– Нет, что ты, глупышка, – возразил Назимов, – мой труп на асфальте увидят люди. Они закинут головы вверх и заметят открытое окно. Дверь будет взломана. Даже не так, все будет проще… они найдут в моем кармане ключи от квартиры и тебя спасут.
– Хорошо, прыгай! Только я не буду смотреть, милый. Ладно?
– Не смотри, – Назимов напружинил ноги для смертельного прыжка вниз, но тут …но тут он слышит, как в ванной комнате оживает открытый кран и сухая ванна наполняется толчками жидкого плеска.
Вода!
– А,а,а, – рычит он, как раненый зверь, и, спрыгнув на пол, падая по-кошачьи на четвереньки, идет на звук смерти, сначала на корточках, затем ложится на живот: он пытается, что есть силы сопротивляться позыву похоти. Но тщетно! Рыча, плача, обгрызая ногти, маньяк ползет на звуки воды. Он понимает, что теперь его уже ничто не остановит. Девочка будет убита через пару минут.
– Тебе не будет больно. Слышишь! – хрипит он, показывая беспорядочными тычками голой руки на открытую дверь.
Лидочка не поняла, что означают слова и жесты мужчины, но сердце сжалось от верного страха.
Назимов, корчась, цепляет рукой брошенный нож и вскрикивает от боли, словно рукоять раскалена добела.
– Постой, милый, – говорит девочка вдруг тихо и проникновенно чистым ангельским голосом.
– Да! – Назимов смотрит с надеждой на пунцовые губки ребенка.
– Папа, я твоя дочь.
– Ты моя дочь? – теряется психопат.
– Да, меня зовут Эммануэль.
– Эммануэль?!
– Да.
– Ты моя Эммануэль!
– Да.
– Тогда беги, беги! Быстрее, пока вода не наполнила ванну…
Назимов, шатаясь встает с четверенек на ноги, и шагнув к постели, срывает с девочки одеяло. Эммануэль туго обмотана веревкой, как гусеница – паутиной. Трясясь от вожделения, любящий отец, зажмурив глаза чтобы не видеть девочку, вслепую разрезает веревку на груди. Затем, перевернув на животик, так же вслепую нашаривает узлы на руках и режет лезвием тугую темноту.
Отца колотила мелкая дрожь, по лицу колесами катились крупные капли пота: он еще никогда и никому в жизни не помогал избежать смерти.
Он даже пытается разжать руку, чтобы нож выпал на пол, но рука не подчинилась.
Шатаясь от слабости, девочка спустила ноги на пол, но встать не смогла и, опустившись на колени, держась за пол руками, пошла к входной двери, волоча за собой ноги.
С ножом в руке Назимов снова встал на четвереньки, следуя рядом, шум воды в ушах нарастал.
Боже!
Двумя червяками они проползли мимо открытой двери в ванную комнату, где гневно и шумно хлестала из крана струя белой воды.
О! Пока девочка уперлась в дверь и, уцепившись за обивку, стала подниматься вверх, к дверной ручке, Назимов стоял на четвереньках у стены и, заткнув уши пальцами, вращая их с такой силой, что ушные раковины окрасились кровью от кожицы, содранной ногтями. …Вот девочка ухватилась за дверную ручку и нашарила колесико на замке. Осталось повернуть его вправо, и она свободна… хорошо, Эммануэль, хорошо. Назимов, рыча, начинает грызть обивку, находит губами отставший гвоздь и впивается в шляпку зубами: он пытается не видеть жертву – сейчас она встанет в полный рост, привстанет на цыпочках, край платьица поднимется, оголяя голые ножки Эммануэль.
Рот Назимова полон взмыленной пены безумия.
Вырвав гвоздь, Валентин сжимает зубами шляпку и начинает с яростью колоть острием в кулак правой руки, где зажат нож. От ударов острия исколотая кожа заливается кровью.
Беги, Эммануэль, беги…
Но она никак не может справиться с замком.
Шум воды становится невыносим.
Еще секунда и…
Дверь распахивается, девочка выбегает на лестничную площадку. Сил хватает только чтобы добежать до лифта и нажать кнопку вызова. Услышав гул идущей снизу кабины, она вновь бессильно приседает на корточки.
Вот лифт раскрывает пустое объятие.
Эммануэль вползает в кабину.
Двери закрываются.
Спасена!
Толчком головы Назимов захлопнул дверь и, вскочив, бежит по квартире в поисках жертвы. Сучка, ты где?! Вырывает дверцу стенного шкафа. Срывает часы с гвоздя на голой стене. Ищет пипку под циферблатом. Наконец, несчастный вбегает в ванную комнату. Ванна уже полна до краев, холодная вода уходит в боковой слив. Закрутив кран, маньяк достает из плавок возбужденный бодец и кладет его на студеный кафельный край. Он хочет унять звериную похоть. Но возбуждение не проходит. Тогда он черпает рукой пригоршню ледяной воды – похоть не отступила.
Тогда он делает ножом неглубокий надрез у самого основания, наблюдая, как из ранки сочится вишневая кровь, но и тогда желание не проходит. Наоборот! Оно даже усилилось. Проклятье! И Назимов наносит безумный страшный удар оскопления. Лезвие ножа лязгает о кафельный бортик. Боже! Из адской раны фонтаном брызжет кровища. Нож, наконец, падает на пол. Свободен! Перевернувшись через край, Назимов счастливо опускается на дно. Зажимая левой рукой кровавый родник в паху, правой нащупывает на дне еще теплую колбаску, и, стиснув маленькое отродье, выбрасывает его из могилы вон. Дважды свободен!
Чиркнув по стенке, божественный палец оставляет за собой на снежном кафеле кровавый след похожий на человеческий профиль.
Открыв рот, Назимов блаженно погружается на дно ванны. Ангел Мириам скорбно склоняется над самоубийцей. Ангел Мириам смотрит на дело своих рук. Сначала лицо Назимова еще можно разглядеть, но вода все сильней и гуще краснеет от крови – и вот уже лицо человека задергивает багровая завеса неумолимой киновари.
“Марионетка, вот что такое твой человек, Господи. Добро он способен делать только чужими руками”, думает ангел смерти, взлетая над багровой водой. Лик его темен и мрачен. Он несет в руках горячую пригоршню углей, – новую душу – в ад. Туда, где уже стоит среди пекла падший Амниэль и, приложив ладонь ко лбу, следит из бездны за его быстрым полетом.