― Ну, конечно, ― говорил он как-то Годскалку. ― Они молились пресвятой Одигитрии, Непобедимому Защитнику, Нерушимой Стене и Марии, Матери Божьей. Как мог пасть столь священный город?
И Годскалку было нечего ответить. Разве только что Константинополь ко времени своего падения успел позабыть, что любой деспотизм нуждается также в справедливости, и слишком сильно начал опираться на силы и обычаи Востока.
Но сейчас перед ними был Трапезунд, и молиться предстояло не кому иному, как святому Евгению. Храм, к которому двигалась процессия, купался в лучах заходящего солнца, и императорская свита по контрасту с возвышенными белоснежными фигурами священников, казалась особенно пестрой и яркой, символизируя мирскую власть и богатство; а тень купола храма тянулась до самого холма Митры, почти скрывая оголенное святилище. Обернувшись перед входом в церковь, Тоби увидел плоские крыши города, ступенчато спускавшиеся с горы и море в синеватой дымке. В заливе не было видно ни одного корабля, если не считать крохотных рыбачьих лодчонок.
Где-то там, в сотне миль от этого места, располагался Керасус, край вишневых деревьев, где Юлиус дожидался их с галерой и несметным богатством. А еще дальше ― турецкий флот, который, возможно, сейчас направлялся сюда.
― Ты идешь? ― окликнул его Николас. ― Или ждешь особого приглашения от митрополита.
Одет он сегодня был необычайно роскошно, совсем не похож на себя. Тоби вдруг задумался, что до сих пор не знает: насколько вообще религиозен Николас и доставляют ли ему удовольствие церковные службы.
― Я что-то не вижу Дориа, ― заметил он, входя внутрь.
― Увидишь его завтра, ― пообещал фламандец.
Действо в честь святого Евгения должно было состояться на следующий день на стадионе Цуканистерион в миле к западу от города. Он располагался близ моря, но на возвышении, и потому даже в самую жару здесь было прохладно; кроме того, стадион имел то преимущество, что располагался близ монастыря святой Софии, славившейся отменной кухней.
Игра, которую персы именовали шавган, а греки ― цуканион, по-прежнему была популярна и считалась весьма изысканной в византийской империи. Однако прежде показывали свое мастерство принцы императорского дома, верхом на небольших крепких лошадках, отчасти арабских, а отчасти туркменских кровей. И если даже в метании копья, стрельбе из лука и прочих поединках недоставало возвышенности, все же зрелище было способно возрадовать даже сердце самого сурового святого: участники в бантах и шелках; разукрашенные зрители, толпящиеся на рядах деревянных трибун; яркие шелка и золотые стяги шатров, установленных вокруг стадиона для придворных и слуг… По окружности весь стадион был обсажен цветами и невысоким кустарником, издававшим пьянящий аромат, а шесты с флагами были увиты гирляндами.
Николас где-то отсутствовал несколько часов, а затем появился, словно чертик из коробочки, торопливо сбежал по ступеням и схватил друзей за плечи. Тоби заметил, что на нем туника из зеленого Дамаска, обшитая белой тафтой, перехваченная поясом, которого он никогда не видел прежде, а на ногах ― короткие сапоги с золотыми шпорами.
― Нравится? ― воскликнул Николас. ― Вы еще не видели мою шляпу!
― Странно еще, что ты не объявился здесь на своем проклятом верблюде, ― съязвил Тоби. ― Хочешь сказать, что ты играешь в команде?
Николас, ухмыльнувшись Лоппе, уселся с ними рядом.
― Да, я на стороне Дориа. Чувствую, что после этого никто из нас уже не будет прежним.
― Так вот в чем заключается игра, ― заметил лекарь.
Годскалк хранил молчание.
― Игра называется цуканион, ― напомнил Николас. ― Кое-что ты видел при дворе, а теперь будет настоящее представление.
― С тобой в главной роли, ― предположил Тоби. ― Я надеюсь, они знают, что ты не умеешь ездить верхом?
― Ну, это Дориа меня выбрал, ― пояснил бывший подмастерье. ― А еще ― младшего сына Амируцеса, Василия, и очаровательного юнца наполовину генуэзских кровей по имени Алексий. Ах, да, я и забыл, ты ведь с ним знаком.
― Дориа тебя выбрал? ― переспросил Годскалк.
В изрядно отросшей за последние дни бородке мелькнула радостная улыбка.
― Ну, я не мог же играть за другую команду, там одни женщины. ― Улыбка сделалась еще шире. ― Девочки против мальчиков. Персам это казалось романтичным. Князь Хусрав и трое воинов против принцессы Ширин и ее придворных дам. Древняя легенда Команда Хусрава в зеленом, а Ширин со своими девочками ― в золотом. Кстати, золотая ткань наша та самая, которую мы купили и перепродали для Паренти. Они ее вконец испортят. Очень увлекательная игра, этот цуканион. Во время нее один император погиб, а второй уцелел только чудом. Так что на будущий год Паренти ждет новый заказ, ― вот счастливчик!
― Дориа будет Хусравом, ― предположил Годскалк. ― А кто же Ширин?
― Виоланта Наксосская, конечно, ― ответил Николас. ― А с ней принцесса Мария Готтилуси, мать Алексия, и деспойна Анна, дочь императора. Ну, и конечно же, Катерина.
― Так вот что ты задумал, да? ― воскликнул лекарь. ― Единственный способ вывести Дориа из игры и похитить Катерину?
― Точно так же, как он хочет вывести из игры меня, ― подтвердил Николас. ― Это был единственный способ выманить его из норы.
― Но вы же на одной стороне. ― Лишь сказав это, Тоби заметил, с какой жалостью смотрят на него все остальные, но все же упрямо добавил: ― Кроме того, Дориа ездит верхом едва ли не с рождения.
― И что это ему дало? ― парировал Николас. ― Кривые ноги и Виоланту Наксосскую. Тобиас, друг мой…
― Да, ― осторожно откликнулся лекарь.
― В этой игре запросто летят головы с плеч. Но при каждой команде находятся опытные врачеватели, чей долг ― перевязывать, штопать, отпиливать конечности, а также оказывать все прочие услуги. Так что ты нам не понадобишься. Понимаешь?
― Надень шляпу, ― попросил Тоби.
Головной убор оказался у Лоппе в руках, ― высоченное белое чудовище, украшенное журавлиными перьями. Николас надвинул шляпу на затылок, и Тоби пристально окинул его взглядом, наконец объявив:
― Ладно, согласен. Не думаю, что смогу заставить себя подойти ближе.
С широкой улыбкой Николас поспешил прочь.
Еще до окончания основных игр стало ясно, что цуканион ― едва ли не самое шумное представление на свете. Игроки, раздухарившись, ревели, ругались и рычали, пытаясь выбить соперника из седла и нанести точный удар. Грохотали копыта, звенела упряжь. На случай, если бы вдруг наступило затишье, по всей окружности стадиона стояли барабанщики и слуги с трещотками в руках. Барабаны задавали боевой ритм, от которого лошади прижимали уши, а зрители начинали в неистовстве вопить. Конец каждого раунда или целой игры знаменовался пронзительным визгом труб. Если добавить к этому непрерывный гул толпы, то шум получался прямо как на поле боя, ― чего, как видно, и добивались устроители. Так что Тоби был еще удивлен, когда к концу основных игрищ погибли всего две лошади, восемь были ранены и только у пары человек оказались переломаны руки и ноги.
На поле выбежали прислужники, прочесывая его граблями и спрыскивая водой пыль, пока та не потемнела и не улеглась. Заиграли органы и флейты, выбежали карлики, кидаясь друг в друга песком, а полуобнаженная сарацинка начала танцевать на огромном надутом пузыре, перекатываясь от одного края стадиона до другого, пока карлики били ее перьями. Конюхи за оградой подводили свежих пони, пажи уносили сломанные клюшки и бегом возвращались на свои места вокруг стадиона, держа наготове целые. Клюшки были изготовлены из гибкого бамбука с укрепленной на конце тяжелой головкой. На самом стадионе заново провели золотом линии на обоих концах, отмечая те места, куда нужно загнать мяч, чтобы завоевать очко. Сам мяч также был ярко-золотого цвета.
Женскую команду, выехавшую на поле первой, встретили почтительным молчанием, как и полагалось по обычаю. По дворцовой традиции женщины сидели в седле по-мужски, однако, на сей раз на них была также мужская одежда: короткие туники поверх персидских шаровар, и никакие вуали и покровы не окутывали гибкие фигурки.
У лошадей гривы и хвосты были заплетены и туго подвязаны, точно так же, как волосы игроков, скрытые под золочеными шлемами с крылышками, как у героев классических мифов. В левой руке каждая девушка держала хлыст, а поводья были намотаны вокруг кисти или локтя. В правой руке, как копья, они держали игровые клюшки. Невысокие, широкогрудые лошадки нервно переступали под наездницами в своих тяжелых золотых попонах, звеневших, подобно боевым доспехам, и трудно было решить, кому отдать предпочтение, ― точеной красоте Виоланты, темноволосой смуглокожей Марии, генуэзской княжне, надменной принцессе Анне, или самой младшей ― Катерине де Шаретти, чьи глаза сияли ярко, как море, а на щеках играл румянец.
Дориа, выехав на поле во главе своей тщательно отобранной команды, улыбнулся жене. Шелковый наряд и журавлиные перья генуэзец носил с природным изяществом, всегда имевшим необычайный успех у женщин. Сын казначея, с которым Тоби не был знаком, производил впечатление медлительного и угрюмого юноши. Алексий ничуть не изменился, ― узкая туника с высоким воротом, позолоченными пуговицами и поясом словно нарочно была скроена, чтобы подчеркнуть красоту, доставшуюся ему от отца: покойного распутного отца, чьи похождения, по слухам, стоили многих печальных морщин его восхитительной супруге Марии. Сейчас та улыбнулась сыну, а затем Николасу, ехавшему рядом. Генуэзцы… Как мог Тоби позабыть, за всем этим скандалом с «банными мальчиками», что эти люди были генуэзцами, подобно Дориа?
Взревели трубы, и кто-то выбросил на поле мяч. Лошади устремились вперед, с треском столкнулись клюшки. Дориа нанес удар, и мяч устремился вперед, на женскую половину поля. Игрок рванулся следом, а за ним ― Виоланта Наксосская. Еще быстрее развернулась и метнулась вперед Анна, в погоню за которой бросился златовласый Алексий в облаке колышущихся перьев. Опытный игрок, вдовая принцесса Мария, подъехала ближе, чтобы поддержать главу команды, в то время как сын Амируцеса отчаянно пытался ей помешать.
Николас, самый рослый и крупный из всех игроков, галопом мчался за остальными, с широкой улыбкой на губах, ― и даже не подозревая, что Катерина де Шаретти уже несется к нему во весь опор.
― Он свалится, ― безапелляционно объявил Тоби. ― Неужели им позволяют делать такое!
Впереди лошадь Дориа оступилась и покачнулась, когда на нее на полном ходу сбоку врезалась лошадь противника, и мяч оказался без присмотра. Алексий развернулся и ринулся за ним, а следом ― младшая принцесса. Его мать стремительно блокировала сына, и лошади поскакали бок о бок, в то время как игроки пытались расцепить клюшки. Послышался стук, и мяч взмыл в воздух, подобный золотой искре.
Катерина врезалась в своего отчима, но он, развернув коленями лошадь, успел отвернуть в сторону. Кони били землю копытами, подобно боевым жеребцам, взрывая дерн и взметая ввысь фонтанчики земли и опилок.
Заметив, куда падает мяч, Катерина ринулась туда на своем пони, и прочие женщины последовали за ней. Однако, золотая искорка упала справа от седла Николаса. Заранее занесенная клюшка нанесла удар. Дориа внезапно расхохотался. В тот самый миг, когда мяч взмыл в воздух, он натянул поводья и, оглянувшись через плечо, галопом поскакал на женскую часть поля. Он был на месте, когда упал мяч, и поскольку никто не мог ему помешать, ему пришлось всего лишь слегка нагнуться, левой рукой придерживая поводья, а правой рукой нанести мощный красивый удар. Мяч взлетел беззвучно и по прямой пересек золотую линию. Мужская команда завоевала первое очко.
Заревели трубы, загрохотали барабаны, завопила публика. Тоби вскочил, сам того не сознавая, и лишь усилием воли заставил себя вновь усесться на место. Асторре нагнулся к нему.
― Им тут все позволено. Когда играют мамелюки, они и вовсе держат сабли наголо!
Годскалк ухмыльнулся, глядя на лекаря.