— Не помню, чтобы я их приглашал, — заметил Козимо де Медичи. — Но раз уж они здесь, то пусть присядут. Чего они хотят?
Гладко выбритое, испещренное морщинами, циничное лицо со впалыми щеками повернулось к вновь пришедшим. Когда подагра донимала его, так, как сейчас, Медичи не мог ходить, и слуги носили его в кресле по всему дворцу, — причем, приближаясь к дверям, он всякий раз вскрикивал от боли. Когда супруга высказала свое удивление, он пояснил, что кричать после того, как ему причинят боль, будет бессмысленно. Впрочем, подобных историй о Козимо и его жене рассказывали множество. Эту дородную женщину не интересовало ничего, кроме дома, которым она управляла с той же ловкостью, что Николас — своей игрушкой.
Фламандец, с довольным видом и без всякого смущения, ответил на вопрос:
— Мои спутники пришли сюда, чтобы сберечь ваше время. Вы знаете нашу компанию. Мы занимаемся торговлей, красильным ремеслом и держим ломбард. У нас также есть отряд наемников. Мы действуем не только во Фландрии, и уже оказывали курьерские услуги вашему банку. Мы задумали разместить наше отделение на Черном море, в Трапезунде, а сейчас пришли сюда, чтобы предложить представлять интересы флорентийских торговцев в этой стране. Император Трапезунда даст согласие. Мы предложим ему лучшие условия, чем сами Медичи.
— Тогда примите мои поздравления, — заявил на это Козимо. — Если человек ваших лет утверждает, что скопил достаточно средств, чтобы на равных тягаться с Медичи, то мне остается лишь снять шляпу перед таким чудом света.
— Нет, я говорю сейчас не о финансах, — без тени неловкости уточнил Николас. — Речь идет, разумеется, о солдатах.
Наступило молчание. Затем старик промолвил:
— Возможно, нам и впрямь есть, о чем поговорить. Останьтесь. Я пошлю за своим сыном и за секретарем. Потом мы это обсудим. — Он немного поразмыслил. — Подобно сей игрушке, полагаю, эти сведения ты получил от посланцев Персии и Трапезунда, остановившихся у францисканцев в монастыре Фьезоли? Несомненно, ты уже говорил с ними об этом.
— Несомненно, — скромно подтвердил Николас.
Юлиус перехватил взгляд Тоби, а затем осторожно покосился на Годскалка. Великолепие этого плана поразило его. В мечтах он уже видел себя богачом. Стряпчий и думать забыл о Пагано Дориа…
Сам Николас приглашение на встречу с Козимо де Медичи воспринял как неожиданное благодеяние, и сейчас также ощущал в душе необычный, хотя и опасливый подъем. Сам разговор его ничуть не пугал: в конце концов, он уже давно не был простым подмастерьем из красильни. Его планы отличались необычайной сложностью, ― но и гибкостью одновременно. Он уже несколько изменил их после того, как прибыл во Флоренцию и получил письма из Фландрии, но пока еще никому об этом не сказал.
Еще сильнее он обрадовался, когда обнаружил во францисканском монастыре эту небольшую делегацию. Как и сказал мессер Козимо, они прибыли из Персии, Трапезунда и Грузии ― христианских и мусульманских земель, которым ныне угрожали турки.
Миссионер францисканского ордена, который возглавлял посольство, намеревался убедить Запад послать им на помощь армию. Они только что прибыли из Венеции и собирались провести Рождество в Риме. Также они желали встретиться с Козимо де Медичи, и в их рядах был посланник империи, которого куда меньше интересовали дела веры, нежели торговая сделка между Флоренцией и Трапезундом.
Николас с удовольствием пообщался с ним, пока изготавливал деревянную игрушку. Это оказалось несложно, поскольку посланец был родом из Италии. Его звали Михаил Алигьери.
Конечно, после этого было нечестно поддразнивать Юлиуса и Тоби, но он просто не смог удержаться. Они были на десять лет старше, и до отъезда из Брюгге Николас всерьез сомневался, пожелают ли они сопровождать его. В конце концов, это предприятие отчасти было его личным делом. Конечно, сюда были вложены деньги компании Шаретти, но задумка принадлежала ему одному. Если он проиграет, компания почти не ощутит убытка. Если добьется успеха, то прибыль будет принадлежать ему. Если наделает долгов ― он один будет нести всю ответственность. Конечно, в Венеции у него имелись средства: страховка на случай неудачи… Но и этого могло оказаться недостаточно.
Скорее всего, Юлиуса привела в Италию страсть к приключениям. Не только это, разумеется, но и дружеские чувства к бывшему подмастерью, и мечта о богатстве. Фламандец мог взглянуть на все происходящее глазами стряпчего: Николас рисковал, но старшие друзья были рядом, чтобы вовремя дать ему дельный совет. Наверняка Юлиус не сомневался, что если их постигнет неудача, то Вдова откроет кошелек, чтобы вытащить их из беды. Если все пройдет, как задумано, то золота хватит на всех.
А Тоби? Что заставило язвительного лекаря покинуть свое удобное, безопасное жилище во Фландрии? Должно быть, простое любопытство. Интеллектуальное любопытство, заставившее его колесить по всей Европе вместе с отрядом наемников, вместо того, чтобы сделать академическую карьеру подобно своему дяде. Кроме того, Николас чувствовал, что любопытство Тоби направлено и на него лично. Порой лекарь замечал куда больше, чем ему бы хотелось. Как Трапезунд интересовал Николаса, так и сам он представлял интерес для Тоби.
Порой, сидя у себя в комнате, Клаас невольно принимался для себя самого изображать то Юлиуса, то Тоби, капитана Асторре, Годскалка или стряпчего Грегорио. Он вспоминал их любимые фразочки или интонации… В этом не было никакого злого умысла или издевки: он всех их очень любил Мальчишкой он нередко забавлялся так в открытую, но после женитьбы, конечно, перестал. Неприлично достойному горожанину насмехаться над ближними… В особенности над Марианой, которая вырастила его, и с которой он соединил свою судьбу.
Во Флоренции он получал от нее известия. Стряпчий писал каждый день, сообщая о курсе обмена валют и о спросе на различные товары: их собственные миланские курьеры доставляли эти письма пачками по две-три штуки. Большую часть посланий Николас показывал друзьям, остальные берег для себя одного. Разумеется, ни одно из посланий не было отправлено после октября. Мариана добавляла приписки собственной рукой: чаще всего практичные дополнения к спискам товаров, или новости, способные повлиять на состояние рынка, как например, о последних событиях в Англии, где ланкастерцы и йоркисты спорили за королевский трон. Пока не завершится эта заварушка, едва ли Франция, Фландрия или Англия решатся послать хоть одного солдата на Восток. Вот почему у компании Шаретти были развязаны руки.
Порой ее забавные замечания вызывали у него улыбку; иногда она писала пару слов о друзьях. Любезно с его стороны было отправить в дар молитвенник жене Ансельма Адорне… Лоренцо просит передать привет своей матушке, монне Алессандре, со словами надежды, что кузен его батюшки долго не протянет на этом свете… Лорд Саймон, причинивший им всем столько неприятностей, наконец отбыл с супругой в Шотландию. У Тильды все в порядке, а Катерина написала, что не хочет возвращаться домой из Брюсселя…
Все письма Марианы были подписаны: «Твоя любящая супруга». Ни в каких более личных посланиях он и не нуждался. Когда Николас отсылал домой курьеров, он всегда добавлял собственноручно пару строк. Порой речь шла о делах, но чаще ― о каких-нибудь нелепых приключениях или забавных случаях, которые Мариана могла бы пересказать Тильде или Грегорио. О любви он тоже ничего не говорил, но каждое письмо заканчивал словами: «Твой Николас»… Лучше чем кто-либо другой, он знал, как легко вскрыть любое письмо. Все личное должно было оставаться личным и не подлежало записи на бумаге. Та сдержанность, с которой они прощались, и без того оказалась нелегким бременем…
В ожидании, пока появятся сын и секретарь мессера Козимо, Николас вновь обдумывал свои планы. Ничто не могло помешать ему обосноваться в Трапезунде. Он знал все необходимое о привилегиях, таможенных сборах, налогах, о стоимости складов, проживания, еды, вина и масла, а также о прочих условиях, которые император желал предложить Медичи. Мессер Алигьери, как полномочный представитель императора, сообщил также, какие дополнительные льготы может получить компания Шаретти в обмен на сотню наемников. Так что, в конечном итоге, для Медичи куда дешевле обойдется его нанять, чем пытаться обставить. Николас не опасался, что флорентийцы сами предложат отправить наемников на Восток. Милан уже рискнул сделать это, и потерпел крах.
Все вышло в точности, как он рассчитывал. Когда появился сын Медичи ― крепко сбитый полнеющий мужчина лет сорока, в сопровождении писцов из канцелярии с перьями и учетными книгами ― разговор сложился непросто, но никоим образом не ослабил позиции компании Шаретти.
Старик самолично задавал ему вопросы по поводу наемников. Козимо, возглавлявший огромную банковскую империю, изучавший Платона и покровительствовавший художникам… О нем рассказывали, что однажды он прервал деловое собрание, чтобы показать Козимино, как сделать свистульку, со словами: «Если бы он попросил, я бы на ней и сыграл…». После такого трудно было усомниться в успехе фармука.
Теперь Козимо спрашивал его:
― Так, значит, эти особые условия зависят от армии, которую вы способны послать на Восток. Но что такое армия для императора? Десять человек? Тысяча?
― Ему будет достаточно и сотни хороших лучников.
― И вы способны доставить наемников через всю Италию, в Эгейское море, через Константинопольский пролив и в Черное море, не попавшись туркам?
― Мы найдем способ, ― заверил его Николас. ― Мессер Алигьери уверен, что это возможно.
Он твердо встретил взгляд старика. Джованни, сын Медичи, тем временем не спускал с него лукавого проницательного взгляда. Подобно отцовским, руки Джованни давно скрутила подагра Господь Бог, завистливый к чужому богатству, наградил Козимо и обоих его отпрысков этим недугом. Поговаривали, что самое странное зрелище на свете, это увидеть троих богатейших людей, которые лежат в одной постели и кричат от боли и страданий…
Мессер Козимо усмехнулся и насмешливо уставился на Юлиуса.
― Юность и самоуверенность… Вам повезло с молодым хозяином! Но давайте мы, старшие, взглянем на вещи с менее приятной стороны. Для любой компании ее репутация не менее важна, чем реальные доходы. Что если вам не удастся провезти наемников в Трапезунд? Турки могут напасть, разорить или убить вас всех. Они могут накинуть на вашу торговлю такую удавку, что вас разорят поборы с Черного моря. Если это предприятие потерпит крах, что станет с вашей компанией?
Николас не удержался от мысли, что в одной этой реплике старик ухитрился затронуть все тайные опасения Юлиуса. Но стряпчий также знал свое дело.
― Ваши опасения беспочвенны, монсеньор, ― заявил он. ― Наша компания очень старая, и покоится на надежной основе. Мы владеем землей и недвижимостью. Хозяйка компании весьма опытна, у нее превосходный поверенный и управляющие. В данном случае мы ведем речь лишь о частном предприятии, образовавшемся из излишков капитала. При необходимости, им вполне можно пожертвовать.
И, в общем-то, он был прав. Юлиус не сказал вслух о том, что было ему известно: изначально все предприятие финансировала компания Шаретти, но теперь рисковал один лишь Николас. Если удача будет на его стороне, то он же заберет себе и всю прибыль. Если потерпит неудачу ― то потеряет все свои запасы в Венеции. А если погибнет… Все его сбережения и прочее имущество отойдет к Мариане. То же самое случится и с долгами. Вот почему он не хотел умирать.
Старик пристально разглядывал Юлиуса, и тот вернул его взгляд с почтительной искренностью. Тогда Медичи обернулся к Тоби:
― А вы, почтенный лекарь? У вас нет никаких опасений по поводу этого предприятия?
Тот покачал головой.
― Компания прочно стоит на ногах. Нас бы здесь не было, если бы мы не верили в возможность расширения. Николаса бы здесь не было, если бы супруга не доверяла ему целиком и полностью. Но что вы имели в виду, когда говорили о репутации компании?
Такой вопрос мог осмелиться задать один лишь Тоби. Мессер Козимо де Медичи улыбнулся ему.
― То же самое, что и вы. Я уже получил ответ на свой вопрос. ― Он вновь повернулся к Николасу. ― Итак, при налоге на импорт в четыре процента и на экспорт в два процента вы будете продавать и покупать собственные товары, а также товары других компаний за некоторую комиссию. Генуэзцы уже делают то же самое в Трапезунде. И, разумеется, венецианцы. Так в чем же тогда ваша сила?
― В сотне вооруженных наемников, ― сказал Николас. ― Султан будет вспоминать о нас всякий раз, когда встанет с молитвенного коврика. Император будет думать о нас постоянно. Венеция и Генуя утомили его своими претензиями. По крайней мере, так утверждает мессер Алигьери.
― Порой мне кажется, ― промолвил мессер Козимо, ― что Генуя именно потому так бесшабашно ведет себя за пределами страны, что здесь, в Италии, ее угнетают все, кому не лень. Такое часто случается… Но давайте продолжим. Скажите, как вы собираетесь перевозить товары и людей в Трапезунд и обратно?
Для ответа Николас выбрал самый уверенный голос из своего подражательного арсенала. По счастью, мессер Козимо не знал этого человека.
― Я подумывал о паруснике, ― сказал он, ― но затем решил, что большая галера окажется предпочтительнее. У нее лучше скорость, она безопаснее и идет вдоль побережья. Разумеется, она меньше, но все равно способна вместить полторы тонны высококлассных товаров, которые в итоге по перевозке станут дешевле. Мы начнем с одного плавания туда и обратно в течение года. Затем увеличим до двух. В промежутках галера сможет выполнять другие рейсы по найму. Мы же сможем отправлять излишки товара и на других кораблях, когда позволит место. Например, на государственных флорентийских галерах по вашим расценкам. И если вы получите круглогодичный приток каспийского шелка-сырца и красителей, вы сможете выровнять и поднять производительность, и то же самое относится к красильщикам и ткачам.
Он помолчал, чтобы секретарь успел записать все дословно. Поставив на пергаменте точку, тот уточнил:
― А ваши собственные расценки?
― За ткань ― по одному флорину за тюк, либо два процента от стоимости. Это разумная цена. В общей сложности составляет около пяти тысяч флоринов за общий груз, и это не считая собственных товаров компании. Нам бы вполне хватило таких прибылей.
― Ты все продумал, ― одобрительно заметил Козимо де Медичи. ― Но где же ты возьмешь такую галеру? Собираешься ее купить?