Михайло что-то пробурчал недовольно, однако стянул нижнюю рубаху:
- Куда ее?
- Давай сюда. О, скоро уже как у того неряхи - читал сказку? прислонишь к стенке, будет стоять как лубяная. Что? И самому смешно?
Но Михайло смеяться не собирался, отвернулся снова к стене. То ли спит, то ли притворяется.
Выстирала. Посмотрела в окно: за хатой - от яблони к сараю алюминиевый провод натянут. Повесить бы там рубашку, чтобы морозом и ветром пахла... Нельзя. Андрон сразу заметит. Развесила над плитой. Оделась, вышла во двор.
А зима уже и не настоящая вовсе. Снег липкий, сейчас бы в снежки... Метелица улеглась. Над мелочно-белыми сугробами в сером небе тонко-топко чернеют влажные вишневые веточки. Весною пахнет...
Маринка приникла распаленной щекой к мокрому стволу, задумалась... Вот и прогневала своего ненаглядного. И все равно она счастлива... Как бы он ни сердился, а она может, имеет право, если захочет, увидеть его, услышать голос. Может помогать ему, а если, не дай бог, что случится, может, имеет право своей жизнью спасти его... И даже - чего не бывает - даже может понравиться ему когда-нибудь...
"Понравиться? - подумала и усмехнулась: - Чудачка..."
Михайло - он вон какой: смелый, умный, хороший. Красивый - глаз не отвести! А она трусиха и недотепа. Да и внешне как вон то огородное пугало - худющая, хромая...
Понравиться... Достала из кармана осколок зеркальца, держа его в вытянутой руке, внимательно осмотрела себя. Коса... Всего-то и добра! Только и славы, что толстая и длинная. Волосы черные, брови чернющие, щеки румяные...
Как знать... А может, не так уж и плоха она?..
Спрятала зеркальце, понурившись, поплелась в хату.
Михайло читал. Читал ли действительно или только делал вид?
Прибрала в комнате, подмела, выгребла из печки, и смеркаться начало.
Проверила засов, взялась за коптилку и опять не стерпела:
- Ну что ж? Так и будем молчать?
Михайло ничего не ответил, отложил книжку, лежал и смотрел в потолок, будто читал на нем что-то важное и необычайно интересное.
И Маринке стало грустно, совсем тоскливо. Ей вдруг показалось, что никто к ней и не приходил, не стучал ночью, - как была она одинокой, так и осталась одна-одинешенька, как вот этот трепещущий огонек каганца в черной беспредельности ночи...
С этой мыслью и начала стелить постель. Каганец решила пока не гасить все равно не заснет. Какой там сон!
Отодвинула занавеску - черным-черно, ни огонька, ни лучика. Вот так же и на сердце у Маринки. Легла, и вдруг мысль, ни с того ни с сего: "А может, и прав Андрон? Как ни живи, как ни старайся - придет смерть и все исчезнет: и ты сам, и память о тебе". Подумала, и мороз по коже от этой мысли: нет, тут что-то не так... Не может, никак не может все это, что я думаю, желаю, к чему стремлюсь, не может вот так вот просто оборваться, исчезнуть бесследно. Все это есть же, существует. Не иллюзия же это, все существует действительно! Так куда оно может деться после смерти?
А может, есть все-таки какой-то иной свет, где все это - мысли, желания, все мое - будет существовать вечно? Может, и вправду все мертвые - мертвые только для нас, живых, и, вероятно, когда-нибудь потом они и для живых воскреснут?
Нет... В это она тоже никогда не поверит. Не будет никакого воскресения. Мертвые не проснутся, Надийка не встанет, никогда не придет папка. Никогда-никогда...
Да что это она все о смерти да о смерти?.. Даже тошно от этих мыслей. Встала, достала из кошелки яблоко, разрезала на две равные половинки.
- На, - тронула Михаила: за плечо. Паренек повернул голову:
- Что такое?
- Да вот, говорят, у древних греков, у богов их, было яблоко раздора. А у меня вот, значит, яблоко примирения...
Михайло внимательно, как-то особенно внимательно - необычно - посмотрел на Маринку.
- Ну, мир? - спросила умоляюще, держа перед ним половинку.
- Мир, говоришь... - и вновь взглянул на Маринку странными, словно затуманенными глазами. - Ох ты и хитрая у меня... Ох и хитрая... Сумела-таки подъехать!
Замолчал. Медленно и вроде несмело взял.
- Ты у меня... - улыбнулся задумчиво - нет, не Марине, своему чему-то, глубоко затаенному. И совсем уже без улыбки, даже грустно закончил: - Ты у меня... хорошая...
Маринка даже дыхание затаила. Опустила глаза, положила на стол свою, так и не тронутую половинку.
"Ты у меня..." А почему это он так сказал? Что он хотел этим сказать?
"Ты у меня..."
Ой, как хорошо! Как здорово! Никогда еще не было так хорошо! "У меня..." У него..."
И, уже не сознавая, что говорит, что делает, замирая, запинаясь, прошептала:
- Милый!.. Люблю тебя!..
7. А УЖЕ ВЕСНА...
Михайло открыл глаза: рядом, на его руке, сладко посапывая, спала Маринка. Губы припухли, покраснели... А на лбу веснушки! Смешные, милые веснушки! И как это он раньше их не замечал?..
Осторожно, чтобы не разбудить, провел ладонью по пышным черным волосам. И так же медленно, вслед за рукой, открывала глаза Маринка...
- Милый! - неистово бросилась в объятия. - Я теперь тебя никому не отдам! Никуда не пущу! Я тебя давно - давным-давно! - всю жизнь такого ждала!
- Какого?
- Такого! Такого! Такого! - порывисто целовала тугие, пересохшие губы парня. - Такого, как ты, смелого! Сильного! Умного! И такого моего-моего! Знаешь, милый, теперь я могла бы и умереть! Мне так хорошо ничего уже больше и не нужно!..
- Глупенькая... - Михайло обнял, прижал к себе. - Глупенькая... прошептал. - Нам еще жить и жить!
- А ты меня никогда не оставишь? Не променяешь на другую?
- Глупенькая...
- А ты... Ты береги себя... Теперь, знаешь... - начала и испугалась своей мысли. - Знаешь, теперь - война...
- Ты думаешь, меня могут убить?
Маринка не головой, даже не глазами - одними бровями кивнула и от: ужаса закусила губу.