Что бы ни задумали неизвестные провокаторы, им точно удалось одно: привлечь еще больше внимания к нашему дискуссионному клубу. Во-первых, потому что новое заседание все-таки состоялось, и провокация не удалась. А во-вторых, происшествие так или иначе сыграло мне на руку — прибывшие по тревоге первые лица района решили поприсутствовать на собрании. Пока в качестве наблюдателей, но я более чем уверен, что они проникнутся. А мне-то именно того и надо…
— Прошу вас, товарищи, проходите, — Сеславинский суетливо проводил нашу увеличившуюся делегацию в просторное помещение на втором этаже, которое называлось «малым залом».
От других его отличал высокий потолок, потому что по высоте он занимал сразу два яруса — как большой зал и паркетный. Во верхнему уровню шла фигурная балюстрада, огораживающая площадку вроде театрального балкона. Наверное, здесь проходят балы и танцевальные фестивали, подумал я. Тем более что пол тут тоже паркетный.
— Полагаю, места на всех хватит, — директор ДК обвел величавым жестом резные стулья, стоящие полукругом. — Здесь недавно как раз проходил смотр…
— Нам бы какой-нибудь стол или кафедру, Константин Филиппович, — попросил я, внимательно оглядывая малый зал в поисках чего-нибудь подходящего.
— Могу предложить вон тот прекрасный образчик, — Сеславинский указал на массивный деревянный круг с витыми ножками. — Только очень прошу, аккуратнее с ним, пожалуйста. Это ручная работа, еще довоенная.
Я подошел к столу, попробовал пошевелить его — тяжеленный, будто приклеенный. А ведь тащить его нужно будет аж в центр зала… Может, проще расставить стулья поближе? Едва я успел об этом задуматься, как вокруг меня образовалась небольшая толпа желающих помочь. Причем не только крепкие парни вроде Котикова и Жеребкина, но и худосочный диссидент Котенок, а еще оба наших краеведа — Якименко и Сало. Но что самое примечательное, еще и секретари райкома.
— Так, а ну, не толпимся! — негромко, но внятно скомандовал Козлов. — Ты, ты и ты — вот с той стороны. Мы с Анатолием Петровичем и Евгением Семеновичем — с другой. Вы двое — подстраховываете. Подняли!
Второй секретарь очень быстро распределил роли, и под его чутким руководством массивная деревянная «тарелка» с ножками очень быстро переместилась к выставленным полукругом стульям.
— Кафедры нет, товарищи, но нас это не пугает, правда? — я попытался приободрить собравшихся.
Люди одобрительно загудели, но в целом обстановка была напряженной. Еще свежа была в памяти провокация у входа в ДК, а еще, несомненно, партийцы внушали трепет большинству диссидентов. Причем трепет отнюдь не благоговейный. Козлов с Краюхиным это понимали, но держались дипломатично, не забывая о собственном достоинстве.
— Прежде всего, — начал я, — хочу еще раз сказать всем спасибо. За то, что не испугались и не поддались на происки тех, кто хочет нам все испортить. А теперь… давайте уже начнем. Сегодня у нас второй раунд дебатов, а еще дебютные выступления. От хулиганских выходок нас охраняет милиция и отряд добровольной народной дружины «Андроповских известий».
Я действительно попросил Доброгубова подежурить вместе с милиционерами. Да, люди в форме внушают уважение и даже страх тем, у кого нелады с законом, но мне было спокойнее, когда рядом свои. Те, кого я знаю лично и кому доверяю.
Кто-то захлопал в ладоши — я увидел, что это была Фаина, которая тут же смущенно убрала руки за спину и потупила взгляд. Но тут раздались уверенные аплодисменты от Краюхина и Козлова, к которым присоединилась наша парторгша Клара Викентьевна. Это стало своего рода спусковым механизмом, и камерные овации подхватили уже почти все. Бабушка Кандибобер вот даже со своего места вскочила. Не хлопал почему-то лишь Варсонофий. Ну да его дело, у нас все добровольно, никто не обязывает рукоплескать.
— Сегодня первым выступает товарищ Жеребкин, — тем временем объявил я. — Напомню, в прошлый раз он был оппонентом отца Варсонофия. Сегодня они меняются ролями. Прошу вас, товарищ Жеребкин.
Главный комсомолец района, широко улыбаясь, прошел к столу. Он выглядел гораздо увереннее, чем тогда. Причем еще и спокойнее. Он словно бы знал, что победит. Знал, что на этот раз подготовился лучше, и теперь за ним правда. Что ж, посмотрим.
— Мне хотелось поговорить о защите прав верующих, — начал Жеребкин довольно неожиданно. — Да-да, не удивляйтесь. На прошлом заседании мой уважаемый соперник очень много говорил о гонениях. А между тем, это слишком однобокая позиция…
Священник грустно усмехнулся, но промолчал. Понимает, что может схлопотать желтую карточку, а он в ней совершенно не заинтересован.
— Так вот, я подробно изучил этот вопрос, — продолжил тем временем Жеребкин. — И оказалось, что в первые годы советской власти в календарях — официальных, прошу заметить! — религиозные праздники вполне себе соседствовали со светскими. Я даже нашел в архиве нашего райкома один из таких календарей. Вот, пожалуйста, — он достал из картонной папки ветхий листок бумаги и пустил его по рукам присутствующих. — Видите? Здесь даже Пасха указана. А Рождество помечено как нерабочий день.
Главный комсомолец обвел собрание гордым взглядом, задержавшись на отце Варсонофии. Затем прокашлялся и снова заговорил.
— Позволю себе несколько цитат, — Жеребкин буквально пылал красноречием, видно, на этот раз очень долго готовился. — В своей работе «Социализм и религия» Владимир Ильич Ленин говорил, что последняя должна быть объявлена частным делом. Так, минуту, сейчас… Ага, вот! «Государству не должно быть дела до религии, религиозные общества не должны быть связаны с государственной властью». Обратите внимание, что здесь нет никаких призывов уничтожать духовенство. Владимир Ильич говорил о секуляризации, то есть об отделении церкви от государства. И вот еще… — он снова пошелестел бумажками. — В той же работе Ленин пишет, что социалисты должны поддерживать движение за свободу, цитирую, «доводя до конца требования честных и искренних людей из духовенства, ловя их на словах о свободе, требуя от них, чтобы они порвали решительно всякую связь между религией и полицией». И в завершение позволю себе напомнить слова моего уважаемого оппонента.
Жеребкин уже с нескрываемым удовольствием посмотрел на отца Варсонофия, явно планируя выдать что-то неопровержимое. Или по меньшей мере грандиозное. Все аж напряглись, даже я.
— Я про танковую колонну «Димитрий Донской», — продолжил мысль комсомолец. — Мой оппонент говорил, что обращение патриарха и ответ товарища Сталина были опубликованы в советской прессе. Вот еще одно доказательство взвешенного отношения, причем высказанное, попрошу заметить, противоположной стороной.
— Время, — объявил Котенок. — Вопросы? Уважаемый оппонент, вам слово.
— Хочу напомнить, — начал отец Варсонофий, — что с одна тысяча девятьсот двадцать девятого года Рождество в Стране Советов стало запретным. И остается таковым до сих пор. Дальше. Вы, товарищ Жеребкин, почему-то умалчиваете о «комсомольском рождестве». О «безбожных карнавалах» и «красных колядах», когда прыгали через костер, говоря, что все это — языческие обычаи. Или… елка! Почему вы умолчали о том, что уже в первые годы советской власти была запрещена елка как «поповский обычай»? Как вы натянете всех этих сов на глобус вашего выступления?
— Сразу три вопроса, — заметил я. — Правилами, однако, не возбраняется. Товарищ Жеребкин, вы готовы ответить?
— Разумеется, — гордо кивнул комсомолец. — Начну, если позволите, с конца. Елка. Действительно, какое-то время традиция наряжать елку не приветствовалась. До тридцать пятого. Под самый конец года в газете «Правда» вышла статья товарища Постышева[20], где он требовал положить конец осуждению елки. И называл ее «прекрасным развлечением для детей». Партия признала свою ошибку. И, как видим, эта традиция существует до сих пор. Только елка уже не рождественская, а новогодняя.
— Безбожные карнавалы, — напомнил священник.
— Было, — не стал спорить Жеребкин. — В отдельных областях РСФСР даже возникали конфликты между верующими и атеистами. Поэтому партия рекомендовала воздержаться от подобных мероприятий на улицах и сосредоточиться на научной пропаганде. Без высмеивания. И произошло это, — он заглянул в конспект, — в двадцать четвертом году.
— А Рождество? — неожиданно вместо Варсонофия задал вопрос директор дома культуры Сеславинский.
— Его никто не запрещает отмечать, — пожал плечами Жеребкин. — Просто оно давно уже перестало быть государственным праздником. СССР — светская страна. А КПСС — партия атеистов. Поэтому коммунисты и комсомольцы точно не могут быть верующими. А все остальные — пожалуйста. Вон, товарищу Голянтову… простите, отцу Варсонофию никто не мешает вести литургии. Я вам больше скажу, в уголовном кодексе есть даже статья сто сорок три. Наказывает за воспрепятствование религиозных функций, если те не ущемляют права личности или не наносят ущерба общественному порядку.
— Вот только я что-то не помню, когда у нас в последний раз кого-то наказывали по этой статье, — грустно покачал головой священник.
— А вот здесь, если позволите, я отвечу вопросом на вопрос, — победно улыбнулся главный районный комсомолец. — Известно ли вам о случаях воспрепятствования религиозным службам? Когда лично вам это запрещалось? Напомните, вы же, кажется, являетесь настоятелем действующего храма Бориса и Глеба, что за Любицей?
Собрание загудело, причем разобрать, кто о чем говорит и кого поддерживает, не получалось. Я поднял руку, прося тишины, и все почти сразу же замолчали. А вот это меня, к слову, радует. Нет необходимости уговаривать и угрожать. Хорошо, когда представители интеллигенции понимают друг друга.
— Я… — неуверенно начал священник, потом его голос обрел привычную твердость. — Вы же знаете, товарищ Жеребкин, что это все профанация. Кто из здесь присутствующих может хотя бы допустить возможность, чтобы группа верующих подала в суд, например, на главу исполкома Кислицына?
— Это на каком основании, простите? — подал голос Краюхин. — Евгений Семенович, я же могу тоже задать вопрос, правильно?
— Можете, — кивнул я, и тут же мое движение повторил Котенок. А ведь ему и впрямь интересно, он аж весь вытянулся вперед своей журавлиной шеей.
— Анатолий Петрович, — священник посмотрел на первого секретаря. — Вы понимаете, о чем я. На проведение шествий под открытым небом требуется разрешение районного исполкома…
— Вам запрещают? — Краюхин не перебил Варсонофия, он грамотно воспользовался паузой, которую священник, судя по всему, задумывал как эффектную.
— Несколько раз имели место такие случаи, — завил батюшка. — То же самое с собраниями верующих вне храма.
— Давайте так, — Анатолий Петрович задумался, но буквально на пару мгновений. — Чтобы не разводить, прошу прощения, тягомотину и не задерживать других выступающих… Приходите ко мне завтра на прием в девять утра. Помощницу я предупрежу. И мы с вами, товарищ Голянтов, обсудим все сложные вопросы. Все-таки пятьдесят вторую статью советской Конституции не просто так написали.
Ай да Краюхин! Ловко ввернул гарантию свободы совести жителям СССР, о которой как раз и говорилось в той статье основного закона. Сказать по правде, в этой ситуации для меня оставалось множество белых пятен, даже с учетом памяти Кашеварова. А потому я не мог встать на какую-то одну сторону — своя правда была и у Варсонофия. Но моей задачей и было именно то, чтобы люди с противоположными взглядами слышали друг друга. И то, что случилось сейчас, было огромным прорывом — районная власть в лице Анатолия Краюхина повернулась лицом к инакомыслящим. Потому что договориться можно всегда и со всеми. Ну, или почти.
— Хорошо, — выдавил из себя священник, на пару секунд потерявший было дар речи. — Спасибо, Анатолий Петрович.
— А мне можно на прием? — активистка по прозвищу Кандибобер, похоже, решила испортить момент. — У меня тоже много вопросов! Один… один главный вопрос.
— Всему свое время, Аэлита Ивановна, — в глазах Краюхина я прочитал боль, но держался он при этом молодцом. — Давайте мы сначала хотя бы доклад ваш послушаем, чтобы было о чем говорить.
Старушку-экозащитницу такой вариант устроил, и она тут же прекратила едва начавшийся балаган в собственном исполнении.
— Переходим к следующему выступлению, — объявил, между тем, Котенок.
Сегодня он был особенно взвинчен, хотя держался нарочито спокойно. Сидит на своем стуле прямой как палка, нет-нет да бросает колючие взгляды на партийных начальников. Желает высказаться? Или просто напрягается в их присутствии? Как бы то ни было, я внимательно наблюдал за ним с тех самых пор, как мы зашли в малый зал и открыли заседание. Не знаю, быть может, я сейчас дую на воду, и все дело в недавней драке. Или в хиппующей красотке Фаине. А может, и в том, и в другом одновременно. Ладно, просто понаблюдаю.
У Варсонофия, выступившего следом, на сей раз все складывалось гораздо хуже, особенно после того, как сам первый секретарь райкома назначил ему личный прием. Священник вновь попытался оседлать тему разрушения храмов, но Жеребкин довольно дипломатично снял все возражения законом об охране памятников истории и культуры, принятым чуть больше десяти лет назад — в семьдесят шестом. Затем священника закидали вопросами, связанными со светскостью государства, и тут перевес оказался на стороне союзников Жеребкина. Отец Варсонофий хмурился, тер лоб, но потом решительно поджал губы, и я невольно улыбнулся. А зацепило священника, уверен, к следующему разу он тоже будет лучше готовиться, постаравшись найти новые аргументы. А там… Не хотелось мечтать просто так, но вольно или невольно я думал: а что, если в итоге они договорятся? Услышат друг друга и найдут компромисс… Жеребкин и Варсонофий — возможно ли это?
— Идем дальше, — объявил я, когда дебаты закончились. — Ваше слово, товарищ Котиков.
P.S. Можно почитать другие наши серии. Или, если вы еще этого не сделали, познакомиться с нашей «черной жемчужиной» — мистическим детективом в антураже СССР. Город Андроповск, 80-е годы, знакомые имена и фамилии… А еще таинственные исчезновения, погони и расследования. Уверены, вам понравится!
Тайна черной «Волги» — https://author.today/work/201141.
На черной-черной улице… — https://author.today/work/261245.
Павел Постышев — член ЦК ВКП(б), партийный пропагандист и публицист. Был одним из организаторов политических репрессий в 1937–38 годах. При этом сам же в 1938-м потерял все посты, а в 1939-м — расстрелян.