- ...Петро-о!..-- надрывался он. Я молчал, ощущая себя так, как, наверное, ощущал бы себя всадник, усаженный лицом к хвосту
несущейся карьером лошади, которой предстоит перескочить широкий и бездонный ров.
После отвратительно долгого, целую вечность длившегося молчания прозвучал мальчишеский альт летчика:
-- Штурман, курс...
Это было ответом.
И тут же отозвался штурман. Напряженно-сдержанным тоном, деловито, словно это не он только что ругался и кричал благим
матом: - Курс... градусов!
Товарищеская дискуссия окончилась. Началась работа.
Прошли секунды, и вдруг все пропало - и небо, и море. Черно-зеленые столбы встали перед боковым плексигласом. Огромные
столбы, лениво опадающие в море.
Немецким пулеметам еще рано было вступать в дело. Били миноносцы конвоя. Главным калибром. Не по самолетам. По воде.
Всплеск от тяжелого снаряда
до восьмидесяти метров. А мы идем на тридцати. Всплеск под крылом -- и прости-прощай.
Справа, слева вскипает море; водяные смерчи идут с нами, как эскорт. Машину вдруг встряхнуло, она взмыла, натужно взревела.
Забрызгало кабину. Капли вытянулись поперек желтого плексигласа, их стряхнуло ветром, как тряпицей. Проскочили!
- Восьмерки нет! - закричал стрелок-радист и затанцевал, задвигался в своих белых унтах, словно это к его ногам подступала
вода.
Я кинулся к противоположному смотровому окошку. Там, где шла, подрагивая в воздушном потоке, восьмерка с торпедой под
голубым брюхом, опадал столб воды. И больше ничего не было. Ни самолета, ни неба. Одна вода. Кипящий, клокочущий пенный
водоворот...
А корабли словно вспухали над морем, становясь все крупнее,
-- Правый пеленг! -- прозвучал в наушниках уже знакомый альт. И самолеты стали расходиться для атаки.- Не лезьте на
миноносцы! Миноносцы в голове!
"Парень-то толковый, а?" - мелькнуло успокаивающе.
С переднего миноносца, который вдруг задымил густо сажей, взлетела красная ракета, и сразу весь караван открыл огонь.
От горизонта до горизонта медленно пошли на нас, собираясь в огненный пучок, красные, зеленые, синие трассы... Вот они уже
близко... "Ну, зараз.'.." -- прозвучало в наушниках. И -- прямо в глаза красные головешки!..
В эту секунду я зажмурился. Самолет встряхнуло. Открыл глаза. И сбоку и сверху хлещут разноцветные трассы. Сверху их столько,
что кажется - на самолет набросили о огромную сеть из хаотично переплетающихся трасс. Как на дикого зверя. . . Иногда разрывы
так близки, что кажутся прямыми попаданиями. Самолет повело в сторону. Но он тут же выровнялся.
"Пошли, ребята! -- прозвучало в наушниках. -Очи страшатся, бля... руки делают..."
Самолет снова подбросило вверх, он задрожал,
рванулся в сторону - настоящий зверь, попавший в капкан...
Позднее оказалось: снаряд разворотил приборную доску штурмана, изрешетил фюзеляж сквозными рваными дырами.
Стало вдруг хлестать мокрым ветром. Ветер бил по глазам, и засвистело отвратительно тоненько, угрожающе.
Огонь усилился. Трассы походили теперь на огненные ножницы; пересекаясь по курсу машины, они грозили срезать ее, как только
она подойдет на дистанцию торпедного залпа...
Частыми залпами били орудия миноносцев; безостановочно швыряли в воздух "эрликоны" свои огненные иглы. Стреляли и со
сторожевиков, и с катеров-"охотников", и с тральщиков. Огненный коридор то сужался до предела, и тогда казалось: он сплющит
самолет, то расширялся. Какой-то катер -"охотник" рванулся к высокому борту огромного транспорта, чтобы принять торпеду на
себя... Поздно!
Самолет подбросило вверх - торпеда шмякнулась о воду, зарылась в ней и вот всплыла уже сзади, за нашим хвостом, на пенной
волне, пошла-пошла, оставляя за собой пузырчатый след. . .
"Ну, теперь дай бог ноги..."
Ощущения стали импульсивными, мимолетными... Справа круто отвернул самолет, стал уходить, не заметив прямо под собой
крошечного, как шлюпка, "охотника" и подставив на развороте под его счетверенные "эрликоны" весь размах своих крыльев с
красными звездами.
И тут же вспыхнули и густо задымили оба его мотора.
Наш никуда не отвернул. Пошел прямо на уцелевшие корабли. Что за черт! Отбило рули?!..