Через несколько минут комиссар выступил перед строем летчиков.
- Товарищи! Только что получено новое сообщение о попытках налета фашистской авиации на Москву. Геббельс объявил, что налеты на Москву исключительное достижение германской авиации, что советская авиация уничтожена. Нынешней ночью вы докажете всему миру, что это не так! Запомните, товарищи: за вами будут следить народы Европы и Азии! Не уроните чести нашей Родины.
Комиссар видел, как подвешивали тяжелые бомбы, которые через несколько часов должны быть сброшены в Берлине, и отметил, с каким бодрым настроением стрелки-радисты хлопотали около пулеметов.
- А что же вы, товарищ Петров, унты не отвернули? В полете будет холодновато, - напомнил Оганезов начальнику связи Петрову.
Петров быстро отвернул унты, ответив шуткой:
- Ночка сегодня очень теплая. В пути согреюсь.
"Сегодня все действуют четко. Понимают, какая задача выпала на долю каждого", - подумал Оганезов.
Самолеты давно готовы: моторы опробованы, бомбы различных калибров подвешены, связь выверена, кислородные и навигационные приборы безотказны, пулеметы испытаны.
Перед тем, как подняться в воздух, полковник снова предупредил:
- Радиограмм над Берлином не давать! Стрельбы из пулеметов не открывать! Идти скрытно, - и тут же отдал команду: - Всем по местам!
Первую группу в составе экипажей Плоткина, Дашковского возглавил полковник Преображенский.
Следом за ними поднялся в воздух Афанасий Иванович Фокин - плечистый, спокойный человек, отличнейший летчик.
- Он и самолет ведет так же уверенно, как водил поезда на Московско-Курской дороге. Он хорошо сделает свое дело, - сказал вслед ему комиссар полка.
За Афанасием Фокиным стартовали в небо летчики Беляев, Гречишников, Финягин. Второе звено повел Беляев.
В третьем звене - экипажи Кравченко, Александрова, Русакова. Их ведущий - Андрей Яковлевич Ефремов.
Летчики подруливали к взлетно-посадочной полосе с разных направлений, в основном со стороны хуторских построек. Если бы взглянуть на неуклюжие, громоздкие самолеты с воздуха, то можно было подумать, что по земле медленно движутся какие-то гигантские темно-зеленые ящерицы. И в этом движении, на первый взгляд очень хаотичном, был свой порядок.
Два дня потребовалось летно-техническому составу для того, чтобы надежно замаскировать боевую технику.
Генерал-лейтенант Жаворонков предупредил Преображенского:
- Простым рассредоточением самолетов мы тут, на Кагуле, ничего не добьемся. Учтите, полковник, что после первого же налета на Берлин противнику потребуется не очень-то много времени для установления места нападающей авиации. Канарис наверняка заслал сюда свою агентуру. Значит, сам факт прилета на Эзель двух групп бомбардировщиков, да и работы, которые мы развернули сейчас на аэродроме Асте, не останутся незамеченными. Уж поверьте мне!
Жаворонков вытер платом потный лоб и продолжал:
- Да и оборона наших аэродромов серьезной угрозы для противника не предоставляет. Две-три батареи семидесятишестимиллиметровых зенитных орудий и пятнадцать "чаек" - не такая уж великая сила.
Преображенский задумался. В самом деле, даже имеющиеся средства не всегда можно будет использовать своевременно. Посты воздушного наблюдения, оповещения и связи в 10-12 километрах от аэродромов. Попробуй-ка в короткий миг предупредить зенитчиков и истребителей о надвигающейся опасности! Случись маскированный налет с разных направлений - так от наших самолетов мало что останется. Что же предпринять?..
Жаворонков, глубоко задумавшись, вдруг предложил:
- А знаете, Евгений Николаевич, не будем теоретизировать. Давайте-ка на месте осмотрим все подходы к аэродрому. Пригласите с собой комиссара Оганезова, командиров эскадрилий, инженера Георгиади - он ведь отвечает за подразделения тыла.
Через несколько минут машины уже мчались по окраине аэродрома. Да, матушка-природа тут мало чем могла помочь балтийским авиаторам. Даже расширить взлетно-посадочную грунтовую полосу с учетом господствующих тут ветров и то оказалось бы делом не из легких! Мешали каменные постройки, расположившиеся почти по самой границе аэродрома. От них тянулась естественная изгородь из зарослей кустарников к домам. Метров за двести от изгороди и домов лежало небольшое поле. Вот в этом промежутке между домами, оставляя под собой изгороди и кустарники, и предстояло взлетать экипажам Преображенского.
С другого конца полосы, где местность заметно понижалась и переходила в овраг, тянулись кустарник и мелкий лес.
- Ваша задача, - подчеркнул Жаворонков, обращаясь к Георгиади, - в ближайшие двое суток отвоевать у природы несколько сотен метров в начале и конце полосы.
Чуть забегая вперед, скажем, что матросы из тылового подразделения с помощью мобилизованного для этой цели местного населения удлинили полосу, но все равно брать до тонны бомб экипажи опасались.
Боекомплект составляли зажигательные и стокилограммовые фугасные бомбы. Впрочем, к снаряжению ДБ-3 бомбовым грузом подходили очень дифференцирование, учитывая не только состояние двигателей воздушного корабля, но и уровень подготовки летчика.
После того как меры по удлинению взлетно-посадочной полосы были намечены, опять встал вопрос, каким же способом сохранить технику. Один за другим отвергались варианты рассредоточения самолетов вдоль летного поля. И вдруг кто-то высказал неожиданную мысль, показавшуюся Жаворонкову наиболее дельной в сложившейся ситуации:
- А что, если нам поставить самолеты вплотную к сараям вон того хутора? - и указал на видневшиеся вдали постройки, крытые почерневшей от обильных дождей соломой. - Сверху прикроем самолеты маскировочными сетями.
- Только как туда рулить через заборы и борозды? - возразил Георгиади.
И все же после короткого, но горячего обсуждения решили поставить ДБ-3 впритык к хозяйственным постройкам хуторов.
- Ничего, что рулить придется по бороздам, - подвел итог спору Семен Федорович Жаворонков. - Лето нынче стоит сухое. Самолеты не завязнут.
Прилетевший через двое суток к балтийцам известный летчик Владимир Коккинаки так и не смог разглядеть самолетов с воздуха.
Товарищ генерал, - Обратился он к Жаворонкову, - а где же ваша авиация? Неужели немцы разбомбили? С воздуха я не приметил ни одного бомбардировщика, кроме дежурного звена "чаек".
- Все цело, ждем только погоды! - ответил Семен Федорович и поведал испытателю ДБ-3, каких трудов стоило замаскировать самолеты, чтобы сохранить ударную силу для полетов к Берлину.
Широкая, спокойная гладь моря. Поверхность синевато-зеленая. Она не утомляет глаза. Самолеты с каждой минутой все больше набирают высоту.
А потом неожиданно наступает темнота. Она наступает так быстро и так властно, что летчики даже не успевают присмотреться к окружающему. Главное теперь - поближе к ведущему, выдержать строй.
Пожалуй, у капитана Плоткина более, чем у кого-либо, развито чувство товарищества. И в темноте он продолжает лететь рядом с полковником. Где-то рядом Дашковский, Трычков, Гречишников. Совсем неподалеку Беляев, Финягин, Фокин. За ними идут Ефремов, Кравченко, Александров и Русаков.
Раскаленные выхлопные патрубки видны справа, по ним и ориентируется капитан Плоткин, выдерживая строй.
И пока горизонт на западе еще светел, Михаилу Плоткину легко держать место в строю. Ведомые машины идут в левом пеленге. Они хорошо видят Преображенского, так как флагман четко проектируется на светлом фоне горизонта.
А если взойдет луна? Такой вариант предусмотрели еще на земле. Тогда ведомые перестроятся и пойдут в правом пеленге. Флагмана они будут наблюдать со стороны лунной части горизонта.
В шлемофоне Преображенского слышится чуть глуховатый голос Хохлова:
- Докладываю: проходим Либаву.
В кабине становится все прохладнее.
Высота 6200 метров. Температура воздуха за бортом минус 15 градусов. Безграничны просторы Балтики!
Тускло в вышине светят звезды. В стороне черным пятном лежит земля. На высоте уже крепкий мороз. Руки тянутся к кислородным маскам. Два с половиной часа продолжается полет по приборам. Море пустынно, пейзаж унылый и утомительный, едва различимые берега тянутся бесконечно.
Через полчаса погода резко меняется. Со всех сторон ползет серая пепельная дымка, вскоре она переходит в сплошную мглу. Оттого, наверно, в кабине морозная слякоть. Скрывается море, исчезают знакомые островки, расползаются и наконец совсем теряются изрезанные берега. И вдруг, как стена, на высоте шести с половиной тысяч и до самой земли вырастает густая, неразрывная облачность. Сильный западный ветер бросает воздушные корабли из стороны в сторону.