«Они не знают», — поняла Джейм, наблюдая за смутившимся Киндри. Должно быть, к Иштару вернулось достаточно ума, чтобы солгать им. Разум не в силах принять это. Потеря чести сама по себе немыслима, так что люди могли и забыть, каким опасным может быть такой законченный негодяй, как Иштар.
Киндри смотрел на девушку недоверчиво, исподлобья:
— Ты, э-э, взяла что-нибудь у лорда Иштара?
— Ты хотел сказать — «украла»? Нет. Это он, э-э, взял кое-что у меня. В последний раз, когда я его видела, он пытался сгрызть собственную руку, которой прикасался к этой вещи, тогда-то, должно быть, он и потерял палец. Жаль, что он не дошел до локтя. Милостивые Трое! Ты же сказал, что Глас Божий говорил недавно, впервые с тех пор как ушли аррин-кены. Через Иштара в Тай-Тестигоне, да?
По выражению его лица Джейм поняла, что так оно и было. О бог. Теперь-то она точно оказалась по самые уши в навозной куче. То, что Глас сказал ей, уже само по себе достаточно тревожно, чего бы там ни присовокупил вдобавок Иштар. Остальные жрецы должны теперь думать о Норф как о настоящем монстре, против которого хороши любые средства.
Но был ли это действительно их бог, заговоривший через изменника-жреца после стольких лет молчания? Где она слышала нечто похожее, возможно, и не в точности, но… Если Тестигонский оракул провозгласил ложь, что тогда станется из его предвещающих несчастья пророчеств?
Ох, все это безнадежно. В конце концов, Иштар принял Глас как подлинный, этот жалкий самовлюбленный дурак — тот, кого избрали, чтобы говорить его устами.
«Перестань хвататься за соломинку, — приказала она себе. — Что бы там ни было — оно было и есть, и придется с этим жить».
Но — о боже! — Братоубийца… и Тир-Ридан.
Пошел дождь.
Холодные капли жалили лицо Джейм, Киндри ежился и горбил худые плечи под ее потемневшей от дождя рубахой. Невозмутим был только Жур. «Он принял эту треклятую погодку неожиданно спокойно», — подумала Джейм, глядя, как он весело трусит впереди. Некоторым барсам нравится мокнуть, но слепой королевский золотой ненавидел воду с тех пор, как его еще котенком пытались утопить.
Странно. Он даже выглядит совершенно сухим.
Не просто выглядит — так оно и было на самом деле. Джейм проверила, подозвав немедленно пришедшего в дурное настроение кота. Как и дорога впереди, и с листьев деревьев в дюжине футов в сторону ничего не капает. Создавалось впечатление, что дождь предназначен лично для девушки.
Полило еще пуще, забарабанил град. Нет, не град — крохотные зеленые лягушки.
— И что бы это значило? — воскликнула Джейм, извлекая дрыгающего лапками лягушонка из-за шиворота.
«Гип, гип, гип!» — кричал нарастающий хор, возбужденно хлопая по плечам; но если они и пытались сказать что-то, Джейм это не интересовало.
— Может, хватит? — закричала она взбаламученным тучам.
Душ из лягушек прекратился. А через секунду дождь начался снова — вокруг них.
— Здесь отвратительная погода, — проворчала Джейм, отряхиваясь и осторожно ступая по шевелящейся земле; Жур, неуклюжий как заводная игрушка, старался шагать след в след, едва-едва не наступая на пятки.
Киндри смотрел вслед девушке. Она сумасшедшая, и он тоже, раз идет за ней. Опыт его общения с женщинами-высокорожденными ограничивался Рандирами, которых он считал омерзительными, но они по крайней мере не бродили черт-те где, поливаемые потоками жаб.
Почему он все еще в компании этой ненормальной? Последнее, что он помнил — до того внезапно умолкшего куста, — был его вызывающий вопрос к Норф о ее крови шанира. А потом был длинный кошмар бега, бега… Нет. Он шёл, спотыкаясь, но долго ли? Ноги гудели, Киндри ощущал болезненную усталость, противную его природе целителя. Где же, ради всех имен бога, они находятся?
Голые склоны на том берегу реки были зловеще знакомы. Как и крыша сторожевой башни, мелькнувшая между деревьями.
— Это Темная Скала. — Горло сдавило. — Глушь… Ты заманила меня обратно в Глушь!
Он повернулся и побежал, слепо, неловко, — и, конечно же, тут же запнулся и упал, ударившись о твердый каменный настил Новой Дороги.
— Спокойно, — сказала над головой Норф. — Что все это значит? Ты не мог не понять, что мы идем на север.
— Нет! Я… Я не заметил.
— Ух. Лучше бы ты и дальше брел как лунатик. Слушай: мы так и будем двигаться. Пока не прибудем в Рестомир.
— Рестомир! Зачем?!
— Затем, что мой друг попал в лапы лорда Каинрона. Его надо спасти. И ему понадобится лекарь, если наш дорогой Калдан поработал над ним.
Просто до безумия.
Онемев, Киндри секунду лежал на земле, сотрясаемый биением собственного сердца.
Только тот, кто никогда не видел Рестомира, может предлагать такое. Он вспомнил свое недолгое пребывание там прошлой осенью, после первого побега из Глуши, — он поступил на службу к первому встреченному высокорожденному, нуждаясь в защите от жрецов и наивно полагая, что это поможет ему попасть к тому лорду, которому он действительно хотел бы служить, не зная еще, что Торисен и Каинрон смертельные враги. Он все равно пытался помочь Верховному Лорду, и Каинрон расплатился с ним за это. Вспомнив происшедшее, Киндри затрясся еще сильнее. Он все еще носил на спине отметины кнута палача — они не позволят забыть.
И никто тогда не пришел ему на помощь — а зимой тем более.
«Торисен не мог», — убеждал он себя. Ни там, ни здесь. С другой стороны, разве не присуще было бы подобное поведение Норфу — вот как теперь? Нет. При чем тут женщина, пусть даже и благородной фамилии? Это противоестественное существо еще не раз удивит его на пути к Рестомиру. Она сидела на пятках в двух шагах от шанира, глядя презрительно и ожидая отказа. Киндри это укололо. Черт возьми, разве он сам не Норф?.. Частично…
— Хорошо, — услышал он сам себя.
— Уверен?
— Да!
Поднялся он с трудом. «Кожа и кости, я болен, и во рту — внезапный привкус меди». Из носа пошла кровь. Так не должно быть. Он лекарь, а первая забота лекаря — его собственное тело, за исключением тех случаев, когда ты отрезан от образа своей души. Он все еще может входить в души других и помогать им изо всех своих ограниченных сил, но исцелить себя… Он всегда был хрупок и слаб, но впервые почувствовал, что смертен.
«Нет. Не думать об этом. Не думать».
Ссутулившись, стараясь не шататься, Киндри, прихрамывая, прошел мимо Норф по направлению к тем двум местам, которые меньше всего на свете желал бы видеть вновь.
Джейм, нахмурившись, встала и последовала за ним. Она была рада, что лекарь решил идти, но не понимала почему. Девушка видела, что за последние несколько минут он пережил дюжину эмоций, неистово перепрыгивая с одной на другую, как карточный шулер, вдруг лишившийся одной руки. Эта бравада наверняка не надолго.
«Жрецы! — подумала она. — Ни в чем нельзя зависеть от них».
Они подошли совсем близко к Темной Скале, родовому замку Холлена, лорда Даниора. Будучи всего лишь дальним (и не кровным) родственником, кузен Холли был ближайшей родней Торисена в Высшем Совете и посему — его предполагаемым преемником, и молодой человек совершенно не получал удовольствия от подобной перспективы. Лорд из беднейшего Дома Заречья, он едва удерживался на собственном месте в Совете, и надежда на то, чтобы занять «трон» Верховного Лорда надолго, была невелика, даже если смерть Торисена усадит его туда.
Джейм видела Даниора на ужине у Водопадов. Милый мальчик, разве что очень уж благоговеет перед братом.
Показался еще кусок Темной Скалы. Замок когда-то служил сторожевой заставой Башти, выстроенной для присмотра за куда более громоздкой крепостью Хатира на другой стороне реки. Даниоры почти не расширили его, ограниченные узким ущельем под нависшей скалой, которая однажды, вполне вероятно, могла бы рухнуть и превратить замок в лепешку. Сейчас, в отсутствие лорда, строение выглядело заброшенным: ворота заперты, окна прикрыты ставнями — все, кроме одного на самом верху сторожевой башни.
Из него-то и высунулась маленькая девочка — она смотрела на реку. Потом кто-то втянул ее в комнату и захлопнул ставни, быстро, но тихо.
Значит, гарнизон Темной Скалы укрылся внутри. От чего?
Путники обогнули угол и в первый раз увидели на противоположном берегу Глушь.
Крепость занимала лощину куда большую, чем ее сестра, ущелье еще и расширили вручную, тяжким трудом превратив окружающие скалы в глухие отвесные гранитные стены. Низкие тучи задевали их. Судя по отдаленному гулу и грохоту, облака скрывали довольно бурный водопад в дальнем конце ущелья. Ручьи круто спускались по горным склонам, окружая Глушь, журчали у внутренних стен крепости. Глушь сама по себе стояла углом у подножия, внутренняя структура ее открывалась взгляду — один зазубренный ряд за другим, башня-терраса-башня. Трапециевидные челюсти двойной внешней стены выглядели ртом, полным острых неровных зубов. Запрудившие пространство ручьи создали наполненный до краев ров. Оттуда вода стекала по крутому внешнему двору к стене, отгораживающей лощину, и дальше, к Речной Дороге, впадая в текущую внизу Серебряную.