Ей тяжело нести нас двоих. В одиночку, она долетела бы до Замка за час. С нами выходит все два. Тимур сначала вцепился мне в плечи как сумасшедший, а сейчас отпустил. Держится за перья, наверное.
Когда мы долетаем до Замка, выходит солнце, и он сверкает белизной в голубом небе.
— Совсем как на твоей картине, — говорю я Тимуру. Он усмехается:
— Что-то есть.
На площадке для полетов толпа народа. Как только появляется гарпия, Леку поднимается в воздух.
— Тим, — прошу я, — спустись, объясни всё.
Мы всего метрах в двадцати. Тимур немного отдохнул и уж на такой прыжок у него должно хватить сил.
— А ты?
— Я попытаюсь приземлить ее на площадку.
— Чокнутый, — говорит он. Не спорю. Псих, да. Мне уже говорили.
Тимур осторожно перекидывает ноги на одну сторону, отталкивается от туловища гарпии и взлетает. Она вздрагивает от толчка.
Кружи над площадкой.
Через две минуты площадка становится почти пустой. Приземлившийся Леку отправляет всех вниз. На платформе остаются лишь он и Тимур.
Опускайся.
Она устало садится на башне. Я с трудом спускаюсь на каменные плиты, обхожу гарпию и останавливаюсь, чтобы посмотреть ей в глаза.
Не сметь нападать на это место и людей, которые в нем живут! Ни ты, ни твои сородичи не должны этого делать.
Она понимает и соглашается.
Теперь я вижу, что у нее желтые круглые глаза, следящие за каждым моим движением. Она похожа на орла, только очень большого.
— Леку, я не принес яйцо, — громко говорю я, не спуская с нее глаз, — Но привел ее. Прошел ли я Испытание?
От подошедшего чуть ближе Леку доносится насмешливое:
— Да уж, мальчик, с лихвой.
Тебя ждет твой детеныш, твое яйцо. Лети.
Гарпия словно ждала этого. Секундный взмах крыльями и она уже в воздухе. Улетает. Я подбираю маленькое упавшее перо медного цвета и зажимаю в кулаке.
Кир, который мог приказывать гарпиям, вдруг исчезает. Я — снова я. От того, что было в этот день, что Тимур едва не погиб из-за моей дури, мне становится горько.
Тим, хромая, подходит ко мне, берет за плечо.
— Пошли, Кир. Пойдем, а.
Я киваю. Он прав. Нам здесь больше делать нечего.
Я собираю вещи. На самом деле, мне нечего собирать. Просто слоняюсь по комнате, в ожидании пока Фиона обработает раны Тимура. От нечего делать решаю вымыться, а после ванной расчесать спутанные волосы. Просто расчесать не получается. Подхожу к зеркалу, такому ненужному в этой комнате, и застываю.
Я помню мальчишку на слишком больших костылях, в порванном сером свитере, откуда-то притащенном Зулей, мальчишку с волосами неопределенного цвета и застывшим взглядом. Я помню. Я видел его отражение всего месяц назад в трамвайном стекле. У того мальчишки был горб на всю спину.
Из зеркала на меня недоверчиво смотрит незнакомый мне парень — мой ровесник. Бледное лицо, темно-русые лохмы, темные глаза. Невысокий — мне и не стать высоким, наверное — и болезненно худой. Но здоровый. Горба не стало. Одно плечо повыше другого — чуть-чуть, едва заметно. И всё.
Я подношу руку к стеклу — отражение делает то же самое. Поворачиваюсь, и оно поворачивается в тот же момент. Значит, это не чья-то шутка, не розыгрыш, не…
Значит, это правда.
Мне хочется и плакать и смеяться одновременно. Так вот каким я мог быть, должен был быть… Я все-таки выбираю и начинаю хохотать от радости.
Мы встречаемся у входа в ту часть Замка, где еще никогда не были. Меня привел Леку, Тимура Фиона. Он весь в бинтах, видных даже из-под свитера, но лицо довольное.
— Ты как? — шепчу
— Залатали, — коротко сообщает он, — Так что, готов и дальше отравлять существование крупным видам пернатых.
Дурак. Только Тимур над этим может шутить, больше никто.
Леку молча распахивает тяжелые двери и мы входим внутрь. Круглый зал без окон, зато свет проникает через стеклянный потолок, льется сверху. На стенах — картины.
То есть гобелены, вспоминаю я один из своих снов. Я понимаю, что круг замкнулся. Отсюда все началось, здесь же и закончится.
Стоит странная, торжественная тишина. Словно мы в церкви. Я однажды был в католической церкви, она рядом с метро, там так же было. И Леку в своих белых одеждах немного похож на священника.
— В все времена, во всех пространствах, — начинает Леку нараспев, — когда мир начинает принимать темную сторону, рождаются те, кто умеет летать. Они приносят людям надежду и веру, они разгоняют зло.
— Что мне делать? — спрашиваю я в звенящей тишине. Я не Избранный, в который раз хочется сказать мне. Я не сумею спасать людей, я не супермен из комиксов, я…
— Сам решай, — говорит вдруг Фиона, — Только ты можешь знать, что тебе делать. Мир не меняется сразу, его меняют наши поступки. От твоих поступков будет бОльшая отдача, чем от поступков обычных людей, только и всего. Сделаешь зло, солжешь в мире — прибавится лжи, совершишь чудо — кто-то поверит в чудеса и изменится. Простой человек может изменить совсем маленькое пространство вокруг себя, твоей силы хватит, чтобы изменить мир.
Только и всего?
Тимур усмехается:
— Значит, мне нельзя писать плохие картины?
Фиона смеется и треплет его волосы:
— Значит. Но главная ответственность на Кире.
Мне на мгновенье становится завидно Тимуру. Но это глупо.