нравится моя собака. Они ее называют «рим-папа».
Самая излюбленное оскорбление греков по отношению к европейцам… Тем же любезным тоном Николас продолжил:
― На твоем месте, я бы оставил его дома, тут повсюду свирепствует лихорадка. Мне нравятся твои серьги.
На краткий миг лицо ее просветлело, но тут же Катерина вновь нахмурилась.