Или поезд находился дальше, чем показалось, или двигался быстрее, чем я думал. Скакун отчаянно хрипел подо мной, но я не успевал! Если я с ним разминусь — это будет все. Остановившись, я скинул с плеча автомат и выпустил длинную очередь в воздух.
— Э-ге-гей! Люди!
Состав остановился. Меня заметили! Давая коню время отдышаться, а своим внутренностям — прийти в норму после сумасшедшей гонки, я перешел на шаг. Внутри все ликовало. Какой я молодец! От скагов ушел, с голода и холода не помер, верную дорогу нашел…
И вот, когда до поезда оставалось меньше двухсот метров, протрещала автоматная очередь. Конь издал звук, похожий на бульканье, и повалился в туман, увлекая меня за собой.
— Так его Брагин, молоток, завалил черта поганого! — раздался восторженный вопль.
— Мужики! — прокричал я. — Вы что! Я ваш! Наш! Свой!
— А твои свои и мои свои — это одни и те же свои, или разные свои? — последовал ответ.
Я даже сказать ничего не успел — заговорили автоматы, которым подпевали два трескучих дробовиков. Пули и картечь ложились совсем рядом, некоторые впивались в тело и без того дохлого мустанга.
И этот же конь придавил мою ногу, не давая выбраться. Вот твари! Изловчившись, я просунул автомат между землей и лошадиной тушей и, используя его, как рычаг, смог высвободиться. Но был вынужден опять спрятаться за своего погибшего скакуна. Ребята на поезде патронов не жалели. Если так пойдет и дальше — пули будут просто рикошетить об другие, застрявшие в коняшке.
— Я — лейтенант Грачев! — снова прокричал я. — Патрульная служба Грачевска!
— Хорош заливать, гнида, лучше башку покажи!
На мгновение я в самом деле хотел высунуться, но поостерегся. Кто их знает, этих железнодорожников, что им в голову взбредет. Вместо этого я высунул баул, который в таком тумане никто от человеческого тела все равно не отличит. В мешок сразу впилось несколько пуль. Борясь с желанием открыть ответный огонь, я предпринял еще одну попытку:
— Мужики! Хороша палить!
И вот тут, когда ухо обожгло раскаленным металлом, когда я слишком высоко высунулся, мое терпение закончилось.
— Дебилы, мать вашу! — заорал я. — Содомиты херовы…
Вспоминая своего сержанта в офицерском училище, я крыл отборным матом защитников поезда, обещая совокупить их различными противоестественными способами, засунуть их же оружие им во все не предусмотренные для этого природой отверстия и наделать новых. Удивительно, но именно это и произвело нужный эффект!
— Мужики, кажись, в самом деле свой!
— Ага, черти так загибать не умеют!
Ну тут можно поспорить. Скаги вообще достаточно изобретательны относительно своего языка. Когда им не хватает нужного слова, они составляют его из уже имеющихся. По-умному это называется «неограниченное словообразование путем соединения существительных». Так, например, появилось слово «дашиханутавижицуханутарулатилис», что означает «железный конь, который никогда не спит, оживший по воле Тилиса». Это уже потом скагаране догадались, что проще брать уже придуманные слова из нашего языка, чем изобретать новые. Кроме того «автомобиль» звучит гораздо короче и выговорить быстрее.
По части ругательств дело обстояло несколько сложнее. В родном языке чертей самыми страшными ругательствами были «жук» и «червяк». Как-то не было принято у них ругаться до прихода человека. Зачем кого-то как-то обзывать, если можно взять нож и перерезать глотку? Варвары! Однако цивилизация научила скагаран, что в обидчика следует бросать не дротик, а бранное слово. И даже предоставила широкий выбор уже готовых ругательств на любой вкус и для любой ситуации! Как и другие слова, черти переняли и земной мат, и, за неимением своих, с удовольствием пользовались людскими ругательствами. Поэтому зачастую можно было услышать, как какой-нибудь рогатый, тарабаря на своем языке, вставляет в нее привычные и знакомые любому человеку слова.
Но так, как загнул я, черти ругаться точно не могут. Скажу более — так загнуть может не каждый человек. Если, конечно, он не проходил подготовку в офицерском училище!
— Все, выходи… как там тебя? Грачев! Стрелять не будем!
— Точно не будете? — уточнил я.
— Тебе что, Тилисом, Единым В Трех Ликах, поклясться?
Это было излишне. Да я б и не поверил. На всякий случай я повторил трюк с баулом. В самом деле никто не стрелял!
— Учтите, у меня граната! — предупредил я. — Чуть что — подорву вас ко всем чертям!
Я осторожно высунул голову из-за укрытия. Экипаж поезда, все еще сжимая в руках оружие, стоял на насыпи, но теперь стволы были направлены вверх. Я поднялся на ноги.
— Все, убедились? — спросил я.
— Убедились-убедились, старший лейтенант Грачев из патрульной службы Грачевска, — ответил один из них. — Далеко тебя от дома занесло…
— Да и вас, как я посмотрю — тоже, — ответил я, разглядывая странную компанию и их транспорт.
Если б я своими глазами не видел, что оно едет — никогда б не поверил! Было похоже на то, что к свалке приварили колеса и поставили на рельсы. Паровоз и три хоппера, экранированные разным хламом от автомобильных дверей и частей шахтерских вагонеток до досок от ящиков. Изрешеченные, как дуршлаг, пулями. Последний вагон вообще представлял собой жалкие остатки — все, что пережило попадание из гранатомета. Импровизированный метельник смят, как бумажный. И копоть. Весь состав был черен от копоти, словно выехал из ада.
Люди, всего восемь человек, тоже представляли собой жалкое зрелище. Шестеро — худющие, с грязными лицами, на которых глаза смотрелись неестественно белыми, в рваных лохмотьях. Лишь двое — в более-менее приличной униформе с желтыми нашивками «охрана».
— Вы-то кто? — спросил я.
— Штрафбат, — рассмеялся один из оборванцев. — Каторжники с шахты Дальняя. Временно восстановленный в звании капитан Брагин.
— Это как понимать? — растерялся я.
— Да вот так… когда вся эта котовасия приключилась — я оказался единственным на всей шахте, у кого был хоть какой-то боевой опыт. Единственным выжившим.
— Капитан, скажу прямо: я сам бежал из плена, и не особо в курсе, что случилось, — признался я. — Может, расскажешь подробнее?
— Черти. Черти напали на нас. Разом, все! И те, что были в городах, и те, что пришли из Скагаранского Халифата. Десятки тысяч чертей… может, и сотни. Месиво жуткое. Сколько людей полегло — я даже примерно не скажу. У нас, на Дальней, из полутора сотен выжило чуть меньше пятидесяти. Но на шахте-то проще, черти полудохлые. Рабы — одно слово. Мы им быстро рога поотшибали. И тем, что на шахте работали, и тем, что пришли. А потом началась самая жопа — привалили американцы! Они окружили шахту и взяли нас… типа, под охрану. Никого не впускали и не выпускали.
— Так это оккупация получается! — воскликнул я.
— Фактически — да. А юридически — они выполняют свои обязательства по договору взаимопомощи от 89-го года. Это взаимное соглашение, если черти нападают на нас — НАШ вводят свои войска и берут под охрану особо важные объекты на нашей территории. Если черти нападают на них — мы, соответственно, берем под охрану объекты на их территории. Так что они нас сторожили. Только черти к янкелям даже близко не подходили! Не нужно быть гением, чтобы понять, что действуют они заодно. И помощи от них — никакой. Ни жратвы, ни медикаментов. В общем мы с мужиками смекнули, что надо выбираться, а то с голоду передохнем. Были несколько несогласных, но мы их быстро скрутили и уложили аккуратненько в стопочку. Пусть ждут, когда их американцы освободят. Собрали бронепоезд и рванули.
— А почему именно поезд? Машин, что ли, не было?
— Да я как подумал… машины ездят по дорогам. А дорога — это дорога. С ямами, кочками. Не всегда прямая. Без света в Невидимом Солнце далеко не уедешь. А со светом — нас издалека видать. Черти бы нас в два счета нашли. А поезду можно и без света обойтись. Куда он, нахрен, с рельсов денется? И то нас потрепали по дороге. Но ничего, теперь рогатые далеко, хрен нас догонят. Да у них других дел хватает — мародерствовать. Они нам грузовиком путь перекрыть пытались. Но поезду, ясен пень, грузовик — не помеха. Снесли его и не заметили. Но в кузове… тащат все! Не поверишь — даже шкафы и кровати.
— Постой, капитан, — прервал я монолог каторжника. — Если вы смогли вырваться из окружения…
— Из-под охраны, — перебил меня Брагин.
— Давай называть вещи своими именами. Из окружения, — повторил я. — Может, еще кто-то смог? Там же милиция, армия…
— Это вряд ли, — покачал головой бывший военный. — Напасть на амеров — это равносильно объявлению войны. Они-то оккупировали нас абсолютно законно. Это с нас спрос маленький, кто мы такие? Осужденные преступники, люди вне закона. Оттого, что мы пробили кордон, еще больше преступниками мы не стали. А если войска или еще кто попробует прорвать окружение — это прямая агрессия, что развяжет Новым Американским Штатам руки и то, что происходит сейчас покажется такими цветочками…
— Хреново дело, — согласился я. — А куда направляетесь-то?
— А тут одна дорога — в Первый, — ответил капитан.
— А там вообще хоть что-то осталось?
— Осталось, — заверил меня каторжник.
— Ты-то откуда знаешь? — усомнился я.
— Я там в батальоне охраны служил. Пока… ну вот, на каторге не оказался.
— За что, если не секрет? — поинтересовался я.
— Читал много…
— Читал? За это теперь на каторгу отправляют?
— Документы читал. Секретные. Ну я с детства любопытный! Я ж не рассказывал никому… сам-то куда?
— Туда же.
— Тогда давай, забирайся на борт. На поезде ты доберешься быстрее, чем на своем подохшем жеребце.
После этих слов я осторожно потрогал рану на ухе. Болело чертовски. Тоже вопрос — благодаря кому моя коняшка копыта-то откинула?
— Не обессудь, старлей, — обезоруживающе улыбнулся капитан. — Откуда мы могли подумать, что на лошади вдруг будет ехать человек? Я вообще такое впервые вижу!
Лично я за последнее время столько всего повидал впервые, что за всю остальную жизнь вряд ли увижу. К своему скакуну я привык, даже как-то привязался к нему. И мысль о конской колбасе меня не оставляла…
Мы задержались еще ненадолго, чтобы разделать тушу. Столько мяса оставлять глупо, а у беглецов дела с провиантом обстояли еще хуже, чем у меня. Получалось, я со своими консервами просто жировал!
После всех приготовлений бронепоезд тронулся в путь. Из всего транспорта, обладателем которого я был с первого дня Невидимого Солнца, этот, несомненно, занимал первое место по комфорту. Гораздо быстрее, чем коняшка. Не пытался сбросить меня с седла. Даже не останавливался, чтобы наложить кучу помета! Не говоря уже о том, что ехать можно было полностью вытянув ноги! Благодать! Хотя приготовить из него стейк, если паровоз вдруг загнется, вряд ли получится.
Арес продолжал движение по орбите, открывая землю солнечному свету. Небо, еще утром бывшее красным, заметно порозовело. К вечеру уже вообще будет нормальным, обычным, привычным голубым небом. Потом газовый гигант переместится еще дальше и почти два года мы его не увидим вообще.
Шахтеров осталось восемь человек. Из них — двое охранников, другие — каторжники. Примечательно, что надзиратели как раз самыми бесполезными и были. Все их навыки сводились к избиванию дубинками рабов-скагов и осужденных преступников. Хотя последнее, вообще-то правилами Арестантской службы не поощрялось, но всем было начхать. Жаловаться каторжникам особо некуда. Права заключенных и все такое отлично выглядели на бумаге, в реальности эта бумага применялась только хорошо помятой.
Сами арестанты — наоборот, как на подбор — отъявленные головорезы. Даже один шпион — капитан, разумеется. Лучшей компании, чтобы отправиться непонятно куда, сложно было представить. Их объединяло одно: все они умели убивать. Собственно, по этой причине они на каторге и оказались. Убивать по-настоящему, не закованного в кандалы чертенка. Видимо, оттого из полутора сотен человек на Дальней и выжили только они. И, работая каждый день в жутких условиях за гранью человеческих возможностей, они обладали невероятной жаждой к жизни. У кого ее не было — подыхали в первые же полгода каторги. И у каждого были планы, как встретить свободу. От визита в бордель до вырезания своего имени на черепе того, кто их на шахты и отправил. И горе тому, кто встанет между каторжанином и его мечтой.
К вечеру стали попадаться земные растения, который оказались более живучими, нежели аборигенные. Мы все прекрасно их знали. В свой новый дом люди перевезли семена и саженцы отсюда, с места падения на чужую, неизвестную для наших предков планету. Пришельцы вытеснили местную флору. Для меня береза или какая-нибудь сосна — столь же обычное явление, как, наверно, для жителя Старой Земли. О чем говорить, если склоны горы Сигнальной — и то сплошь усеяны ельником?
На ничейных землях по-прежнему рос шиполист, мариниха, одноцветка и другая трава, жившая здесь до людей. Но с востока и запада на них уверенно наступали земные растения, расползаясь зеленым пятном по континенту. Во всяком случае, тополиная аллея в Скагаранском Халифате никого не удивляет.
Молодые березы были верным признаком того, что мы приближаемся к Первому. Там, на родине, они были вынуждены бороться за существование. Девять месяцев в году на родной планете человечества царит зима — время, когда все покрывается снегом, а температура падает до минус сорока градусов. Так что немудрено, что пришельцы вытеснили изнеженные местные растения, живущие в стране вечного лета.
— Мужики, смотрите, какое чудо: голубое облако! — воскликнул один из пассажиров.
— Это не облако. Это медузы, — пояснил Брагин.
— Кто?
— Медузы. Летающие медузы. Очень неприятные твари, которые очень любят есть людей.
— А они в поезд не проберутся? — забеспокоился я, с интересом разглядывая облако.
— Не должны, — не очень уверенно ответил капитан.
Вокруг вовсю буйствовала зелень растительности. Дикие места. Было заметно, что человек сюда не забредал очень давно. Однако между шпал и на насыпи травы почти не было. Это говорило о том, что железной дорогой регулярно пользовались, за ней ухаживали. Значит, Первый не необитаем!
Позади остался разрушенный временем завод, отданный природе на откуп. С завидной частотой попадались крошечные однотипные постройки, кажется, это были убежища от медуз, построенные первыми поселенцами. Когда мы проезжали станцию у деревни, уже совсем стемнело. Включать прожектор мы не решились. Но, судя по тому, что от станции остался один перрон, сама деревня тоже слабо сохранилась.
Я впервые ощутил, что такое — благоговейный трепет. Именно его я испытывал. Ведь это — не просто место, где когда-то жили люди. Это место, откуда есть пошло человечество на этой планете вообще! Кусочек оригинала Земли. Той, Старой Земли!
Конечно, пусть и развалины — но и их хотелось осмотреть, пощупать. Потому как это даже не развалины, а нечто большее — руины! Останавливали меня две вещи: медузы и война. Причем, в большей степени именно медузы. Про них рассказывали совершенно жуткие вещи, которые опробовать на себе я желанием не горел. Война могла и подождать.
При всем при этом — я понимал, что оказался здесь в первый и последний раз. Если я и выживу, если мы и умудримся отбросить скагов, и еще более серьезного… не противника, этот термин был бы не совсем корректным, хотя весьма точным. Скажем, соперника — НАШ. Даже при таком раскладе я отдавал себе отчет — я точно не попрусь в такую даль, сколь бы древними не были эти руины и какое бы значения для всего рода людского они имели. Впрочем, до всего этого надо бы еще остаться в живых, а эта затея очень сомнительна.
Собственно, по этой причине я и завидовал каторжникам. Их жизненной силе. Эти исхудавшие, изможденные люди просто излучали энергию. Убийцы, грабители, насильники? Да! Отбросы общества, которым глубоко насрать и на общество в частности и на человечество вообще. Они сейчас здесь не для того, чтобы отстоять что-то великое, а для того, чтобы добиться своих целей. В мировом масштабе, вообще — мизерные. Спасение человечества, пусть и его части, для них всего лишь шаг, промежуточная цель на пути к чему-то в их понимании в самом деле важного — горячей ванны, шлюхе или бутылке водки. Они даже умудрялись отпускать шуточки типа:
— Мужики, а ведь я сегодня освобождаюсь! Как думаете, когда все закончится — мне придется доработать на каторге недостающие дни?
Интересно складывается жизнь, загибая такие повороты, что предвидеть их совершенно невозможно.
Капитан остановил поезд. Полная луна светила так ярко, что после двух недель Невидимого Солнца другого освещения и не было нужно. Казалось, светло, как днем. Урал и Челяба только поднимались над горизонтом. И в лунном свете ветер колыхал ветви деревьев. Пахло свежестью. И морем.
— Какая круглая луна, — заметил я.
— А мне полная луна всегда напоминала жопу, — ответил Брагин.
— Луна? — усмехнулся я. — Жопу? Это с какого перепугу?
— Это если смотреть изнутри, — пояснил каторжник.
Все рассмеялись. В нашем положении такое сравнение как нельзя более актуально.
— Вон там, дальше по рельсам, — бывший военный указал на расселину в скалах. — Как раз и находится и Первый, и научная станция.
— Так чего ждем? — спросил один из охранников. — Вперед!
— Идти без разведки — глупо, — возразил каторжник. — Кто его знает, кто там теперь?
— Абсолютно согласен, — кивнул я.
— Нужны добровольцы. Нос, — позвал капитан. — Ты же, кажется, домушником был?
— Точно так, мой генерал, — подтвердил один из арестантов. — Обчищал хаты и уходил так тихо, что терпилы спали сладким сном до самого утра.
— Монетка, а ты — карманником?
— В совершенстве освоил профессию в институте Воровского, на факультете карманной тяги, — растянулся в улыбке второй.
— Вот и добровольцы назначены… давайте в разведку. Вы оба. Если не вернетесь через час… а у кого-нибудь есть часы?
— У меня — нет, — с сожалением признался я. — А у вас?
— Зачем каторжнику часы? — пожал плечами Монетка. — Нам календаря хватало.
Шутка, конечно, многим показалась смешной, но не своевременной. Решили воспользоваться часами, данными природой — ориентироваться по лунам. Кто-то сказал, что Челяба за час как раз пройдет четверть пути по небосводу. Поверили на слово. Это час каторжникам на вылазку и дали. Если они не вернутся — мы уходим. Куда? А по рельсам тут одна дорога…
Бандиты скрылись в ночи. Настолько бесшумно, что через секунду я уже не мог определить их местонахождение. Даже не качалась листва на ветвях деревьев. Началось томительное ожидание. Самое нервное дело. Лучше десять раз самому сходить в разведку, чем сидеть и ждать. Лишь благодаря годам в патрульной службе, приучающей к вынужденному бездействию, я еще как-то терпел.
— Плохо дело, босс, — вынырнул из ночи Нос.
Он подкрался так тихо, и появился так неожиданно, что я едва не разрядил в него магазин.
— Там куча американцев. Все военные. В форме, с оружием.
— Забери их Тилис, Единый В Трех Ликах, — выругался капитан. — Куча — это сколько?
— Я видел шестерых караульных. Внутри, наверно, еще больше.
— Похоже, нас опередили, — мрачно произнес я. — И какие теперь планы?
— Не очкуй, старлей, — отмахнулся бывший военный. — Корабли там есть какие-нибудь?
— У причала стоит какая-то штука, похожая на самолет. Но не самолет.
— «Юрий Гагарин», — с вожделением протянул Брагин.
— Кто-кто? — переспросил я.
— Стыдно, молодой человек, стыдно. Тем более — Грачеву, — покачал головой капитан. — «Юрий Гагарин» — это экраноплан…. реактивный корабль, — пояснил он, видя непонимание в моих глазах. — Единственный в своем роде. На нем как рванем — хрен кто нас догонит!
— Так ему лет сто, не меньше! Он, наверно, сгнил давно! — протянул я.
— Там один алюминий, гнить нечему. И когда я служил, вваливал он только так. Так что наши планы остаются прежними — угоняем экраноплан и тикаем на Марининские острова. До туда скаги точно не добрались! Единственное изменение — минусануть амеров.
— Гы, — усмехнулся я.
Конечно, я надеялся, что в Первом — свои. Причем, те из своих, которые хоть что-то знают. Я — не генерал. Не полковник. И даже не майор. Я не привык принимать каких-то глобальных решений. Для этого у меня нет ни опыта, ни знаний. Я — младший офицер. Конечно, в моих планах присутствовали полковничьи звезды, но в весьма отдаленном будущем. Сейчас я не хотел принимать решений, я не хотел думать, я хотел только выполнять приказы. Все, на что хватало моих мозгов — добраться до Первого, сдаться на милость старшего по званию, и получить соответствующий приказ. А приказов не было.
Давать бой неизвестному количеству хорошо вооруженных и обученных американцев я точно не хотел. На такое я не подписывался! Одно дело голозадые черти, а другое — регулярные войска. Нас — девять человек, из которых какую-то подготовку имеют всего двое — я и капитан. Еще двое — охранники, держали в руках автомат один-два раза в жизни. И весь боевой опыт ограничен расстрелом троих скагов из засады и побегом с каторги. Офигительные у нас открываются перспективы при штурме на порт.
С оружием тоже хреново. Мой автомат и пистолет, забранный у чертей на Сигнальной, два автомата охранников — убитых, дребезжащих, я рассмотрел даже штампы с годами выпуска на них — «35» и «69». Первому восемьдесят лет, второму — полвека. Я удивлюсь, если они вообще стреляют! Еще два охотничьих ружья. Хорошо хоть, патронов — до жопы. Ах, да. Две гранаты. Атака даже на взвод янкелей — это чистой воды самоубийство!
Но мои… чего уж там — подельники, были полны решимости. И то верно. Деваться нам некуда. Или бегать по степям, пока нас не поймают скаги, или поиграть в одноразовых солдат. На нашей стороне эффект неожиданности и ощущение безысходности. В отличии от амеров, нам отступать некуда.
Оружие распределили между теми, кто умел им пользоваться. Автоматы — капитану и одному охраннику. Дробовики — второму надзирателю и одному из каторжников, бывшему работорговцу. Оставшимся — топор, монтировку и дубинки охранников. Распилить свой арсенал я категорически отказался.
Без шлема и бронежилета, которые во время службы в Грачевске я носил, скорее, из-за требований устава, чем по необходимости, я и так ощущал себя голым. К Калашмату, украшенному насечками на цевье, оставшимися с невесть каких войн, и узором, выложенным разноцветными пуговицами на прикладе, как это любят скаги, я как-то прикипел. Да и глупо было бы отдавать самое лучшее, что у меня имелось. Пистолет, как оружие последнего шанса, тоже жизненно необходим. Гранаты я не хотел отдавать тупо потому, что опасался за своих сообщников. По неопытности кто-то из них вполне мог подорвать себя же. А то и меня.