Утром последнего дня третьего месяца Аллира, прозванного в народе Сияющим, мы пересекли южную границу баронства. Рассвет едва уступил место новому дню, и в небе сияло пока еще бледное, не наполнившееся испепеляющим жаром солнце, тем не менее, слепящее привыкшие к темноте глаза. Над редким пролеском плыл белесый густой туман, скрадывающий и солнечные лучи и очертания оставленного позади леса. На добротной ткани камзола Светоча расползались влажные пятна, а руки были холодны, как лед, однако он и не думал осаживать коня, давая ему отдых, а себе — возможность забрать плащ, так неосмотрительно отданный мне.
Несколько раз я пыталась расстегнуть затейливую фибулу, выполненную в форме стилизованного солнца, с глазами-сапфирами. Но каждый раз на пути моих закоченевших пальцев вставали руки её владельца, и беловолосый граф вновь останавливал меня, говоря, что ничуть не замерз. Я не верила, но кивала, вновь проваливаясь в зыбкое забытье, навсегда окутавшее и разрознившее картины моего бегства.
Я плохо помнила, как мы выбирались из замка.
Помнила боль в правой, зачем-то порезанной Светочем руке, а так же то, что преодолела весь путь на его руках и как мелькали, сменяя друг друга коридоры. На измученное переживаниями сознание опустилась тьма, сквозь которую прорывались обрывки слов, произнесенных на незнакомом языке, слабый огонек затухающего факела в руке Зака и свирепо скалящееся изображение волка на разрушенной в какую-то ночь стене.
Тяжелые камни избороздили глубокие трещины, рисунок осыпался и раскрошился, но куда больше потрясла меня дыра, чернеющая в том месте, где был когда-то эфес ныне осыпавшегося цветным прахом меча.
Казалось, кто проломил стену кулаком, легко пробив тяжелую кладку и уничтожив замочную скважину. Я думала братья придут в отчаяние. Но они лишь выругались и продолжили свой путь, не замечая, как пришедшая было в себя я, вновь закрыла разом потяжелевшие веки, уже не видя, как сменяют друг друга проходы.
Пропустила я и миг, когда мы покинули замковые стены, а сама я оказалась сидящей впереди Светоча, заботливо укутавшего меня в свой теплый плащ.
Кажется, мы пробирались через лес: несколько раз я открывала глаза, с удивлением замечая темные ветки, качающиеся над нашими головами и смазные тени гигантских стволов.
Скачка длилась всю ночь, прекратившись лишь на пару рассветных часов, промелькнувших одним мгновением для только начавшей приходить в себя меня, потревоженной ласковыми розоватыми лучами. Свет нового дня обласкал стволы скрывающих нас деревьев, но так и не дотянулся до моих инстинктивно протянутых к солнцу рук.
С тех пор прошла пара часов, и я вновь пробудилась, успев заметить, как исчезают вдали приграничные столбы с гордо реющими знаменами цвета сапфира — знамена рода де Элер…
— Прощайте… — тихо простонала я, глядя на окружающий мир сквозь прозрачную пелену слез. Зак вновь подхлестнул зло фыркнувшего Вестника, а услышавший мои слова Светоч лишь крепче прижал меня к себе, шепнув над самым моим ухом:
— Спи…
В следующий раз я пришла в себя на закате. Остывающее солнце медленно катилось за край горизонта, скрываясь за кронами деревьев, тихо перешептывающихся зеленой листвой.
Я лежала у самой кромки небольшой, густо поросшей мхом полянки, свернувшись клубком на все том же синем, как весеннее небо плаще. Второй — алый, как солнце над миром, был накинут на меня вместо одеяла, а его владелец примостился рядом. Беспечно сидя на сырой земле, Зак смотрел в разведенный кем-то костерок, над которым наполнялся жаром закопченный котелок.
— Проснулась? — Даже не оборачиваясь ко мне, спросил рыжеволосый, все так же внимательно разглядывая предмет кухонной утвари.
Я лишь молча села, неловко кутаясь в чужой плащ. Помолчала, так же, как и Зак всматриваясь в огонь, и спросила, растеряно оглядываясь по сторонам:
— А где Светоч?..
— Скоро будет, — так же немногословно ответствовал рыжеволосый граф, поднимаясь на ноги и даже заглядывая зачем-то в котелок.
Я тоже поднялась на ноги, осторожно отложив пожалованный мне плащ. Огляделась, отмечая, что ели и сосны сменились дубами — исполинскими деревьями с теплой шероховатой корой и узорными, будто вырезанными каким-то искусником листьями.
Нагнувшись, я подобрала один из таких, сорванный, видимо, озорником-ветром и, выпрямившись, подняла вверх, рассматривая четкий узор на фоне нежно-фиолетового неба, не освещенного еще светом и самой робкой звезды.
Ветер качал пышные кроны, расплетая мои собственные, забранные в небрежную косу волосы, а я все смотрела и смотрела вверх, запоминая этот миг. Чтобы и спустя тысячи лет суметь припомнить и сладостную свежесть воздуха, и шелест листьев над головой и темные контуры поднятого над головой листа, словно диковинное крыло устремленного к темнеющим с каждым вздохом небесам.
«Волшебство?..» — Подумала я, бросая быстрый взгляд на неожиданно собранного и молчаливого графа, собираясь спросить, не его ли магической светлости обязана этими странными ощущениями. Но Зак ответил сам, обернувшись и окинув меня пристальным взглядом желтых, как лесная подстилка глаз:
— Свобода.
А в следующий миг налетел порыв теплого, пахнущего иглицей ветра. Распустил, разметал по плечам волосы и пропал, унося на своих невидимых крыльях мой лист, закружившийся в неведомом танце и пропавший вот тьме скорой ночи.
— А куда мы едем?.. — Проводив листок взглядом, спросила я, недоуменно оглядывая наше прибежище.
— Мы проедем через земли де Крайнов и де Реймов, — Поспешил занять меня разговором Зак. — Это неделя скачки. Затем мы пересечем границу железного графства и выедем к свободным землям. Через них нам можно будет ехать ни от кого, не таясь, но до тех пор — придется поберечься, не показывать лицо чужакам.
Я лишь кивнула, пытаясь понять, о чем говорит рыжеволосый. Стоит признать, география для меня была понятием чуждым и абстрактным. Научившись разбираться во многих окружающих вещах, я, тем не менее, была ужасающе несведуща во всем, что творилось за пределами баронства. Я умела вышивать, играть на клавесине, танцевать и поддерживать беседу, но если бы кто-то спросил у меня об устройстве этого мира, его ожидало бы сильное потрясение.
Я знала наших соседей и имя императора, где пролегают границы наших владений, но если бы кто-то попросил указать меня сторону света, где плещется мировой океан, я не смогла бы этого сделать и под угрозой пыток.
Сомневаюсь, что родители и сестра не замечали этого.
Однако очевидным это стало лишь после приезда графов.
Как я осознала впоследствии, все их рассказы были попыткой залатать дыры в моих знаниях — мягкими и ненавязчивыми уроками — первыми из тех, что преподавали мне мои лорды.
Но тогда я даже не осознавала этого, восприняв очередное поучение как сказку. Не думаю, что братья не догадывались о моем отношении к их рассказам, однако не проявляли никакого недовольства еще во времена наших блужданий по подвалам замка де Элер.
Не стал исключением и этот раз. Заметив мое смущение, Зак со вздохом подошел к собственной котомке, порывшись в которой извлек тряпичный обрез, оказавшийся картой. И какой!
На ней, расстеленной поверх плаща, города и страны, реки и горы были не просто схематичными и не всегда понятными изображениями, о нет!
На тряпичной поверхности тянулись шпилями кверху дворцы и замки, белели свежие срубы и чернели остовы обгоревших домов. Горы сверкали белыми шапками снега, а реки — бежали, сверкая водной гладью.
— Смотри, Вира, — Заметив мое изумление и восторг, сказал явно польщенный Зак, указывая на зеленеющий лес. А тот сразу разросся, заняв значительную часть полотна и вызвав новый пораженный ах у меня. — Мы здесь. И если нам проскакать напрямик через лес, — подчиняясь движению его пальца, картинка менялась, следуя, лишь Заку ведомым тропам, пересекающим лес, словно нити паутины пропущенный нерадивой горничной угол, пока, наконец, не замерла на изображении мрачной деревеньки. — То мы выедем к южному кресту владений де Крайна. Там мы сможем пополнить запасы и узнать новости. Увы, но сильно задерживаться там мы не будем, ибо велика вероятность того, что твой несостоявшийся жених уже разослал птиц по своим вассалам, и те будут стараться удержать нас далекими от представлений о чести способами. Впрочем, поверь, мы не многое потеряем — отдых в сырой, пропахшей и заплесневевшей хате с кровом из дерна не прибавит здоровья. Когда мы пересечем эту деревушку, мы поедем вдоль реки, пока не доберемся до брода, через который переберемся на тот берег, являющийся по-совместительству началом владений де Реймов. Здесь мы заедем в Стальград, узнаем новости и получим небольшую передышку. А затем, будет самый трудный участок нашего пути. Большая часть баронства покрыта болотами, а потому последующие десять — одиннадцать дней нам придется пересекать их. Зато это позволит сэкономить время и, что уж греха таить, снизит возможность быть настигнутыми Эрвудовскими псами. — Словно оправдываясь, вздохнул рыжий граф, не сводящий пристального взгляда с моего печального лица. Угроза здоровью было последним, что интересовало меня в тот момент. Видимо, понял это и Зак, поймавший мой настороженный, будто у лесной кошки взгляд.
— Ах да, прошлой ночью мы слукавили. Мы пришли не только, а вернее, не столько попрощаться, сколько предупредить, что барон принял брачное предложение от небезызвестного тебе графа Эрвуда. Так что, прости, но если бы ты не согласилась, нам пришлось бы силой увозить тебя прочь, ибо ничто в этом мире не заставило нас оставить тебя в руках этого чудовища. Так что прости, но прошлой ночью ты действительно навсегда покинула баронство…
Наверное, Зак ожидал слез и проклятий. А я лишь прикрыла глаза, и прошептала, чувствуя, как бегут по щекам горячие дорожки слез:
— Навсегда… — Повторила я, глядя в черное небо.
Вечер прошел…скомкано. Незаметно вернулся Светоч, бросивший вопросительный взгляд на брата, не решаясь, однако побеспокоить меня, молча наблюдавшей за бегом прозрачных, словно просветлевших облаков.
Всего месяц назад я и представить себе не могла, что окажусь втянутой в такую ужасную и предосудительную историю. Я с бесконечным непониманием читала столь любимые Элоизой приключенческие романы, считая, что все эти побеги из-под венца и от семейных тайн — несусветная и необъяснимая глупость. Сегодня я сама совершила её, не в силах оставаться в месте, чьи обитатели разбили мое сердце. Я осуждала маркизу Селению, считая её, забывшую о дочернем смирении, грубой и вульгарной. Но сама поступила не лучше, а может, и хуже воинственной маркизы. Уезжая из отчего дома, она увозила с собой древнее оружие, я — неряшливо завязанные в простыню наряды. За спиной маркизы были годы службы в отцовском гарнизоне, у меня — незнание элементарных вещей, и абсолютное непонимание происходящего.
Мой уютный мирок разрушился в единый миг, и я оказалась недостаточно смела, чтобы принять брошенный судьбой вызов. Бежала, обрекая на презрение и себя, и графов, внимательно наблюдающих за дымящим котлом, в кипящую воду которого только что были брошены пара кружек пшена и ломтики сухого мяса, вытащенного из расшитого странными знаками мешочка.
Вскоре каша была готова, и я робко приняла незнакомое кушанье из рук прячущего глаза Светоча, без аппетита прожевывая безвкусное месиво. А тот не спешил приниматься за свою порцию, внимательно наблюдая за мной.
Я замечала это, бросая на него косые взгляды из-под ресниц, однако спрашивать не решалась, вновь и вновь опуская глаза на помятый подол, пока, наконец, не отставила полупустую чашку, поблагодарив встрепенувшихся братьев.
— Так плохо? — Виновато спросил Зак, пристыжено опуская глаза. Стоит признать, по сравнению с замковой кухней, предложенное мне блюдо было весьма… специфично. Но погруженная в себя я едва ли обратила внимание на вкус. Тем паче, что во рту поселилась горечь от пролитых слез, и голова шла кругом от всего случившегося со мной — могла ли я задумываться о вкусе какой-то приготовленной на моих глазах каши?..
Несколько вздохов я удивленно вглядывалась в его озаренное светом костра лицо, пытаясь проникнуть в смысл вопроса. Затем, осознав, слабо улыбнулась и покачала головой:
— Очень вкусно. Спасибо. — Вновь поблагодарила я, опуская голову.
Размышления о собственной глупости, так поглотили меня, что я не заметила, как все это время молчаливо разглядывающий меня Светоч, покинул свое место, в какое-то мгновение, оказавшись рядом, обняв за плечи, прижимая к широкой горячей груди.
— Мы знаем, тебе плохо. Через это прошли, и я, и Зак. Всегда тяжело оставлять тех, кого любишь, но поверь, так было лучше для тебя. Мы отняли у тебя дом, а подарим самые прекрасные чертоги, отняли любимую сестру, но станет самыми нежными и верными братьями, — тихо шептал он, ласково гладя мою вздрагивающую от душивших меня рыданий спину. — Знаю, сейчас это кажется диким, но поверь так, мы избавили тебя от куда большей и потери и разочарования. И пусть ты не скоро увидишь замок де Элер, но… он останется в твоей памяти домом, где ты взрослела вместе с… доброй и верной сестрой… — На миг запнувшись, все же заговорил об Элоизе мой утешитель. Я же лишь всхлипнула, вспомнив, слова гномика:
«Это и Зак со Светочем поняли — потому рыжий так обозлился на тебя, там в лесу. Он — то видит, что ты нуждаешься в Элоизе, куда сильнее, чем она в тебе. Ты любишь человека, а она — игрушку. Которую отдали другим, и которую ей так не хочется отдавать. Она бросит тебя, не задумываясь, уже бросила, даже не вспомнив о тебе за время охоты. А ты, не сможешь её оставить…» — Сказал тогда он, и оказался прав.
Моя Эли никогда не любила меня. И, наверняка, то, что предпочитала не замечать я, было очевидным для моих чародеев. Но они молчали, щадя чувства незнакомой им девицы, лишь отталкивая тянущуюся к новым игрушкам эгоистичную девчонку — словно оберегая меня от истины, о которой мог догадаться любой непосвященный в тот искусственный мирок, что возвели вокруг меня. Как щадят и сейчас, зная, но молча о той ужасной правде, которая открылась благодаря чародейству, так внезапно ворвавшемуся в мою жизнь.
Я сидела на поваленном бревне, щедро застеленном добротным плащом, вдыхая запах незнакомого леса и прижимающего меня к себе мужчины. Наверное, это было жутким неприличием — принимать эти теплые объятия. Но в последние недели я нарушила слишком много законов, оказавшихся лишь насмешкой над всем, чему меня учили. Я погубила свою репутацию, но не жалела об этом, осознавая, что вместе с братьями в мою жизнь ворвалось что-то совершенно невозможное для прежней пугливой Эльвиры — опасное, недоступное…настоящее.
Но братья не знали об этих мыслях.
И пальцы Светоча все так же скользили вдоль моего позвоночника, а волшебный голос клялся сделать меня самой счастливой, подарить все золото мира, обещая, что всё образуется, но, так и не решаясь сказать, что возврата к прошлому нет, и не будет.
— Пройдет несколько лет, и ты сможешь навестить барона и баронессу, — шептал он, зарываясь лицом в мои рассыпавшиеся по плечам волосы, пахнущие уже не розовой водой, но диковатой, горькой сыростью древнего леса. — Элоиза будет рада увидеть тебя, вы сможете навещать друг друга, писать письма, а мы…
— Светоч, прекрати. — Неожиданно для себя попросила я, прижимаясь своей мокрой от слез щекой к его гладкой теплой, несмотря на ночную прохладу щеке. — Даже Зак нашел силы сказать, что я никогда не вернусь. Не лги мне, хорошо?.. И поверь, так будет лучше — я не смогла бы там остаться…. Пока не появились вы, я была словно слепой котенок в паутине снов. Вы открыли мои глаза, заставили увидеть то, что я не пожелала бы узнать никогда, впрочем, этого не желали и вы…. Но я узнала, уж прости меня за эту самостоятельность. И я знаю, что как ни больно это признавать, но лучше для всех, если я постараюсь забыть последние два года, как забыла всю свою предыдущую жизнь… — Шептала я, и волосах моих играл теплый ветер, а по щекам текли слезы — последние слезы, позволенные мне, а в ушах звенели голоса тех, кого я оставила… чтобы никогда не увидеть.
Светоч молчал, пораженный моим признанием, прижимая меня к себе до боли в ребрах — будто боялся, что я вырвусь из его объятий, убегу прочь, чтобы никогда уже не видеть этого печального лица.
А я смотрела в небо — черно-фиолетовое, печальное небо, перемигивающееся белыми пятнами звезд, расплывающихся из-за застилающих глаза слез. Видела я и легкие кружева туч, и половинку луны, идущей на убыль, в обрамлении качающихся над нами дубовых листьев, кажущихся рыжими, по-осеннему яркими, в рыжих всполохах костра, бросающего ломкие тени на окружающие поляну стволы.
— Прости… ты не должна была знать, — наконец хрипло прошептал беловолосый. И спросил, чуть отстранившись, чтобы заглянуть мне в глаза: — Ты ненавидишь нас?..
Чуткие, разом озябшие пальцы вытирали мои слезы, а я лишь молча смотрела в голубые — голубые, будто вешнее небо глаза, впервые заметив усталые морщинки вокруг их уголков — следы возраста. Осторожно провела по ним пальцем, и наконец дала ответ, о котором ни разу не пожалела в последствии:
— Нет, не ненавижу.
Туманным утром четвертого дня нашего путешествия мы въехали в деревню, значащуюся на карте братьев, как «Луговодье». На мой вопрос о причине подобного названия братья лишь пожали плечами. Я же во все глаза смотрела на первую в моей жизни деревню.
Надо признать, окидывая взглядом, словно влажные бревна и темные срубы я испытала некоторое разочарование. Для меня деревня была чем-то далеким, а потому, как сказал ухмыляющийся Зак — идеализированным. Слабо представляющая, о чем говорит веселящийся граф я, лишь покивала головой, соглашаясь, что ожидания мои и в самом деле, не совпадали с реальностью.
Видимо, именно этим был объяснен тот факт, что услышав предложение встревоженных братьев, я послушно согласилась подождать их в ближайшем перелеске, пушистой границей окружившей зеленый лужок, сплошь усыпанный крохотными ярко-желтыми цветами.
В сопровождающие мне достались уже знакомый мне рыжий Вестник, привычно подхвативший край моего потрепанного и пропыленного платья, удерживая, таким образом, рядом с собой, и белогривый, похожий на фигурку из сахара Светозар. Очень медленно и аккуратно вышагивая рядом, он безумно напоминал мне собственного хозяина скрывшегося за воротами деревни.
Некоторое время я осматривала луг, простирающийся вплоть до самой сверкающей на солнце реки.
А зрелище и в самом деле было дивным.
Всюду насколько хватало глаз, зеленела нежная, ярко зеленая трава, оттененная золотом десятков лютиков, кажущихся продолжением яркого, ослепительно-желтого солнца, сияющего среди голубизны чистого небосклона.
И уставшая, измученная непривычно длинной дорогой я, не могла, тем не менее, удержать восхищенного вздоха. Некоторое время я ходила по мягкой траве, осторожно прикасаясь то к неожиданно колючим листьям незнакомых растений, то — к нежным лепесткам цветов.
Закрыла глаза, подставляя лицо нежным, еще не напитавшимся жаром солнечным лучам, вдыхая непривычный, ароматный, пахнущий водой и, наверное, луговыми цветами воздух, с жадностью впитывая незнакомые прежде запахи.
Родители не считали возможным, позволять мне покидать стены отчего дома.
Я знала, что вокруг замка рассоложено множество деревень, но не была и в самой крохотной и неприметной. Я читала о заливных лугах, каким-то чудом затаившихся по берегам бурливой реки, пересекающей баронство насквозь. Слышала о цветах, что растут сами, не подвластные воле садовников, но… ничего этого не видела, словно принцесса из сказки, заточенная в собственном безразличии. Но появились братья, и мир стал другим — заиграл, засветился новыми красками, и теперь я с жадностью впитывала то, чего не замечала раньше…
Внезапно, в мои мысли ворвался новый непонятный звук, разом разбивший волшебные мгновения.
Вздрогнув, я открыла глаза, да так и застыла, пораженно глядя вперед.
Ко мне, едва слышно ступая среди зеленых трав, двигалось самое странное существо, которое только могла вообразить. Было оно невысоко — чуть больше самца благородного оленя, однако обладало белой, словно светящейся изнутри шкурой, длинными, стройными ногами, заканчивающимися скорее лошадиными, лохматыми бабками, почти полностью скрывающими раздвоенные, будто у коровы копытца. У животного был длинный, заканчивающийся пучком волос, будто коровий хвост и длинная гибкая, почти лебединая шея, заканчивающаяся узкой, совершенно лошадиной головой, посреди покатого лба, которой сверкал, переливаясь жемчугом длинный витой рог.
Животное шло среди бесконечно зеленых трав, но не примяло и листка и сияние, исходящее от его шерсти изменяло все вокруг и казалось, что сам солнечный свет меркнет пред ним. Оно приближалось, но я не чувствовала испуга, а в какой-то миг и вовсе пошла навстречу, протягивая руки к существу, вырвавшемуся из древних сказок.
И то совсем не боялось, продолжая идти вперед, остановившись в паре шагов от меня, так близко, что я могла разглядеть каждую шерстинку на его морде, и ощутить манящий жар его тела, твердого, будто скала и горячего, словно раскаленная печка у которой так любила сидеть в замковой кухне Элоиза…
Вспомнив о сестре, я болезненно поморщилась — её предательство я переживала куда тяжелее и бегства, и едва не состоявшегося замужества. А волшебное животное, словно осознало, о чем я думаю, и внезапно потянулось ко мне покрытой мягкой, словно лебяжий пух шерстью, мордой, ласково коснувшись мягкими губами моего лба.
И мир снова перевернулся.
На душу мою снизошла вдруг такая благодать, что все страдания мои и терзания показались глупыми и не стоящими моих слез. Дорога моя являлась ко мне со всей четкостью, и я уже не сомневалась, что решение, принятое мной — единственно правильное. Мне нет места в привычном мире, и даже останься я в нем — все равно бы не смогла жить, как прежде, и быть может, просто сошла бы с ума, не в силах пережить разлуки с существами, полностью, как я теперь понимала, завладевшими моим сердцем…
Не знаю, сколько длилось это странное оцепенение.
Я стояла среди бесконечного ковра зеленых трав, осторожно перебирая длинную гриву неведомого зверя, и та была столь же необычна, как и он сам. Длинные серебрящиеся в солнечном свете пряди были нежны, словно щелк и вместе с тем резали кожу не хуже стальных струн. Но в те секунды я не ведала силы, способной разорвать эти прикосновения, отнять у меня мое волшебное, сказочное, такое тихое и ласковое существо, доверчиво уложившее на мое плечо узкую умную морду.
Оно не боялось меня, доверчиво подставляя горячую шею под мои руки, безропотно снося прикосновения, платя за них странным ощущением покоя, так несвойственным моей душе. А я с жадностью вдыхала незнакомый прежде запах, отчего-то казавшийся мне удивительно знакомым.
Наверное, это было очень рискованно — стоять, прикасаясь к неведомому существу, позволяя ему дотрагиваться до себя…
Но в, то время я была подобно новорожденному щенку, готовому радоваться и тому, что вызывает отвращение его матерой, серьезной матери. Тогда, я еще не понимала, что за мир принял меня в свои сети, и не боялась… ничего.
Мои глаза скользили по сияющему небу, а от существа веяло дружелюбием и лаской, которых так жаждало мое сердце. И я отвечала тем же, почти наяву видя, как соединяются наши души, делясь взаимной и все крепнущей симпатией, согревающей и меня и это, одинокое, и прекрасное существо.
Я молчала. Отчего-то я была уверена, что слова чужды той реальности, в которой пересеклись наши судьбы. Не то, чтобы мой внезапный знакомец не смог бы осознать о чем я говорю, скорее — он знал это еще до того, как ставшие вдруг чередой бессмысленных звуков слова, сорвутся с губ, разбивая волшебство момента.
Впрочем, наше молчание было лишь внешним, наносным, ненастоящим, как дешевая позолота, остающаяся на пальцах и после самого легкого касания. Мы разговаривали, но общение это было куда глубже всех разговоров, что я вела до этого. Мы открывали друг для друга свои миры — до этого совершенно чуждые и несвязанные между собой, они текли с нашей кровью и жили в нашей плоти, внезапно став очевидными и родными. Мой мир — мир физический, громогласный, шумный и суетный; и его — мир духов и теней, мир, где форма определяется желанием, а удерживается лишь силой разума. Мир бесформенный, но от того куда более прочный и нерушимый, и мир постоянный, а от того находящийся в непрерывном взаимосвязанном движении…
Он учил меня изменять реальность лишь силой мысли, я — видеть действительность тем единым монолитом, что позволял людям единолично властвовать в этом уголке вечности столько веков. Я открывала для него таинство, что мир — один. Он объяснял, что миров бесконечно много, но в тоже время каждый из них — нерушимая, но не всегда осознаваемая часть другого.
Знание одного втекало в другого, изменяясь и наполняясь новыми тайнами, недоступными ни для кого другого в этом мире. Вернее, той его части, которую способны воспринимать и я, и волшебное существо, подобно мне смотрящее в небеса прозрачными, будто горный ручей глазами.
Он говорил мне о временах, когда их было невероятно много, но потом все они исчезли — растворились в соленой морской пене, а быть может, ушли в другую реальность, постичь которую дано не всем. Он открывал то, что было до меня — в то страшное время, когда мир был совсем другим и границы между реальностями еще не были так нерушимы. Когда он ходил между ними, узнавая все больше, пока знание это не приковало его к этому месту.
Я делилась своим незнанием, почти физически ощущая, как распадаются, рассыпаются границы, неспособные сопротивляться небытию, заключенном в неведении…
И в какой-то миг, мир дрогнул, потерял очертания, зазвучал иными звуками, заставившими меня зажмуриться, зажимая уши, разрываемые ревом неведомых чудовищ. А когда я открыла глаза — он был прежним, и даже я не могла поклясться, что кровавое небо и черная, выжженная земля под ним не были плодом моего расшалившегося воображения.
Я разорвала наш контакт лишь на миг, но когда открыла глаза — моего волшебного друга уже не было, ибо страх был недоступен тем уголкам мира, где скрывался от чужаков он, внезапно решивший разделить одиночество с кем-то, несравнимо более юным, но как ему показалось, способным понять…
«До встречи в Замке над миром…» — Тихо прошелестело в моей голове и чудо исчезло.
За спиной зашелестела трава, сминаемая тяжелыми копытами, а спустя мгновение на плечо опустилась любопытная белая морда Светозара, каким-то чудом скрывшегося из вида во время моего общения с белогривым.
— Я, правда, его видела?.. — Жалобно спросила я, у коня, уже смирившись с мыслью, что у моих волшебников — графов и кони им под стать.
Но Светозар лишь фыркнул, деликатно скользнув по моему виску мягкими, влажными губами и вновь опустил морду к нежной траве. Впрочем, я и сама знала ответ — пальцы все так же ощущали гладкую поверхность нескольких, оставшихся в моих руках волосков.
— А существа из сказок бывают?.. — Был первый вопрос, прозвучавший, как только мы углубились в лес, и деревня скрылась среди деревьев. Сегодня я ехала вместе с Заком, без труда удерживающего меня перед собой.
— И лешие, и домовые, и множество самых разных персонификаций природных сил, — охотно откликнулся рыжеволосый, уже привычно устроивший подбородок на моем плече. Но тут же рассмеялся, согревая кожу моей щеки, и смех его был подхвачен Светочем так же заметившим мое удивленное лицо, и без труда разгадавшим причину моего смятения.
— Бывают — бывают, — уже проще сказал его брат, ласково проводя левой рукой по моей мгновенно вспыхнувшей багрянцем смущения щеке. — В нашем мире, вернее в его человеческой части наравне с графами, баронами, герцогами и прочей титулованной нечистью обитают существа куда более древние, мудрые, а потому и несравнимо более жестокие, нежели люди. Они живут долгие, долгие века, видят, как ломается их мир под руками хрупких и недолговечных, но таких разрушительных существ. А это, как и время, прожитое ими, убивает жалость, требуя совсем других рамок приличия и норм, чуждых смертной логике.
— Почему? — Стараясь оглянуться, спросила я, удивленная внезапно утратившим всякую веселость голосом. А Зак отвечал, развивая пряди моих волос собственным горячим дыханием:
— Для того чтобы прожить шестьдесят-семьдесят лет не нужно особых усилий. Загони себя в рамки, достаточно жесткие, чтобы преодоление их было недоступно для большинства, создай свою собственную клетку из иллюзий и правил — и век твой пройдет спокойно. Ведь ты убедишь себя, что от твоей воли не зависит ничего в этом мире, а вся твоя жизнь — лишь то, что пожелали тебе боги, демоны и прочие высшие силы. Но попробуй принять вечную жизнь, если она полна ограничений, возникших вместе с кастами. Такая жизнь действительно утомительна и почти бессмысленна. А потому все, кто таятся от смертных, не обременены большинством предрассудков: любить до боли, мстить так, чтобы запомнили, а убивать — пока не насытишься. — Говорил Зак, бережно придерживая меня за талию, и прижимая к лошадиной шее, когда раскидистые ветки деревьев нависали слишком низко над нашей головой.
— Ужасно. — Только и сказала я, неловко хватаясь за гриву Вестника. — Они живут, не веря в богов?..
— Они видели богов. А другие — считались ими когда-то. Просто их боги куда древнее и… реальнее тех, которых придумывают люди. Они слишком стремятся подчеркнуть чуждость божественной природы, принизить человеческую сущность пред сущностью некой высшей материи, для пущей недосягаемости, заточенной в какую-нибудь извращенную, далекую от них форму.
— А это не так? — Вновь спросила я. — И на что похожи боги?
— На тех, кто их породил и форму, наделенную не только жизнью, но и разумом в этом участке мира. — Непонятно откликнулся рыжий граф, заботливо убирая с моих волос пару округлых зеленых листочка, сорванных игривым ветром.
Но мне было не до внешнего вида.
— Значит, боги похожи на людей?..
Вопрос был искренним, но Зак отчего-то расхохотался, откинув голову назад, подставляя лицо теплым косым лучам. За что немедленно был обруган Светочем, обозвавшим брата конспиратором и вступившим в наш разговор.
— Нет, милая, они не похожи на людей. Но они и не отличаются от них. — Лишь больше запутав меня, покачал головой он, и попытался объяснить, задумчиво теребя поводья своего совсем не страшного коня. — Бог — это некая сущность… наделенная необычными способностями. Она столь многогранна и многолика, что, пожалуй, и сами боги не ведают своего истинного лица. Бог может быть жизнью и смертью, любовью и войной. И ипостаси эти рознятся, оттого и предстает порой один и тот же бог в совершенно разных образах. На Западе принято считать, что наша богиня — юная девушка с букетом луговых цветов в руках, Восточные жители рассказывают, что она — королева Ламий — полузмея — полуженщина. Если бы мы спросили об её облике в Халифате, нам сказали бы, что богиня-сестра — Нагиня, многоголовая змея, чья кровь дарит вечную жизнь, а чешуя сияет ярко, как солнце. На юге её описывают, как гигантскую черную пантеру с золотой полосой вдоль всего хребта, а на Севере — с серой волчицей или с черной. Но описания её деяний и слов, не дают сомневаться, что это — одно существо. Скажи, неужто, стали бы верующие и надеющиеся на её защиту нарочно уродовать свою благодетельницу? Нет, просто боги милосердны, и приходят в том обличии, которое пощадит сознание взывающих к их милости. Да и само оно, защищаясь, заточит их в более знакомую форму, так что, в большинстве мнимых уродств богов, виноваты сами люди. А вот те, кого принято называть нечистью, не ограничивают свой кругозор договорами между истиной и тем, что вбивается в людские головы с рождения. А потому, видят все, скажем так, не человеческое, куда вернее, нежели простые смертные…. Нашу не человеческую сущность они, например, видят на раз, и куда охотнее вступают в контакт…. Но вернемся к твоему первому вопросу. Что ты там спрашивала? Сказочные существа?..
Я лишь кивнула, бросив новый заинтересованный взгляд туда, где за деревьями и селение раскинулась река, и зеленел лужок, где произошла удивительная встреча.
Мы ехали вдоль села, отделенные от него лишь рядами деревьев, и ветер доносил до нас шум проснувшегося поселения, запах дыма и рыбы. Опасающиеся погони братья решили объехать хижины, не показываясь на глаза их жителям.
К реке мы должны были выехать лишь через пяток часов — когда село останется далеко позади, а солнце начнет тянуться к земле. Признаться, мне очень хотелось взглянуть на рыбацкие домики, а может, и побывать внутри. Но я понимала всю опасность своего положения, а потому сдерживала разочарование, вместо этого поспешив выспросить у братьев о необычном существе, чей подарок все так же сжимала в руке, не решаясь ни оставить себе, ни выбросить.
А Светоч говорил, перехватив право голоса у всё еще смеявшегося брата:
— Ах, Вира, что за дивные дни тебя ждут! Я, уж прости, даже завидую тебе — для меня остались в прошлом. Сейчас ты напоминаешь слепого котенка, впервые увидевшего мир! — Неожиданно заявил он и улыбнулся — тепло и немного мечтательно.
Я удивленно взглянула на погрузившегося в свои мысли графа, а его брат шепнул мне в самое ухо, радуясь, кажется, возможности, вновь вести разговор:
— Когда… мы обретаем силу духи природы появляются почти каждый день. Кто-то просто смотрит, боясь показаться на глаза, кто-то пытается напасть и выпить силу. А духи стихий — существа, по правде сказать, любопытные, словно дети. Они наоборот, стремятся познакомиться и дарят…довольно приятные подарки. — Вновь рассмеялся он, бросая короткий взгляд на разрумянившегося брата. А я спросила, переводя взгляд с одного на другого:
— А что с ними делать?
Братья вновь рассмеялись: тепло и как-то покровительственно, но я лишь улыбнулась — иногда графы начинали вести себя так, будто нас разделяли сотни лет: объясняли элементарные вещи, напевали детские песенки, но вместо раздражения это вызывало чувство странной, щемящей нежности в груди, будто так уже было когда-то…
— Эти подарки другого рода…. Но если так случилось, что они осязаемы — их нужно беречь, ибо это совершенно необычные предметы, которые были приняты за достойные нас… — Несколько самоуверенно заявил Зак, сверкая желтыми, будто весенний мед глазами.
Я же кивнула, осторожно поправляя сплетенные в тонкую косичку, и обмотанные вокруг левого запястья волоски, сокрытые от всего мира под пленом легких летних перчаток.
До реки мы добрались на закате. Всё так же, не слезая с лошадей, спустились по крутому, густо поросшему разнообразной травой склону, песком осыпающемуся под нашими ногами.
— Может, лучше спешиться?.. — Жалобно спросила я, отчаянно цепляясь то за руку Зака, то за гриву его коня, осторожно спускающегося вниз.
— Ноги переломаем. А наши Светозар и Вестник потому и наши, что в огне не горят и в воде не тонут. Пройдут, и мы на спинах будем мешать им куда меньше, чем мы — под ногами. — Откликнулся уставший, измотанный Светоч, тем не менее, продолжавший подгонять еще более уставшего Светозара.
Я же, поняв, что мои увещевания не возымеют действия, обречено зажмурилась, истово взмолившись богине, умоляя её не дать нам низвергнуться вниз в тихие воды реки.
Под поцелуями клонящегося к линии горизонта солнца, вода окрасилась в нежно — розовый мягкий цвет, разбавленный золотой дорожкой, пересекающей его до середины, где дрожа и переливаясь, сверкал алый шар отраженного солнца.
Зрелище было прекрасно, но вся его красота отступала и меркла пред моим страхом, а потому я открыла глаза лишь, когда безумный спуск закончился. К тому моменту на мир опустились мгла — лишь на западе сияла тонкая, пурпурно-алая полоска — последний вестник уходящего дня.
Заметив мой взгляд, братья остановились, придержав недовольных коней, а я все смотрела вперед, задумчиво покачивая на пальцах все же одетый а шею подарок и не понимала того странного трепета, что родился в моей груди при этом зрелище…
Предвечерние часы коротки и вскоре догорела и приковавшая мое внимание полоса, и я смогла отвести взгляд, поймав нетерпеливый и ждущий взгляд Светоча.
— Что? — Одними губами спросила я. Но граф покачал головой и сказал, хмурясь, будто чудо, которого он ждал, не случилось:
— Поехали.
Переправа далась нам неожиданно легко.
Недовольно нахохлившийся, будто озябшая пичуга Светоч предрекал всевозможные неприятности, говорил о подводных камнях и течениях, но наши кони легко, будто под ногами у них была брусчатка, преодолели брод, вздымая тысячи брызг, оседающих на моем платье и ногах графов.
Как ни странно, капли эти не только не впитывались, оставляя ткань совершенно сухой, но и соскальзывали вниз, возвращаясь в, будто остановившуюся реку, перебравшись через которую братья лишь подстегнули коней. А я шепнула, оборачиваясь на берег, где, как мне показалось, мелькнула, но тут же растворилась среди деревьев, белая, словно вытесанная изо льда и вылепленная из снега тень:
— До встречи…
Той же ночью мы добрались до Стальграда. К моему удивлению, ворота этого славного города не только были открыты, но и пропускали через себя вереницы телег и одиноких путников, полноводной рекой стекающихся в город. Встревоженная я оглянулась на Зака, перевела взгляд на клюющего носом Светоча — но братья были спокойны, хотя, кажется, удивленны не меньше моего.
— Светень. — Четко произнес беловолосый, плотнее кутаясь в возвращенный ему плащ.
Я лишь нахмурилась, а Зак расхохотался, пояснив ничего не понимающей мне:
— Это, милая моя Эльва, праздник такой. На него устраиваются народные гуляния, ярмарка, петушиные и собачьи бои.
Никогда не бывавшая в крупных городах и уж тем более на ярмарках я встрепенулась, но тут же поникла, бросив печальный взгляд на распахнутые настежь ворота:
— Нам ведь туда нельзя, да? — Грустно спросила я, уже привычно заиграв прядями рыжей гривы всхрапнувшего Вестника.
— Отчего же?.. — К моему удивлению не разделял моих мыслей Светоч. — Можно и нужно. Ты устала, да и нам нужен отдых опять же, в дороге нам может понадобиться масса самых разнообразных вещей, а ярмарка — блестящий повод обзавестись большинством из них. Не будем упускать то, что само идет нам в руки?.. Наверное, мы сможем даже погулять и посмотреть на скоморохов. Как ты на это смотришь?..
Смотрела я восторженно, но не на открывающиеся возможности, а на подарившего мне их графа, улыбающегося мне в ответ.
— Это будет прекрасно! — Восхищенно ответила я, а Зак неожиданно приказал, натягивая мне на голову капюшон собственного, накинутого мне на плечи плаща:
— Пока не проедем ворота и храмовую площадь, чтоб беды не случилось — держи лицо закрытым, а все остальное сделаем мы. — Шепнул он, вновь касаясь моей щеки обветренными губами.
Я лишь кивнула, радуясь, что ночь и капюшон скрывают мое лицо, залитое густым, почти физически ощутимым румянцем. А братья пустили коней рысью, легко минуя, проезжающие мимо телеги и одиноких всадников, не обращая внимания на досадливые и гневные крики оставленных позади путников.
Миг — и мы у ворот. По всей дороге были разложены костры, бросающие игривые тени на темные стены. От их яркого, ласкового света становилось светло, как днем, а потому судорожно цепляющаяся за луку седла я торопливо вцепилась в края капюшона, норовя натянуть его на самый нос — лишь бы застывшие у ворот стражи не признали беглой баронской дочки.
Их было четверо — два невысоких, полнотелых и усатых стражника, и два юнца, восторженно оглядывающих проезжающий сквозь распахнутые настежь ворота.
К моему удивлению Светоч и Зак не спешили скрывать лиц — наоборот, чуть откинули головы так, чтобы свет костров осветил каждую черту. Копыта Светозара и Вестника застучали по брусчатки, я — сжалась еще больше, надеясь, что хмуро рассматривающие графов не заметят испуганную, будто подстреленный заяц меня. Стражники были совсем близко — я могла различить каждую морщинку на лицах старших.
Не выдержав напряжения, я обреченно зажмурилась, представляя, что вот-вот поднятые наконечниками кверху копья будут направлены на нас и меня отправят к разгневанным родителям и чудовищному жениху, встреча с которым страшила меня больше иного монастыря. Однако мои страхи не оправдались: почтительно приветствовавшие моих спутников стражи, казалось, даже не заметили мою дрожащую фигурку, безропотно пропуская нас в город.
— Повезло… — Облегченно выдохнула я, когда пост остался позади. А братья расхохотались, будто я сказала что-то невероятно забавное.
— Ты что же, думала, они с криками бросятся на нас и, бросив в казематы нас, оттащат тебя домой? — Веселился Зак, пока все еще переживающая недавнюю встречу я, тяжело дышала, стараясь успокоить бьющееся испуганной пичугой сердце.
— Думала, — вызвав новые смешки, честно призналась я, с любопытством выглядывая из-под капюшона.
Город напоминал яркую игрушку. Мощенные булыжником улочки, высокие, едва ли не соприкасающееся крышами дома, ажурные перильца, бордюрчики, грубо сколоченные, белеющие свежими досками. Несмотря на поздний час, город не спал. Кругом, насколько хватало глаз, сновали люди, безбоязненно заступающие дорогу нашим лошадям и чужим повозкам, разбирали свои и устанавливали яркие шатры и крохотные, ярко раскрашенные лоточки. Все это столь разительно отличалось от всего виденного мной ранее, что я не могла сдерживаться, как подобает приличной девице, с восторгом оглядываясь по сторонам.
А людям не было дела до запыленной восторженно оглядывающей площадь девицы в чужом плаще. Привычная к тому, что в замке люди знают друг друга от мало до велика я, с изумлением отмечала, что окружающий нас люд, будто и не замечает друг друга, спеша по своим, несомненно, важным делам. Несколько раз мои широко распахнувшиеся глаза, замечали чумазых малышей, проворно снующих среди разнообразной толпы, ничуть не пугаясь ни темноты, ни взрослых.
'Покалечат же…' — Заволновалась я, наблюдая как один из них, невысокий худощавый крепыш с белыми, что лён волосами, легко ныряет под одну из груженных товаром телег.
— Хорошо работают, — заметил это и Зак, уверенно направляя вперед нервно прядающего ушами Вестника. Но не успела я ничего спросить, как братья, не сговариваясь, нырнули в узкую щель между двумя домами, заставив меня невольно поежиться, глядя на неровные края крыши, чернеющие над нашими головами.
— А мы здесь…проедем? — Поделилась сомнениями я, с сожалением оглядываясь на оставшуюся позади площадь.
— Проедем! — Оптимистично заверил оглянувшийся на меня Светоч, довольно вдыхая спертый, пахнущий гнилью воздух.
За спиной раздались крики, заставившие тревожно обернуться меня, но ничуть не испугавшие моих спутников.
— Я же говорю, хорошо работают, — только и сказал Зак, выезжая следом за братом в небольшой, не покрытый и клочком растительности дворик.
— Здесь всегда так шумно? — Оглядываясь назад, спросила я.
А братья уже нырнули в новую, еще более узкую и дурно пахнущую щель, огласившуюся их хохотом. Братья развеселились, я же поежилась, с отвращением глядя на влажные, поросшие мхом камни, что не осталось не замеченным моим рыцарем.
— Обычно чуть потише. Но сейчас к празднику готовятся, — отсмеявшись, пояснил Зак, прижимая меня к себе, а я печально оглядела колышущиеся над нами веревки, на которых развевалась на слабом ветерке, каплющая пахнущей чем-то неприятным одежда.
Постепенно мы отдалялись от ворот. Теперь под копытами коней поскрипывали влажные бурые доски, да и вид домов был далеко не таким праздничным. Отметившая эту особенность я, поделилась своими наблюдениями с братьями, удивившись каким большим городом, оказался неведомый Стальград. А те снова расхохотались, будто услышав смешную шутку; веселящийся Светоч, чудом не зацепившись за вбитую между двумя домами балку, сказал, что город маленький — не городок, а городишко, даже. Но я лишь повела плечами — для меня, и в селе-то толком не бывавшей все здесь было в новинку.
— Мы остановимся на постоялом дворе? — Оглядывая мрачные и неприветливые дома, неуверенно спросила я, а Светоч пожурил:
— Ты читаешь слишком много книг, моя дорогая. — Сказал он, вновь уверено сворачивая в один из узких проулков. — На самом деле все эти романтичные постоялые дворы и прочие места общественного питания далеко не так милы, как думается, видимо, тебе. Прости, но я не нахожу ничего романтичного в ночевке на холодном полу под боком у какого-нибудь пропойцы. Тем более что у нас здесь есть дивный домик, прикупленный во времена нашего обучения в Великой Академии Искусств и Ремесел. Прекрасное было время. Науки процветали, а Академия была едва ли ни мировым центром их скопления. В ней читали лекции великие теологи и физиологи, душевидения и экзобиологии, картографии и штурманского дела. Математика, риторика, обществоведение — ах, сколько поистине прекрасных наук постигали мы в то время. — Мечтательно произнес Светоч, качая беловолосой растрепанной головой. — Для того чтобы обучаться там приходилось быть крайне неординарным и благовоспитанным человеком. Но, обучение открывало двери в лучшие дома и салоны столицы…. Тогда все пророчили академии великое будущее. А сейчас от неё остались лишь рассыпающиеся стены, да горстка выживших из ума стариков! — Куда резче и холоднее закончил он, заставив удивленно вздрогнуть переполненную эмоциями и впечатлениями меня.
— Не будем об этом, — заметив мое смущение, поспешил вмешаться Зак и спросил, кивая на затянутые диким виноградом кованые ворота: — Это же, кажется, и есть наш домик?.. *** Домик, и в самом деле, был их. Вернее — верхний этаж узкого и приземистого здания, печально чернеющего мутными стеклами. — Да, давненько мы здесь не были. — Только и сказал Зак. И я молчаливо подержала его, нервно качнув головой. Закрывшие на запор ведущую на их этаж дверь братья осматривали комнаты, зажигали чудом уцелевшие свечи, я же неловко переступала с ноги на ногу на пороге, не решаясь последовать за ними. Привыкшая, что порядок в замке поддерживают служанки, только теперь глядя на толстые нити серой от пыли паутины и раскрошившуюся от времени штукатурку, покрывающую стены я поняла, что, возможно, путешествие будет далеко не таким… безоблачным, как любят рассказывать в приключенческих книгах. — Запустили мы домик… — Мрачно сказал скрывшийся за ужасно скрипящей, темной от времени дверью. А спустя мгновение появился и сам, сжимая в правой руке витой бронзовый светильник. — Вира, дорогая, — протянув мне источник света, вымолвил он, просительно заглядывая мне в глаза. — Будь добра, побудь пока около Светозара и Вестника. Но далеко не уходи и с чужими не разговаривай. А, то обидит кто. С этими словами они отодвинул засов и, проводив меня до лестницы, вернулся в дом. Я же нерешительно выглянула на улицу. Вдалеке раздавались отголоски того крика и гама, что царил у ворот и на названной братьями главной площади. На небе загадочно мерцали холодные звезды. Заметив меня, тихо заржал Светозар, с видимым сожалением оторвавшись от чудом уцелевших яслей, полных ароматной, белеющей в темноте соломы. Я не запомнила мига, когда братья успели загрузить её — слишком удивлена была видом дома, кажущегося еще более мрачным, после того, как я побывала внутри. Вздохнув, я осторожно спустилась по пяти рассыпающимся под ногами ступенькам. Сколько же здесь никто не жил? Да и про загадочную Академию я никогда не слышала. Впрочем, это-то как раз и не удивительно. Благородные семьи предпочитали обучать дочерей на дому, защищая, как им казалось, тех от соблазнов больших городов и сомнительных компаний. Поднеся подсвечник к увитой диким виноградом стене, я заметила глубокие трещины, покрывающие старый камень, а в следующий миг окна наверху распахнулись, будто по волшебству и из каждого из них ударили серые, сверкающие в лунном свете столбы. 'Пыль!' — Поняла я, но в следующую секунду перевела взгляд на стену и обомлела. Трещины, покрывающие фасад старого здания, пропадали прямо на глазах; пропадали старые мертвые побеги винограда, оставляя нетронутыми живые, покрытые широкими прохладными листьями. Дом оживал на глазах, а мое сердце то пропускало удары, то билось часто и глубоко. — Магия! — Прошептала я, осторожно касаясь гладких камней. Но уже в следующий миг едва не упала, в последний момент, отчаянно ухватившись за шею смиренно вздохнувшего Светозара. — Ты что так всю жизнь делать будешь? — Строго спросила я у его рыжего сородича. А тот никак не прореагировал на моё замечание — лишь нехотя выпустил край хозяйского плаща, дернув за который и притянул меня поближе к коновязи. — Бесстыжий ты… — Возжелала пресечь подобное обращение в дальнейшем я, да так и осеклась на полуслове, неожиданно заметив, что оба животных оставили поздний, но без сомнения, желанный ужин, настороженно вглядываясь во мрак узкой, больше похожей на коридор улицы. И неожиданно, к моему полному ужасу, мне стало казаться, что там, среди залитого тьмой прохода, мечутся неясные тени, тянущие жадные руки к спрятавшейся за напряженном Вестником мне. В какой-то момент мне стало казаться, что я различаю длинные когтистые лапы, и глаза, осколками янтаря сверкающие на черных лицах. И ночная тьма наполнилась звуками, незаметно сложившимися в песню:… А под землей, где льется кровь, живет полуночный народ, Он день ни ест и ночь не спит, он в стылом сумраке царит, Где он идет — там льется кровь, там гибнет всякий колоброд, Там света нет, там правда спит, и солнце в полдень не горит. — Пел многоголосый хор, звонких, будто детских голосов, и я зачарованно слушала, видя, как удлиняются тени, слепо шаря по границе света и тьмы. Рядом били копытами кони моих графов, словно живыми щитами, закрывая меня собственными телами. А ночные тени все пели, вызывая дрожь в слабеющих ногах: — Живем мы там, во мраке том, где боль и смерть кипят ключом, Где призрак фавна в темноте, играет мертвым на дуде, Здесь каждый смертный обречен и ловит кровь разбитым ртом, Ты спросишь: 'Кто живет вот тьме?', а надо было лучше: 'где?' Не жди спасенья, смертный трус, не говори нам: 'Не боюсь!' Молись скорей своим богам, ты смертный и ненужный хлам. Святой нам скажет: 'Не хвалюсь, и днем, и ночью я молюсь!' Но поздно здесь и рано — там, ведь он попал на ужин к нам! [8] Черные тени — руки пересекли границу, заскользив по спинам зло захрапевших жеребцов, коснулись забрызганного грязью и запыленного подола, и я всхлипнула, зажмурившись и до боли в ладонях сжимая кулаки: — Мама! Но откликнулась мне совсем не мама, а выскочивший на крыльцо Зак, удивленно воззрившийся на сжавшихся у коновязи нас. — С вами что, коллективный приступ паники случился?.. — Насмешливо уточнил он, заставив меня широко распахнуть глаза, жалобно всматриваясь в его удивленное лицо. Держа на вытянутой руке витой подсвечник, рыжий граф стоял на верхней ступеньке и тени от озаренных им обрывков тряпок, качающихся над нами, бродили у его ног, вызвав истеричный смешок у меня. — Я темноты испугалась! — Только и сказала я, смущенно потупившись. И Зак расхохотался, громко и заразительно, вызвав ответный — испуганный и ломкий смешок у меня. А сверху ночной птицей наблюдал озадаченный Светоч, едва ли не по пояс, высунувшийся из окошка, расплескав длинные светлые волосы по широким плечам. Досадливо фыркнул отвернувшийся Вестник, мягко отодвинулся в сторону Светозар, а мы все смеялись, оглашая тишину летней ночи задорным, совершенно неприличным, но таким искренним смехом. — Идите уж в дом, — наконец приказал Светоч. — Я тут как раз воду в купальне согрел, да и ужин скоро. Время позднее, а нам завтра нужно многое успеть. Так что нечего трусов праздновать: в дом! Ну, а если кто-то темноты боится, то может спать с зажженными свечами… — С намеком глянув на смутившуюся меня, распорядился беловолосый и скрылся в доме, куда устремился и Зак, а все ещё посмеивающаяся над своими глупыми страхами я на миг замешкалась. Остановившись в дверях, бросила быстрый взгляд на поднимающегося вверх Зака. И, не выдержав, оглянулась на мрачный проулок, по которому бродил едва различимый здесь ветер, будто в дурном сне, вновь ожививший страшные тени и донесший до меня отголоски новой, исполняемой все теми же, звонкими, нежными голосками песни. Её слова подействовали на меня куда лучше мягкого приказа беловолосого, заставив меня содрогнуться и броситься в дом, торопливо задвигая тугой засов в проржавевшие от времени петли. Я мчалась по жалобно скрипящей лестнице, а в спину мне несся многоголосый совсем недетский хохот и слова, принесенные ветром: — Ты думаешь спрятаться можно от нас, закрыв ночью окна и двери? Но это напрасно, неслышимый глас сулит тебе боль и потери. Ты думаешь, ветер то воет в трубу, скрипит между ставен? Утопли все звезды в темном пруду, и месяц так тих и печален… А мы прибежим, прилетим, нападем — так больно и метко, И братья не ранят нас солнца копьем: пугали не духи, а ветки. А мы уже рядом, следим за тобой, вдыхаем твой запах, принцесса, Не лучше ль вернуться немедля домой: не выйдешь живой ты из леса! [8]
Неприятности начались с утра. Вернее в тот поздний час, который был выбран мной для пробуждения. За окном разгорался новый день, и с восторгом приникшая к нему я с затаенным трепетом рассматривала открывающийся мне город, таящий так много незнакомого и интересного.
Некоторое время я пыталась разглядеть что-либо за крышами окружающих нас домов. Затем, осознав тщетность своих усилий, вернулась к узлу со своими вещами, в нерешительности перебирая взятые в дорогу платья.
Родители не жалели денег на наряды.
Муслин, шелк, бархат. Тонкая ткань кружева и только начавшей входить в моду органзы, струящийся атлас и мягкий шифон. Пышные, яркие, дорогие… среди них не было ни одного, способного как выдержать долгой дороги, так и быть одетым, без посторонней помощи.
Некоторое время нежелающая признавать такую простую истину я, неловко прыгала и крутилась, пытаясь самостоятельно затянуть жесткую шнуровку корсета. Шуршала споро одетая нижняя юбка; неловко плескала краями длинная, полупрозрачная нижняя рубашка; а проклинаемый всеми богами и мной лично корсет не желал подчиняться моим дрожащим от гнева рукам, вновь и вновь норовя сползти к талии.
Чувствуя свою беспомощность, уставшая и взмокшая я, печально опустилась на край криво, зато собственноручно убранной постели, с ненавистью разглядывая свое отражение в зеркале.
— У, постылая! — Гневно произнесла я, заправляя за уши, выбившиеся из косы пряди.
Солнце давно поднялось над крышами, золотя, словно только что отштукатуренные стены, за окном раздавались оживленные голоса, где-то за дверью переговаривались графы. А я все сидела, слепо глядя в узкое, мутное зеркало, висящее напротив кровати.
«Если будешь спать напротив зеркала, твоя душа уйдет в него», - вспомнила я старую примету и усмехнулась: рядом со мной было столько волшебного и невозможного, что я бы не удивилась, если бы мое отражение внезапно зажило собственной жизни, а то и оттаскало за волосы непрактичную меня.
«Интересно, а заклятий, чтобы сказать какую-нибудь тарабарщину, а одежда взялась да и оделась, у них нет?» — С надеждой косясь на дверь, размышляла я. А тот, что сновал за ней, будя сонно огрызающегося брата, будто услышал мои мысли и окликнул меня, осторожно постучав по темной поверхности:
— Вира? Вира, ты спишь? Я могу войти? — Позвал Светоч, заставив меня заметаться, выискивая плащ Зака, завернувшись в который я откликнулась, терпеливо ожидающему моего ответа беловолосому:
— Да!
Осторожно приоткрыв дверь и оглядев печальную и смущенную меня, неловко комкающую края кажущегося багряно-красным плаща.
— Доброе утро… — Медленно, и словно нерешительно произнес он.
— Доброе, — не видя в нем ничего, позволяющего сделать такой вывод, откликнулась я. А затем спросила, заискивающе заглядывая в удивленное лицо: — Светоч, ты же маг?..
Граф смутился, неловко отвел глаза и, мучительно покраснев, кивнул головой. А я продолжала, смущаясь не меньше его:
— И я — маг, верно? Такая же, как вы?
Новый кивок был куда увереннее.
— Да, Вира, ты такая же, как и мы. — Подтвердил Светоч, зачем-то внимательно осматривая мою комнату, и останавливая взгляд на разворошенном узле, переведя взгляд на который я смутилась. Но тут же рассердилась на саму себя: мне ли думать о чести? Ответ был очевиден, но я все же засмущалась, пытаясь прикрыть разбросанные в беспорядке вещи собственным телом.
Попытка не увенчалась успехом, стерев, однако, улыбку с лица моего графа.
— Что-то случилось? — Тихо спросил он, подходя ближе и пытаясь поймать мою, судорожно сжимающую ворот плаща руку.
А я вздохнула и, наконец, спросила, набравшись решимости:
— А таких заклятий, чтобы одежда сама одевалась, нет?
Несколько мгновений Светоч растерянно смотрел на залившуюся румянцем меня. А затем расхохотался.
Смущенная и расстроенная я зябко обхватила себя за плечи, бросив печальный взгляд на свое старое, испорченное платье. Одевать его после того, как вчера я в первый раз в жизни попыталась, что-либо постирать не представлялось возможным. Ворот оказался оторван, грязь, пропитавшая тонкую ткань, не только не отстиралась, но и еще крепче впиталась в неё, окрасив подол в отвратительный грязно серый, в зелено — желтый по краю цвет.
Проследив за моим взглядом вновь не зло, но так обидно рассмеялся Светоч, сумевший успокоиться, лишь поймав мой испепеляющий, как мне казалось, взгляд.
— Снимай плащ. — Всё еще всхлипывая и держась за живот, выдохнул он, заставив меня покраснеть еще больше и отступить, отчаянно затрясся растрёпанной головой.
— Вира, я не шучу. — Серьезно сказал Светоч, тесня меня к окну. — Сама ты не справишься.
— М-может служанку позовем? — Жалобно спросила я, бросая затравленный взгляд на кусающего губы графа: кажется, его начинала смешить эта откровенно неприятная ситуация.
— Здесь нет служанок. — Отрезал Светоч, легко разжимая мои руки и разворачивая к себе спиной.
Прикусив губу я, молча вцепилась в края сползающего корсета, а замерший за моей спиной беловолосый спросил, осторожно, словно боясь, что те обернутся змеями, да и ужалят, дергая за края веревочек:
— М-м? Как бы его так… полегче?..
— Полегче — что? — Спросил незаметно вошедший в комнату Зак, не замечая придушенного полувскрика — полуписка, вырвавшегося у попытавшейся закутаться в плащ меня.
— Однако, — обозрев учиненный мной беспорядок поцокал языком мой рыцарь. Подошел к нам, неловко потянув разбегающиеся под его пальцами кольца шнура, и уточнил, не обращая внимания на мое смущение:
— А ничего попроще нет?
Я лишь обреченно покачала головой, а Зак вздохнул, очень укоризненно спросив у едва не плачущей меня:
— Вира, а чем ты думала, когда брала с собой такие…
— Непрактичные, — подсказал все еще пытающийся справиться с замысловатой шнуровкой Светоч.
— Да, непрактичные, — не стал спорить его брат. — Наряды?
Я жалобно всхлипнула, а беловолосый воскликнул, успокаивающе, как ему казалось, проведя рукой по моей обтянутой тонкой нижней рубашкой спине:
— Прекрати, Зак. Твои слова ничего не изменят. Позволь напомнить, как ты сам собирался… в наши первые путешествия. Опять же, неужели мы, два взрослых и умных мужчины, не придумаем, как решить эту проблему?
— Может, все же служанку найдем? — Жалобно предложила я, но присоединившийся к брату Зак лишь фыркнул, задумчиво перебирая пряди моих, выбившихся из косы волос:
— Ты еще конюха предложи пригласить! Нет уж! Сами справимся!
В каком-то смысле они действительно, справились. Промучившись с мудреной шнуровкой около часа, братья приняли судьбоносное решение оставить бесплодные попытки, чему даже обрадовалась уставшая то краснеть, то бледнеть я. Отчаянно шипя с трудом удерживающие расползающиеся края, графы бросили свои попытки сохранить красоту хитрого плетения, ловко навязав мудреных узлов, названных ими морскими.
Уверившись, что корсет не норовит более слететь с меня, а платье застегнуто на все пуговки, они, с неприязнью покосившись на разворошенный узел, поспешили покинуть место нашего ночлега, заявив, что сегодня же займутся моим гардеробом.
Понимающая, что второго такого позора мне не пережить я соглашалась, торопливо шагая следом за бормочущими проклятия лордами. Измученная событиями утра, я совсем забыла спросить о вчерашних голосах. А когда вспомнила — мы уже шагали вдоль главной площади, оглядывая лавки и лотки, тянущиеся вдоль всей главной площади, так привлекшей меня вчера.
И кругом были люди, и все они куда-то спешили, что-то предлагали и покупали.
Бедняки в линялой и потрепанной одежде, люди побогаче, определенные Заком как купцы и зажиточные торговцы, белокожие и беловолосые, черноволосые и черноглазые, русые, рыжие, рослые, приземистые — они окружали нас живой рекой. И я разом забыла и о вчерашних страхах и об утреннем падении с увлечением разглядывала их, тормоша за рукава довольно улыбающихся лордов. Я думала, что они поспешат поскорее покончить со всеми делами и покинуть город, а потому спешила увидеть как можно больше.
Но те снова удивили меня.
Предвидя мою возможную просьбу, графы неторопливо дошли до площади, продолжив прогулку вдоль торговых рядов, позволяя мне разглядывать все то, чего не было в баронстве.
Словно ребенок перебегала я от лавки к лотку, рассматривая оружие и украшение, сладости и статуэтки. А графы ничуть не стыдились моего оживления, радуясь ему едва ли не больше меня самой. Послушно переходя от одного торговца к другому, они покупали все, что, как им казалось, понравилось мне. И смущенная, и растерянная, но вместе с тем такая счастливая я, сперва спорила, смущенная такими затратами. Но братья лишь улыбались, крепче сжимая мои ладони — правую Светоч, левую — Зак.
— Нам это ничего не стоит. — С улыбками отвечали они, расплачиваясь с очередным торговцем. — А деньги нужны, чтобы их тратить.
Я же лишь смущенно улыбалась, испытывая неловкость и отчего-то все больше уверяясь в правильности происходящего.
Первая робость прошла и теперь я уже не стеснялась во все глаза смотреть на окружающие нас чудеса. А таковых хватало. В центре площади было установлено три столба — один, увешанный разнообразными предметами, другие — увенчанные двумя большими колесами. На обода их были привязаны веревки, за которые то и дело хватались пробивающиеся сквозь толпу люди.
— Что это? — Во все глаза, глядя на эту композицию, спросила я. В голове мелькали предположения о том, что, быть может, перед нами какие-то образчики искусства, а возможно — жертвенные столбы неведомых богов, про которые рассказывал Светоч.
— Те, что с колесами — карусели. Хватаешься за край веревки, бежишь вместе со всеми по кругу, а по команде поджимаешь ноги, и она тебя кружит, — Весело пояснил беловолосый, протягивая мне ярко-алого сахарного петушка на палочке. — А тот, что посередине… своего рода соревнование. До чего голышом долезешь и сдернешь — то и твое.
— Вот как… — Задумчиво протянула я, осторожно пробуя незнакомое угощение, оказавшееся невообразимо сладким.
А в следующий миг уже бежала к новой толпе, образовавшей круг, внутри которого происходило некое действо. Несколько вздохов я металась за спинами зрителей, пытаясь увидеть, что же там происходит. Затем, поняв тщетность своих усилий, остановилась, собираясь уходить, но мне на помощь пришли смеющиеся лорды, легко, хотя и не благовоспитанно растолкавшие толпу и пробившиеся внутрь круга.
А там происходило целое представление.
В центре располагался споро сколоченный, деревянный помост, с которого кричал что-то молодой, загорелый до черноты юноша в алой рубахе и зеленых, шитых золотой нитью штанах. Зазывно улыбаясь, он созывал и так в изобилии толпящийся рядом народ, кажась балаганным Петрушкой, невесть как ожившим и балагурящим уже без помощи кукловода. Но куда смешнее выглядел бурый медведь, удерживаемый им. Обводя толпу серьезным взглядом карих глаз, он то кувыркался, то начинал приплясывать, то принимал карикатурные позы, изображая каких-то незнакомых мне политических деятелей.
Звенели бубны, гремели голоса, но сквозь гул и общее торжество все отчетливее угадывались вчерашние голоса, доносящиеся из-под скрипящего под ударами ног и лап помоста:
Вздрогнув, я отчаянно затрясла головой, прогоняя наваждение. Глянула на веселящийся народ, но те веселились, будто и не было страшных голосов. Это, а так же спокойствие моих графов, уверило меня, что слова эти были плодом моего разыгравшегося воображения, и я снова попыталась вернуться к представлению.
Сподвигаемый изобразить господина — градоправителя медведь тряс узкой лобастой головой, возмущенно ревел, безмерно веселя народ, говорящий, что некого господина Плеве даже хозяин леса уважает. В другое время я бы, наверное, тоже рассмеялась. Но сейчас куда больше занимали меня новые строчки, долетающие из залитой тьмой щели между помостом и брусчаткой:
— Светоч, — вздрогнув, позвала я, но поймав настороженный взгляд графа, сказала совсем не то, что собиралась: — Пошлите дальше?..
А потом была неспешная прогулка вдоль торговых лавок бесконечные часы примерок в магазинчике, торговавшем, как оказалось, готовым платьем.
У меня было много одежды. Но никогда она не доставалась мне таким образом.
Обычно мы шили её на заказ, подгоняя под себя. Здесь же все получалось наоборот. Мне подносили все новые и новые наряды. Амазонки и платья, кокетливые блузки и пышные юбки. Перчатки, шляпки, плащи — я все мерила и мерила, а братья и не думали останавливать меня, то предлагая одно, то хваля другое, и платили за все вновь и вновь.
Признаться, я думала, что в дорогу нами будут приобретены совсем простые, немаркие вещи, но графы желали, как потом поняла я, меня баловать. Во многом, если ни во всем, я была для них ребёнком, которым, как показало время, мне суждено было оставаться в их глазах до скончания своих дней.
Но тогда я не осознавала этого. Облаченная в легкое серое со стальным, как выразился Светоч, отливом платье, не требующее корсета и легко одетое мной самой по настоянию братьев еще в магазине, я была совершенно счастлива, еще не до конца осознавая, какие изменения ожидают мой прежде небольшой мирок.
— Была ли ты когда-нибудь на ярмарке лошадей, милая Вира? — Спросил Зак, забегая вперед и заглядывая мне в глаза. Только что получившая порция сладкого льда и невообразимо счастливая я, лишь покачала головой, а Зак подхватил меня под руку и начал уверено прокладывать путь сквозь гомонящую толпу, уверено пробираясь к северным воротам.
За ними, уходя рядами от крепостной стены к лесу, и располагался предмет нашего разговора.
Но это я поняла далеко не сразу — лишь после того, как сами мы вышли за ворота, а в наш оживленный разговор ворвалось ржание десятка лошадей, нетерпеливо переступающих с ноги на ногу у коновязей. Я остановилась, с удивлением глядя на графов:
— Зачем нам сюда?
— Нужно купить тебе лошадь. — Серьезно ответил Светоч, заботливо придерживая пошатнувшуюся меня под локоток.
— Но разве я не могу и дальше ехать с вами?.. — Заволновалась я, переводя взгляд с одного на другого.
— Боюсь, что это трудноисполнимо. — Покачал головой и мой рыжий рыцарь, и пояснил, заметив, видимо, мое помрачневшее лицо. — Нам придётся проезжать через земли, где влияние нашей семьи велико. Не стоит подрывать авторитет слухами, что наша… Эльва не умеет держаться в седле.
— Но я действительно не умею! — Вскрикнула я, привлекая любопытные взгляды, проходящих мимо людей.
— На охоте тебе это не мешало.
— Я их боюсь! Они страшные, усатые и зубы у них желтые! — Совсем уж потеряно парировала я, забыв про тающий лед.
— Под это описание весь мужской контингент северных земель подходит.
Что такое контингент я представляла смутно, а потому смешалась. Этой-то паузой и не замедлил воспользоваться коварный Зак. Ухватив за левую, свободную от диковинного лакомства руку, он решительно повлек за собой все-таки уронившую подтаявший, но все еще вкусный лед, меня.
Следом неспешно шагал равнодушный к людским шепоткам Светоч.
Именно так мы и оказались в том странном и непохожем на обычный рынок месте, которое называлось ярмаркой лошадей.
Для начала стоит отметить, что лотков здесь не было и в помине, а хозяева, отнюдь не спешили зазывать покупателей, как делали торговцы на рынке. Как пояснил подхвативший меня под локоть Зак, их товар демонстрировал себя сам. Как мне стало известно от все того же рыжего графа, конные ряды разбивались в определенном, общем для всех ярмарок порядке.
Сперва шли тяжеловозы и таинственные пони, после них — породистые молодые лошади. Затем кони постарше и с некими — не менее понятными по смыслу, чем контингент — дефектами экстерьера. И лишь у самой стены неловко переступали с ноги на ногу совсем уж старые, никуда не годные животные, покупаемые на бойню или для перевозки наемных экипажей.
Некоторое время мы побродили около коновязей. Испуганная таким количеством больших животных я, робко жалась к незамеченному в предательстве Светочу, испуганно глядя на лохматых исполинов-тяжеловозов, в чьи пышные гривы и хвосты были вплетены кокетливые ленты, из-за широкого графского плеча.
— Такие способны рыцаря в полном облачении вынести, — тихо пояснил Светоч, кивая на внимательно осматривающего нас рыжего великана столь впечатляющих размеров, что я невольно сжалась, испуганно вцепившись в руку своего лорда. Казалось, что огромный, поросший густой шерстью зверь вот — вот сорвется с привязи и броситься на нас, громя тяжелыми копытами все, что попадется на его пути. Словно почувствовав мой страх, тяжеловоз заржал, тряхнув мощной, занавешенной длинной выгоревшей на солнце гривой. Я шарахнулась, не сдержав тихого испуганного вскрика, а Светоч рассмеялся, лишь крепче сжимая мою ладонь:
— Не бойся, они большие, но обычно добрые.
Однако его слова не принесли желанного успокоения, посетившего меня лишь возле следующего ряда, где привязанные к грубо сколоченным коновязям, стояли многочисленные крохотные лошадки с интересом рассматривающие проходящих мимо людей.
— Ой, — только и смогла сказать я, с восторгом разглядывая лохматых миниатюрных лошадок, кажущихся еще более маленькими после встречи с тяжеловозами.
— Это — пони, — покровительственно сказал беловолосый граф. А мгновенно переставшая бояться я уже гладила пушистые челки, осторожно касаясь бархатных ноздрей и теплых щек доверчиво тянущихся ко мне лошадок.
— Давайте купим… пони? — С запинкой выговорив незнакомое слово, предложила я, оглядываясь на улыбающихся графов. — Смотрите, какие милые!
— Домой приедем — купим, — согласился беловолосый и тоже погладил ближайшую черную лошадку. — У хорошего заводчика… Такого, как Лютый. Где он, кстати? — Спросил он, внезапно развернувшись и ловко ухватив за предплечье худенького большеглазого цыганенка, перепуганным зайцем забившегося в его руках.
— Какой такой Лютый, дяденька? — Закричал он тонким, детским голоском, неприятно напомнившим о тех, кто таился во тьме. — Не знаю никаких Лютых дяденька!
— Светоч, что ты делаешь? — Оторвавшись от лошадок, воскликнула я, сострадательно заглядывая в огромные черные глаза малыша. — Отпусти это дитя!
Светоч лишь ухмыльнулся, и вновь обратился к всхлипывающему мальчику, закрывающему лицо чумазыми ладошками:
— Не знаешь? Что ж, придется позвать одного не менее симпатичного дяденьку, в большой синей шапке. Того самого, у которого ты только что стащил кошель.
Чумазые ладошки моментально раздвинулись и на обомлевшую меня взглянули совершенно сухие, серьезные глаза. А их владелец вздохнул, бросая укоризненный взгляд на Светоча:
— Ай, дяденька-дяденька. Барышню испугали, сиротинушку обидели. — И подмигнув мне, скрылся в толпе.
Я же совершенно потеряно глядела на ухмыляющегося Светоча, протянувшего мне ладонь:
— Идем.
И я послушно последовала за ним, то и дело, оглядываясь туда, где скрылся уличенный в воровстве цыганенок.
— Он, правда, вор?.. — Спросила я, брезгливо подбирая края юбки. Здесь не было не только булыжника, но даже брусчатки и под ногами влажно блестела грязь, как ни странно, совсем не оседающая на моем подоле и туфельках.
— Карманник. — Равнодушно откликнулся Светоч, задумчиво осматривая беленькую, очень нарядную кобылку.
— И мы ничего не сделаем? — Напирала я, насторожено наблюдая, как всхрапывает и приседает на задние ноги белогривая лошадка. Рядом с ней сновал торговец, многозначительно переглядывались богато одетые юноши, явно собирающиеся приобрести кобылку.
— Может, эту купим и пойдем домой? — Спросила я, вспоминая романы и сказки: там герой непременно встречал своего коня при самых неожиданных обстоятельствах и тот оказывался волшебным. — Глядите, какая ладная!
Я ожидала, что братья и тут уступят мне, но те расхохотались — громко и обидно.
— Вира, никогда не говори о том, о чем не имеешь представления. — Наконец наставительно произнес Зак, зачем-то обнимая меня сзади, и кладя мне подбородок на плечо. И шепнул залившейся густой краской смущения мне: — Посмотри на их истинный облик.
Теплые пальцы коснулись моих век, и вновь вернулись на плечи, я же во все глаза смотрела на окружающих нас молодых и породистых, как мне казалось, лошадей, представших внезапно в совершенно ином свете.
У белой кобылки оказалась хромота, а у ярящегося, как пояснил торговец, жеребца, по правому переднему копыту бежала глубокая трещина. Некоторые из лучших лошадей были столь стары, что с трудом представлялись в шаге, что уж говорить о скачке? Другие были истощены болезнью или голодом. Ноги одних невероятно опухли в суставах, а у третьих гноились глаза. Вислые крупы и глубокие шрамы, больные ноги, искривленные какой-то хворью, отдышка…. На тех животных, что окружали нас, нельзя было взглянуть без слез. И даже я, никогда не любящая и даже боящаяся лошадей, почувствовала, как защипало глаза, и часто заморгала, опуская голову вниз. А когда подняла — наваждение исчезло.
Кругом, насколько хватало глаз, опять горячились прекрасные скакуны, ставшие украшением любой конюшни.
— Что… что это?.. — Пораженно прошептала я, разом забыв и о гневе за укрывательство юного карманника, и о том, что голова рыжего графа все так же покоится на моем плече. — Магия? Цыгане заколдовали лошадей?
О цыганах ходило много странных историй. Говорили, что они крадут и поедают детей, что ходят между мирами и могут проклясть человека, заговорив его волосы, ногти нити из одежды. Так говорили родители, объясняя, почему в дни, когда пестрые пятна табора оказывались на наших землях, ворота замка были подняты, а мы с…Элоизой оказывались заперты.
Над ухом тихо рассмеялся Зак, щекоча кожу теплым дыханием:
— Им не нужна магия, чтобы сотворить чудо, — все так же, не открывая глаз, прошептал он. — Как говаривали раньше: ловкость рук — и никакого мошенничества. Где-то покрасили, где-то воском потерли, а где-то и копыта глиной набили — и готова красавица — лошадь, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Присмотрись внимательнее: хвалить хвалят, и про горячность рассказывают, а рассмотреть, как следует, не дают.
— Так…они все такие? — Прозрела я. — А как же тяжеловозы — лучшие — худшие?..
— Вокруг было слишком много дураков. — Просто, хотя и несколько непонятно изъяснился Зак, и продолжал, не только не разжимая рук, но и зачем-то зарываясь носом в переброшенную через плечо косу. — А хороших коней на всех не хватит. Тот, кто поумнее, тот у знакомых берет или на, как сейчас принято сейчас говорить, заводах — породистых, молодых и здоровых. А здесь краденных, необъезженных и хворых продают. Тут, тех, кого еще за приличных выдать можно. А у стены — совсем уж доходяг, которых сколько не крась, толку не будет…
— Зачем же мы пришли?.. — Изумилась я, ежась под неодобрительными взглядами обходящих нас людей. Только сейчас обратила я внимание на потрепанную одежду, усталые лица, да и общий, откровенно бедняцкий вид.
— Чтобы найти заводчиков, которые могут предложить что-то стоящее. Таких, как Лютый. Мужик простоватый и приземисто-хитрый одновременно, как и все деревенские, впрочем. Но свое дело знает. — Кратко отрекомендовал будущего продавца рыжий граф.
— А как мы его найдем?.. — Провожая взглядом крепкого, неопрятного старика, спросила я, извернувшись и бросая любопытный взгляд на улыбающегося графа. А тот неспешно подходил к лошади, зачем-то заглядывал ей в рот, трепал уши, щупал колени, многозначительно кивая каким-то своим мыслям.
— Он сам нас найдет. Ему уже передали, что мы его ищем — скоро подойдет. — Откликнулся Зак и рассмеялся: — Смотри-ка, на знатока. Из-за таких вот, подобные рынки и существуют. В рот заглядывает, о статях говорит, а купит развалюху.
— А что он здесь делает, твой Лютый? — Продолжала проявлять любопытство я. А Зак рассмеялся, вновь прикрывая желтые, словно майский мед глаза:
— Таких вот… лошадок продает. Хороших да благородных для господ держат, а кормиться надо каждый день. Опять же, и у Лютого больные и неказистые рождаются. В табун их не пускают — чтоб породу не портили, а до таких вот ярмарок держат да через цыган продают. Там целая система: один завлекает, трое мимо пройти не дают, еще пара хвалят и делают вид, что лошадь и им приглянулась. А хозяин вроде как, и не причем — стоит где-нибудь за углом и следит, чтоб золотишко не разворовали да втридорога не продали… — Весело открывал мне совершенно безумную, на мой взгляд, схему рыжий лорд, но был прерван низким басовитым голосом за нашими спинами:
— Ай, брешешь, господин, Лютый своих лошадок любит.