Киндри издал невнятный звук, словно задохнулся. Совсем рядом с ними стоял гигант — юный мерикит, облаченный лишь в алые подштанники. Его длинные рыжие, как у лисицы, волосы слева были собраны в десяток или даже больше косиц, мощные руки и грудь чернели татуировками. Он, должно быть, спустился с Горы Албан, это наверняка его босые ноги оставили те огромные отпечатки, виденные наверху Джейм. Зеленые близко посаженные глаза расширились, когда он прикоснулся к белым волосам шанира. Мерикит дернул прядь. Киндри вскрикнул, чуть не упав. Великан ухмыльнулся и ухватил локон покрепче.
— Нет, — сказала Джейм, словно приказывая большой, глупой и непредсказуемой собаке, кладя руку на локоть мерикита.
Когти ее отыскали нерв. Гигант, ойкнув, отпустил Киндри, глаза выпучились сперва недоуменно, потом налились яростью. «А ведь он, — подумала Джейм, задрав голову, — очень, очень высокий».
Что-то громыхало по лестницам Горы Албан: ящик из кладовки, разбившийся при падении. Бабочки, пойманные, быть может, сотни лет назад, изумрудные, аметистовые, золотые, бронзовые, вспархивали и тут же рассыпались в прах при первой же безумной попытке взмахнуть иссохшими крыльями. Малиновый мох, хранивший их, сыпался ливнем искорок. Сверху вполне внятно донесся издевательский смешок.
Великан-мерикит тоже расхохотался, но оскал, который он обратил к Джейм, был полон злобы. Он перебрасывал клок мха из руки в руку, лицо его багровело теми же огненными цветами. Затем он швырнул комок на груду расколотых скамеек.
— О мой бог, — выдохнула Кирен, переводя взгляд с кучи деревянных обломков на незащищенный фундамент Горы Албан.
К Кануну Лета разложен далеко не один костер.
— Так вот что имела в виду матрона Ярана, когда говорила, что Горы Албан нет там, где ей положено быть.
Торисен стоял в сводчатом нижнем зале училища, выглядевшем вполне нормальным, за одним исключением. То же было и со всем строением, очевидно не затронутым лавиной предвестий, только что прокатившейся мимо на уровне вершины утеса, и тряской, предшествовавшей ей. Можно было бы и догадаться, что призрачный свет, льющийся из каждого окна в скале, не имеет ничего общего с приветствием прибывших. Вот туманная лестница, вот тянущиеся в высоту белые бесплотные этажи, прорезанные кое-где темными полосками скелета железного дерева.
— Ау? — закричал лорд мерцающей стене. — Есть там кто-нибудь?
— Все равно тебя не услышат, — пробурчал Лютый.
Вольвер присел на корточки и принялся вылизывать ободранные и стертые подушечки лап. После восхода они покрыли около тридцати лиг, сменили нескольких лошадей, но он настоял на своем — большую часть пути пробежал на своих четырех. Лучше больные ноги, чем отбитое седалище. Теперь, однако, он уже не был столь уверен.
Торисен отвернулся, ругаясь вполголоса. Столько пройти только для того, чтобы снова наткнуться на препятствие… Всю зиму он прятался в Котифире, а этот бросок к воссоединению подхватил его, как весенний паводок. Лорд не знал, куда его зашвырнет в итоге, что случится, когда они с сестрой — в конечном счете — все-таки встретятся, но увидеться они должны непременно. Скоро.
Разочарование, обостренное тревожным нетерпением, кинуло его обратно к подножию лестницы, высвободило врожденную силу высокорожденного в голосе:
— Черт возьми, спускайся!
Лютый вытаращил глаза, шерсть на спине медленно поднималась дыбом. Что-то действительно шло вниз. Сперва не видно было ничего, кроме почти незаметных облачков, отрывающихся от ступеней, потом показались неясные очертания ног, тела, головы — привидение во весь рост молча и неуклонно приближалось.
Торисен отступил на шаг, чуть не споткнувшись о поспешно попятившегося вольвера. Горло саднило от опрометчивых слов приказа. Что, во имя Порога, он вызвал? Что-то знакомое в посадке широких плеч призрака, его размеренной, мрачной поступи…
— Шип? — выдохнул он. — Железный Шип? Проклятие, Рябина, закрой ту дверь!
Слишком поздно. Порыв ветра прошмыгнул в зал, увернувшись от прихрамывающей коренастой домоправительницы, взметнув прошлогодние осенние листья у нее под ногами. Привидение на лестнице запнулось, заколебалось. И исчезло.
Рябина ничего не заметила. На покрытом рубцами лице застыло всегдашнее непроницаемое выражение, но напряженность осанки женщины, быстро вошедшей в зал, выдавала ее собственные проблемы.
— Только не говори, что нас нагнала Калистина! — невольно воскликнул Торисен.
Рябина улыбнулась уголком губ:
— Нет, мой лорд, но, Черныш, мы нашли кое-что, на что тебе стоит посмотреть.
Южнее Горы Албан чертова лошадь снова замедлила ход, стала спотыкаться, с опущенной морды свисали удила в клочьях кровавой пены. Калистина яростно дернула поводья.
— Леди, полегче, — предупредила капитан ее охраны. — Конь почти выдохся.
Миледи под маской осыпала бранью все на свете. Будь проклят Торисен, прибравший к рукам всех почтовых лошадей от Готрегора до училища летописцев, — будто бы это может остановить ее. Одна за одной ее клячи пали, так что Калистина потеряла весь свой эскорт, кроме капитана. Ладно, ей не настигнуть Торисена с солдатами за спиной, но, видит бог, она догонит его, даже если придется загнать всех лошадей в долине.
Налетевший ветерок сбил набок тяжелую дорожную маску, миледи рывком вернула ее на место. После нападения норфской сучки она не осмеливалась взглянуть в зеркало, но эффект снадобья всего лишь временный. Не может не быть временным.
«…Не думать о сморщенной руке горничной, вцепившейся в косу, захлестнувшую ее шею, не думать…»
Что у нее есть, кроме милого, очаровательного личика? Кто она без него? Блестящее платье, ввалившаяся маска…
Нет. Она была и всегда будет красивой — прекрасной, чего никогда никто бы не сказал и никогда уже не скажет о норфской Джейм.
Вспомнив об этом, Калистина улыбнулась.
— Предвестья надвигаются, леди, — сказала капитан, оглянувшись. — Один вал должен пройти поверху, а вот другое небольшое скопление движется на уровне реки.
— Замолчи. Далеко еще до Горы Албан?
— После этого жуткого урагана, леди, трудно судить наверняка. Я не узнала и половины земель, которые мы миновали сегодня.
— Черт тебя побери, далеко?
Офицер вздохнула:
— Если нам повезет, училище окажется за следующим поворотом.
Калистина впилась глазами в изгиб дороги, а пятками — в бока лошади.
В узком ущелье к северу от Горы Албан глухое эхо вторило реву Серебряной. Свешивающиеся ветви деревьев сверкали брызгами, мокрые камни Речной Дороги влажно поблескивали. В тенях, ставших глубже и холоднее с заходом солнца, юркали стремительные летучие мыши. В их гущу затесались грубоватые существа чуть больше их, толкающие малюток в воздухе и наблюдающие, как они падают: лискины резвились.
Их появлению предшествовал цокот копыт, звяканье и поскрипывание сбруи. По Речной Дороге скакали мрачно застывшие в седлах всадники с налитыми кровью глазами и искаженными лицами одержимых. Один из них держал, чуть не роняя, знамя с вышитой на нем золотом на черном змеей, пожирающей свое потомство. Следом плыли занавешенные носилки. Рядом тяжело трусил громадный битюг, на спине которого, сгорбившись и раздувшись, как золоченая жаба, восседал Калдан, лорд Каинрон.
Его сопровождала дочь Лура. Она с такой настойчивостью требовала, чтобы ее взяли в путешествие, что даже разболелась (этого нетрудно добиться, если засунуть два пальца поглубже в горло); ей позволили оседлать ее пони для прогулок по горам, вследствие чего к концу второго дня похода она не только замерзла, устала и проголодалась (а когда она вообще наедалась досыта?), но еще и изрядно натерла мягкое место. И тем не менее как чудесно наконец-то выбраться куда-то навстречу приключениям! Несмотря на боль, она получала куда больше удовольствия, чем большинство кендаров Каинрона. Однажды в Каркинароте она попыталась — без всякого успеха — перекинуть на своего слугу Серю боль в животе (слишком много тогда проглотила сладостей). Отец, должно быть, владеет какими-то специальными трюками, чтобы так основательно переносить на других последствия своей пятидневной попойки.
Девочка могла бы поспорить, что он желал бы знать еще и фокусы, которые помогли бы ему отделаться от сопровождения Пра при визите в Женские Залы Готрегора. «Ему лучше», — зловеще сказала Пра после того, как все ее слуги пришли в негодность, кроме, конечно, Уха, которую, кажется, ничто не могло опрокинуть.
Это будет уже вторая ночь в дороге, а прошли они едва ли двадцать пять миль к югу от Рестомира. Пра начинала жаловаться на толчки, стоило только ускорить движение. Кроме того, заторможенные кендары беспрестанно выпадали из седел. Лура находила это очень забавным первую дюжину раз. Теперь же две трети их компании остались позади, но они подобрали два десятка дозорных кендаров, застигнутых туманом. Была надежда, что остальные в конце концов когда-нибудь доберутся до дому. Никто не мог сказать, сколько времени потребуется, чтобы оправиться от той ужасной ночи безумия. Лура не находила среди окружения отца десятки знакомых лиц, — впрочем, она об этом не задумывалась. Она не знала, что они тихо, не привлекая ничьего внимания, соскользнули в ничто по лезвию Белого Ножа, и не без помощи, если таковая требовалась.
А тем временем Пра безостановочно распекала отца за чрезмерную расхлябанность, столь опустошившую ряды их стражников, и за все остальные его прегрешения, которые только приходили старушке на ум. С закатом солнца она перекинулась на его непредусмотрительность. Если бы они шли по западному берегу, по Новой Дороге, то сейчас бы уже уютно устроились на ночлег в Валантире Ярана. Он что, хочет довести ее до смерти от холода в этой глуши? Ну? Хочет?
Отец съежился еще больше, что-то бормоча.
Лура подогнала своего пони поближе, пытаясь подслушать, но ей пришлось быстро пригнуть голову — над ней запорхал лискин Золотко, растопырив большие мохнатые уши.
— Что-что ты сказал, молодой человек? — переспросила Пра, уставившись на лорда сквозь щель в раздвинутых занавесках паланкина. За ее спиной хрипло хихикала Ухо. И как только они вдвоем помещаются на этой малюсенькой повозке? — Что бы ты хотел сделать?
Отец начал отвечать, но икота прервала его. Он ошалело вцепился в гриву своей лошади, словно держась за якорь. Лура не удивилась бы, если б узнала, что именно для этого он нацепил на себя все свои тяжеленные золотые украшения — все, до последнего колечка. Впрочем, она и так видела, как прошлой ночью слуги ставили его, будто палатку. Его битюг, самый большой, какой только нашелся в стойле, прядал ушами и, стиснув челюсти, флегматично переставлял натруженные ноги.
Вот позади остался поворот. Река здесь разделялась, огибая лесистый остров, потоки перемежались порогами и водопадами. Отец распрямился, глядя со своей высоты на что-то внизу, все еще скрытое от глаз его дочери.