Минул пятидесятый, обновивший устами Сталина старинное русское понятие "аракчеевский режим". Начался пятьдесят первый...
Меня снова поздравили, на этот раз телеграммой от Федора Панферова, главного редактора "Октября". Скоро напечатаем!
Скоро!
Полине торжественно вручили диплом кандидата химических наук в толстом коленкоре с золотым тиснением, но почему-то не дали назначения на работу. Ни в институт, ни на завод, хотя на столе председателя распределительной комиссии лежала стопа заявок на химиков-органиков.
Устраивайтесь как хотите! .
Академик Борис Александрович Казанский вскоре сказал Полине (Полине Ионовне, как он назвал ее впервые, улыбаясь), чтоб она отправилась на Калужскую, в Институт горючих ископаемых, где очень нужен научный сотрудник. Обо всем договорено. В академическом институте Полину встретила немногословная средних лет женщина в стареньком халате. Заведующая лабораторией. Руки желтые от реактивов. Сжала Полинины пальцы сильно, по-мужски. По всему видно, не бездельница; из академических женщин-работяг, которые издревле в тени Российской академии, гордой своими мужчинами.
Круглое, уставшее, как почти у всех женщин после войны, лицо коренной русачки, казачки, выразило неподдельную радость. Ей так нужен помощник. Так нужен!.. Как хорошо, что университетчик, из школы Казанского. Повезло!..
Она сама сходила в отдел кадров, взяла анкеты. Полина тут же заполнила их, и завлабораторией, отложив анкеты ("Это потом, формальности.. . "), показала Полине ее рабочий стол, вытяжной шкаф, "тягу", познакомила с двумя лаборантками, которые наконец дождались своего научного руководителя. . .
-- Выходите через три дня, -- сказала она на прощание.-- Нет, не звоните. Приезжайте работать.
Через три дня она сказала Полине с искренним удивлением:
-- Знаете, вас почему-то не пропускают кадровики.
И, видя огорченное Полинино лицо, сказала, чтоб та оставила свои координаты. "Я попробую..."
Через полтора года действительно пришла взволнованная открытка: "Я добилась!"
Но Полина уже лежала в клинике Склифосовского...
В другом академическом институте Полину принимал лощеный, с иголочки одетый заместитель директора, этакий "аглицкий лорд", один из тех, для которых научная лаборатория нечто вроде кухни: если заглянет, то мимоходом,-- и которых сейчас в науке расплодилось хоть пруд пруди. Он был сама любезность. Не говорил, а пел:
-Рекомендация кафедры академика Зелинского, письмо академика Казанского -- это для нас гарантия самая верная, безусловная, прекрасная. Школа Зелинского - гордость отечественной химии... Можете не сомневаться, что...
Столь же песенно-любезен он был через неделю:
-- К сожалению, вы опоздали. Они уже взяли человека. Такая досада! - И в его бесстыже вылупленных глазах засветилось почти искреннее участие.
В следующем институте заместитель директора не выдержал взятого тона, и в глазах его на мгновение, не более, появилось выражение разнесчастного лакея, которого выставили в переднюю врать, что барина нет дома, а барин тут, и все о том знают.
Как любезны, как предупредительны, как изысканно одеты были эти респектабельные убийцы, которые конечно же пришли бы в законную ярость, назови их кто убийцами, и которые со своей неизменно предупредительной улыбкой, едва заметным тренированным движением плеча подталкивали Полину к пропасти.
Академик Казанский был смущен донельзя. Когда он видел Полину, на его лице появлялось выражение неловкости. У Полины даже возникло ощущение, что он стал ее избегать.
А напрасно. Просто у академика Казанского было много других дел.
Они принимали бой с открытым забралом, старые университетские ученые.
Порой они единоборствовали, чаще шли плечо к плечу.
Когда академик Казанский увидел, что не в силах отстоять Полину, он дал прочитать ее дипломную работу академику Несмеянову, и тот вскоре позвонил в Министерство высшего образования, чтоб перестали дурить.
Когда Несмеянов не смог защитить талантливого химика Льва Бергельсона, сына расстрелянного еврейского писателя, и того обрекли на голодную смерть, на помощь пришел академик Назаров.
Академик Иван Николаевич Назаров, который в те дни получил Сталинскую премию 1 степени за "клей Назарова" и был в зените славы и почестей, брал на свое имя переводческую работу. Лев Бергельсон переводил. Академик Назаров получал по почте деньги и отдавал их Бергельсону. Не было человека, который бы не знал этого, и на имя Назарова шел поток всяческой работы.
Они защищали не евреев. Они никогда не делили людей на брюнетов и блондинов. Они грудью обороняли своих талантливых учеников, так мать защищает своего ребенка и, если надо, примет пулю за него.
Пожалуй, лишь из чувства протеста, когда их обвиняли в "потворстве евреям", они могли бросить с гневным вызовом во всеуслышание, как академик Владимир Михайлович Родионов, человек необыкновенной прямоты и мужества: "Русская интеллигенция всегда прятала евреев от погромов. Я считаю себя русским интеллигентом..."
...А пулю в те дни можно было схлопотать запросто.
"Черный ворон" только что увез академика Баландина, одного из самых выдающихся химиков страны.
Один за другим пропадали наши товарищи по университету, среди них и Гена Файбусович.
В университете шепотом называли имена "ученых"-опричников, которым достаточно было снять телефонную трубку, чтоб человек
пропадал: доносы не проверялись.
Доносы обрели силу.
Доносы были для пишущих их индульгенциями.
Почему же они оставались со многими из нас так необъяснимо откровенными, незащищенно-открытыми, наши старые профессора, которые на собраниях и ученых советах сидели порой мрачно-неподвижно, как рыцари в тяжелых доспехах?
Конечно, какой рыцарь не мечтает хоть на час скинуть опостылевшие защитные доспехи и вздохнуть по-человечески.
Но главное было в другом. Они оберегали нас и надеялись на нас. На кого им еще было надеяться?. .
- ...Работайте. Не отвлекайтесь...- повторял Казанский Полине.-- Они меня не научат...
- ...Отделяйте, отделяйте, Гриша, пшеницу от плевел...-- не уставал говорить академик Гудзий,-чтоб не застили глаза.
- Саади сказал: в дерево без плодов камней не бросают,- виновато глядя на нас с Полиной добрыми голубыми глазами, утешал сутулый, задерганный, всегда небритый профессор-языковед Петр Степанович Кузнецов и. по своему обыкновению, порывисто тер ладонью свой лоснящийся пиджак,
("сучил ручкой", смеялись студенты), и мы, чтоб только не видеть этого неуверенно-нервного жеста, порывисто кидались пожимать ему руку.
Они не были ни в чем виноваты, наши старые профессора, а чувствовали себя виноватыми, испытывая жгучий стыд за то, что творилось дома. ..
Академик Казанский обзвонил все и вся и в конце концов нашел Полине работу. Сообщил ей, чтобы немедля ехала в Ветеринарную академию. Там днем с огнем ищут хорошего химика-органика.
То была воистину веселая неудача. Две академии наук, Большая и Ветеринарная, университет -- сотни людей смеялись, рассказывая эту историю. Ах, как всем было смешно!.. Полина была измучена вконец. Отправляясь к академикам-ветеринарам, она надела свое единственное выходное платье. Голубое, воздушное. Чтоб не выглядеть нищим заморышем.
Полину провели в институт, где в те дни получали сыворотку из лошадиной мочи, помогавшей, как считали, от многих болезней.
Даже от рака.
Одна беда: сыворотку получили, а строения ее не знали. В чем ее сила?