Тем временем Тильда, занятая своими мыслями, к восторгу детей принялась раскручивать фармук. Грегорио исподволь наблюдал за ней. Слышала ли эта девочка сплетни насчет компании Шаретти? Монна Алессандра, строгая хозяйка, ежедневно посылала своему сыну в Брюгге подробнейшие письма, где сурово осуждала манеры своих гостей. Лоренцо Строцци с наслаждением читал избранные отрывки во всех своих любимых тавернах… Возможно, и Тильда что-то слышала об этом. Впрочем, ничего плохого о Николасе там не говорилось, не считая жалоб на его безответственность.
Усилием воли Грегорио отвлекся от этих мыслей и вернулся к повседневным делам компании Шаретти в Брюгге и к политическим вопросам, имевшим сейчас первостепенное значение. Взять, к примеру, хоть французского короля… Франция всегда союзничала с Генуей. Теперь поговаривали, что старый король при смерти. Он еле дышит, может носить только длинные просторные одежды, и на раздувшихся ногах едва держатся чулки… Он ждал кончины в Меан-сюр-Йевре, в окружении своих шотландских гвардейцев. Едва ли посланцы с Востока смогут продать ему надежду на райское блаженство, ибо короля интересовало сейчас одно: как привлечь на свою сторону дофина Людовика. А дофин, последние пять лет проживавший в изгнании во Фландрии, насмехался над отцом, ежедневно меняя решения. Сейчас он опять принял сторону герцога Филиппа и посылал войска в помощь йоркистам в Англию. Однако в следующий раз он вполне может придти на помощь отцовской кузине, возглавлявшей противоположную партию… Судьба Генуи зависела отчасти и от политики Людовика.
Старший сын Ансельма Адорне обучался сейчас в Париже. Его родич, Проспер Адорне, недавно стал генуэзским дожем, после мятежа, во время которого с башни цитадели скинули прежнего правителя ― ставленника французов. Грегорио с невинным видом осведомился:
― Вы не собираетесь вызвать сына домой?
― Думаете, мне следует это сделать? ― Адорне не спеша поднялся на ноги. ― Пойдемте. Надеюсь, дамы нас извинят, но мне хотелось бы показать вам в кабинете кое-какие скучные бумаги. Нет, я пока не стану писать Яну в Париж. Чуткие уши могут быть очень полезны. Зачем иначе Тильда живет в моем доме?
С улыбкой он прошел к себе в кабинет.
― Я очень обижусь, если вы помешаете мне видеться с ней, ― заметил Грегорио. ― Разумеется, я обещаю не пытаться разузнать о генуэзских делах больше, чем вы сами готовы мне поведать. Однако сейчас я как раз нуждаюсь в вашем совете. Кто такой Пагано Дориа?
Никаких бумаг на столе Адорне не было, зато там стоял поднос с бокалами и вином в изящном расписном кувшине сирийской работы… несомненно, память о паломничествах в Святую Землю. На боку глиняного сосуда серебром поблескивала какая-то надпись.
― Новый генуэзский консул в Трапезунде? ― уточнил Адорне. ― Я так и думал, что вы об этом спросите, и осведомился на его счет у Жака Дориа. Он происходит из младшей ветви семейства, и долгое время жил в Константинополе и на Хиосе, однако, похоже, прежде ему недоставало способностей или склонности подолгу заниматься чем-то одним. Не думаю, что вам с Николасом следует тревожиться на его счет. От этого поста не раз отказывались куда более достойные люди. Как вам известно, император недолюбливает генуэзцев.
― Я так и думал, ― заметил Грегорио. ― Он женат?
― Насколько известно Жаку ― нет. У него, кажется, вообще не имеется близких родственников. Могу ли и я в свою очередь спросить у вас кое о чем?
― Разумеется, ― согласился Грегорио, прихлебывая вино. Интересно, и как он мог надеяться, что этот человек выболтает ему хоть что-то важное?
― Прошу простить за такой вопрос, ― начал тем временем Ансельм Адорне, ― но я все больше тревожусь за Катерину де Шаретти и ее матушку. Мне трудно поверить, что столь юной и незрелой девушке, как Катерина, позволили отправиться во Флоренцию. И зная, сколь сильно дела компании зависят от нее, я также не могу понять, почему ваша хозяйка решилась предпринять такое путешествие. Разумеется, я уважаю ваше молчание, но мне хотелось бы предложить свою помощь, если это необходимо.
Он говорил спокойно и с достоинством, и Грегорио ничего не оставалось, как ответить:
― Я благодарю вас за предложение, но, право, мы ничего ни от кого не скрываем. Возможно, вы лучше поймете наши мотивы, если я напомню вам о втором браке демуазель. Нам показалось разумным удалить Катерину от Николаса и даже от возможных известий о нем.
― Так она не с Николасом? ― удивился Ансельм Адорне.
Такое стряпчему и в голову не могло прийти. Неудивительно, что сей разговор имел место в рабочем кабинете.
― Значит, ходят такие слухи? ― уточнил Грегорио.
― Сожалею, но да, ― подтвердил Адорне. ― Как вам известно, он всегда был юношей, не чуждым плотских утех. Говорят, девочка искренне им восхищалась. Имея корабль, деньги и наследницу, Николас может не пожелать возвращаться домой, покуда жива его супруга. Конечно, демуазель в отчаянии… Но ведь она знает, что с делами в Брюгге вы можете управиться и без нее.
Грегорио готовился к разговору, полному намеков и недосказанностей, ― а в него словно бы выстрелили из пушки.
― Мне легко опровергнуть все эти домыслы, мессер Адорне, ― заявил он. ― Попросите Лоренцо Строцци показать вам письма его матушки из Флоренции. Там нет ни слова насчет Катерины. К тому же… она, конечно, славная девочка, но неужели вы думаете, что ради нее одной Николас согласился бы бросить и жену, и все, чего он добился в Брюгге?
Адорне пожал плечами.
― Я пересказываю вам лишь то, что говорят люди. Разумеется, сам я не думаю, что он предал бы друзей и супругу. Тем не менее, у меня есть причины для волнения. Насколько мне известно, основные доходы от соглашения по квасцам поступают на счет Николаса в Венеции, и эта сумма будет расти год от года. Разумеется, до той поры, пока кто-нибудь другой не обнаружит эти залежи, и тогда Венеция прекратит платить вам за молчание.
Грегорио с невозмутимым видом продолжал потягивать вино. Конечно, все как обычно, свелось к квасцам… Белый порошок, без которого невозможно красить ткань… До той поры, пока Оттоманская империя не даровала Венеции франшизу, Генуя держала мировую монополию на первоклассные квасцы. Затем кампания Шаретти обнаружила залежи этого минерала в папских владениях и продала эту информацию Венеции в обмен на их молчание. Венеции, заклятому врагу Генуэзской Республики…
Уставившись в свой бокал, Грегорио гадал, каков истинный смысл речей Адорне. «Скажи мне, где расположены залежи квасцов, и я признаюсь, кто стоит за Пагано Дориа»? Или, возможно: «Мы хотим получать более дешевые квасцы, иначе мы отправимся к папе и подскажем ему, где искать месторождение. На деньги от этой находки он может отвоевать Константинополь…»
Стряпчий промолчал, но Адорне заговорил сам, как будто прочел его тайные мысли.
― Должен признать, я немного завидую Николасу, который благодаря своим талантам немало обогатит и компанию Шаретти, и венецианцев с флорентийцами. Брюгге ― наш дом, но родина моя в Генуе, а там сейчас далеко не все ладно. Деньги пригодились бы нам, чтобы купить свободу.
― Но ведь у вас есть дешевые квасцы, ― возразил Грегорио. ― Николас договорился об этом с Генуей. Их посланник, Проспер де Камулио, принял соглашение. Если бы монополию получил папа римский, вы оказались бы в куда худшей ситуации.
Адорне отставил свой бокал в сторону.
― Главное, чтобы Господь был на нашей стороне. ― Внезапно он улыбнулся. ― Ну, разумеется, квасцы ведь есть и в Себинкарахисаре. Все зависит от того, кто вспомнит о них первым: Пагано Дориа или Николас.
Прощаясь с хозяином дома, Грегорио с удивлением обнаружил, что у него подкашиваются ноги. Редко когда в последнее время кто-то мог играть с ним на равных, и тем более переиграть его с такой легкостью.
Сейчас же стряпчий гадал, не мог ли Адорне, прежний союзник Шаретти, теперь принять сторону их противников. Нужно было тщательно взвесить каждое слово и попытаться прийти к каким-то выводам. По крайней мере, во время этого разговора никто не упоминал о лорде Саймоне и о путешествии в Сент-Омер. Грегорио объяснил всем вокруг, что собирается туда по делам и, разумеется, чтобы встретиться с посланцем из Трапезунда.
― Так он вас еще не навещал? ― поинтересовался Адорне. ― Разумеется, вам следует познакомиться с Алигьери. И, раз уж мы заговорили о нем, то зайдите также к Просперу де Камулио. Это очень неглупый человек. Он близко связан с дофином и может быть полезен в делах.
Поблагодарив за совет, Грегорио задумался, зачем Адорне сказал ему об этом. Сам он вовсе не собирался встречаться с де Камулио, поскольку не ожидал услышать от него ничего нового. С делами компании после отъезда Николаса он прекрасно справлялся и сам. Конечно, не добавлял ничего нового, зато оттачивал и усовершенствовал все прежние начинания. Возможно, люди вокруг полагали, что Грегорио слишком дорожит столь неожиданно доставшейся ему властью. Вероятно, именно поэтому никто не стремился помешать встречам малышки Тильды с тем шотландцем. Ведь Тильда была наследницей, подобно Катерине.
Однако Грегорио никогда не упускал из виду, что рано или поздно истинные хозяева компании ― демуазель де Шаретти и Николас, вернутся домой. Он никогда не покушался на то, что не принадлежало ему по праву и, возможно, был одним из немногих, кто в действительности представлял себе, каких высот со временем может достичь Николас. Грегорио не отличался чрезмерной скромностью, однако хорошо знал свое настоящее место.
Они с Адорне до дна осушили сирийский кувшин с вином, и стряпчий убедился, что слухи, ходившие о способностях его собутыльника, оказались чистой правдой. У него самого под конец язык начал здорово заплетаться на сложных словах. Чтобы наказать себя за слабость, он спросил, что означает арабская надпись на кувшине. «Вечная слава, процветание и удача во всех делах», ― так там говорилось. Грегорио высказал пожелание, чтобы слова эти в полной мере относились к хозяину дома.
― Хотя бы до той поры, пока цела эта глина, ― любезно ответил ему Адорне.
А ведь они пользовались этим кувшином каждый день… На подгибающихся ногах, Грегорио, погруженный в задумчивость наконец вернулся восвояси.
Сент-Омер больше всего напоминал поле боя. Грегорио прибыл туда в пятницу, после вечернего богослужения, в надежде, что к этому времени дороги опустеют, а рыцари уже обустроятся в городе, вместе со своими пажами, слугами, оруженосцами, лошадьми и снаряжением, готовясь к турниру, который должен был состояться во вторник. За две недели до этого сюда прибыл герцогский двор, которому предшествовали семьдесят повозок, влекомые пятью или шестью лошадьми каждая, и груженые предметами мебели и всевозможным багажом. В том же обозе следовали герольды, трубачи, охотничьи псы и ловчие птицы, герцогское вино, книги, специи, драгоценности (пять повозок!) и ванна. Вино, злаки и мясо, чтобы прокормить тысячу гостей и их слуг, уже находились в кладовых.
Но Сент-Омеру требовались ежедневные припасы для толп, прибывающих каждый час через городские ворота: здесь были обычные зрители и зеваки, просители, торговцы, женщины, художники, кузнецы и портные, а также ремесленники, повсюду следовавшие за двором. Эта древняя столица графов Фландрии и Артуа много чего повидала на своем веку, в том числе и королевские свадьбы, и прошлые собрания Ордена Руна. Но сейчас этот опыт мало чем мог помочь. Застряв на дороге вместе с повозками и тачками, лошадьми и крестьянами, нагруженными корзинами, Грегорио глазел на безоблачное синее небо и завидовал ветряным мельницам.
Внутри крепостных стен оказалось еще хуже. Здесь готовились к процессии, и дорога от собора до монастыря святого Бертино была закрыта, а по боковым улицам пройти оказалось почти невозможно. Протискиваясь вперед, стряпчий видел, как выстилают главную дорогу алой тканью. По бокам улицу украшали ленты, гирлянды и щиты. На каждом перекрестке красовались возвышения с геральдическими знаками, где толпились люди, ― одни что-то отчаянно кричали во весь голос, другие нестройно трубили в фанфары. Впрочем, шум стоял такой, что их едва было слышно. Грегорио изо всех сил старался не потерять из виду конюха и мальчишку-слугу, которых взял с собой в путешествие.
Ему бы никогда не удалось найти место для ночлега, если бы не один знакомый из Брюгге, чья тетушка жила в Сент-Омере. Но и так стряпчий подозревал, что спать ему придется на полу в общей комнате, ― и так оно и оказалось. Мальчик с конюхом устроились на конюшне и чувствовали себя там куда комфортнее.
Неожиданно кто-то окликнул стряпчего прямо посреди улицы. Это оказался Проспер де Камулио, миланец, о котором говорил ему Адорне. Подняв голову, Грегорио обнаружил, что тот окликал его с балкона ближайшего дома. Наверняка встреча была совершенно случайной, но балкон выходил на единственную дорогу, по которой Грегорио мог пройти к дому, где его ожидало жилье. Он вполне мог быть не единственным другом человека из Брюгге… Неизвестно, кому еще тот мог рассказать о своей тетушке. Как бы то ни было, сейчас Проспер Скьяфино де Камулио де Медичи, секретарь и посланник герцога Миланского, громогласно окликал его на всю улицу:
― Мессер Грегорио! Мой друг из компании Шаретти! Что вы здесь делаете и где остановились?
Стряпчий поспешил ответить, тщетно пытаясь удержать лошадь на месте. То же самое он говорил и Ансельму Адорне: в город прибыли посланцы с Востока, и он хотел пообщаться с человеком из Трапезунда. Мессер де Камулио с интересом выслушал все это, крикнул в ответ, что надеется вскоре повидать мессера Грегорио и, поклонившись, удалился с балкона. Стряпчий, в свою очередь, с улыбкой помахал ему на прощание и выругался себе под нос. Наконец, добравшись до дома, он послал мальчика за новостями, но тот не смог доложить ничего интересного. Восточные посланцы, поселившиеся в монастыре обсервантинцев, разумеется, были заняты весь день напролет. Что касается Луи де Грутхусе и семейства Борселен, то они сняли дом, почти такой же просторный, как их дворец у собора Богоматери, но до самого заката были заняты в различных церемониях, посвященных Ордену. Так что сегодня у Грегорио не было ни единого шанса отыскать лорда Саймона.
Это было особенно досадно, учитывая присутствие в городе де Камулио, ― ведь тот явно был тесно связан с генуэзцами.
С другой стороны, торжества должны были продолжаться еще целых три дня и увенчаться рыцарским турниром. Конечно, Грегорио предпочел бы не устраивать публичного скандала и не позорить прилюдно зятя ван Борселенов, ― но если понадобится, он готов был пойти и на это. Разложив тюфяк и одеяло и отпустив слуг, Грегорио улегся спать, справедливо полагая, что ночью, когда вернутся соседи по комнате, выспаться ему уже едва ли удастся. Засыпая, он с улыбкой вспомнил слова Марго. Она говорила, что как всякий типичный законник, он с удовольствием пожертвует вечерними развлечениями ради того, чтобы иметь трезвую голову поутру. Ну что ж, любовь моя, так оно и есть…
На следующий день Грегорио лично отправился в францисканский монастырь, но Алигьери там не застал. Стряпчий ушел, однако задержался на обратном пути, чтобы взглянуть на процессию, возвращавшуюся из собора. Рыцари попарно ехали меж колонн лучников и арбалетчиков в герцогских ливреях. Возглавляли шествие семьдесят трубачей и длинная колонна оруженосцев, герольдов и пышно разодетых придворных. Затем шествовали епископы, аббаты и прочий клир и, наконец, трое основателей ордена в алых мантиях, отороченных мехом. Среди них был и казначей Пьер Бладелен, заправлявший всеми делами герцога в Брюгге, ― только на прошлой неделе Грегорио продал ему отрез бархата. Алый цвет был ему совсем не к лицу.
Рыцари ордена, окруженные почетными пажами, ― всего числом не более тридцати ― являли собой зрелище, приятное взору красильщика, торговца тканями и банкира. Туники, длиной до середины икры, были оторочены серым мехом. Алые плащи также подбиты мехом и обшиты золотом, были украшены герцогским гербом с самоцветами. Под полами алых шляп можно было узнать лица людей, составлявших весь цвет рыцарства. Законный наследник герцога, Шарль де Шароле, был сегодня в их числе, а также Франк и Генри ван Борселен. Именно в честь последнего Саймон Килмиррен, гордый своей принадлежностью к этому достойному семейству, и назвал своего сына.