Один из воздушных танцоров опустился на ветку прямо перед ее лицом. Крохотные глазенки поблескивали ехидными зелеными огоньками. Его одежки цвели красным и розовым — малышня клана постаралась. Нинка даже знала, кто сшил эту одежку — Варея. Соплюшка еще, а уж врушка да сплетница — спасу нет. И откуда что у таких маленьких берется, попробуй разбери.
— «Шла бы ты за загородь, красотка» — довольно фамильярно обратился к девочке летавчик, а то не пришлось бы бегом бежать да через болотину. Ножки, ручки исколешь, одежку изорвешь, волосики растреплешь!
Волосы у Нинки и впрямь были чудные. Про такие злыдни говорят «грива лошадиная». Хоть укрывайся в них, в холода согреют. Пушистые, с медным отливом. Рыжих в клане не особенно жаловали; мальчишки часто дразнили ее Рыжухой. Нинка этого терпеть не могла и сразу же заводилась. Вот и сейчас глаза ее заблестели, но она сдержалась — обижать летавчиков было не принято.
— «А что за срочность такая?» — пропела в ответ девочка. — «Ведуны что ли войной пошли?».
Летавчик почувствовал иронию и стрелой взмыл вверх. Рдяные одежки затрепетали словно маленький яростный костерок. Уж больно нравные эти летучие создания, больно обидчивые. Дух остролиста и то не такой трепетный, право слово. А этому малышу верно к тому же и часть Варькиной вредности с одежкой передалась — магической силы у него всего ничего — вот и липнет к ней что ни попадя.
— «Поспешай, Рыжая, бегом беги, может еще успеешь» — бросил рассерженный вестник, — «а то зверь стопчет, пикнуть не успеешь». — И мгновенно растворился в густой листвяной зелени.
Нинка прислушалась: полуденная дремотная тишина не нарушалась нигде вокруг. Послать что ли мысленный импульс? Ну его, — решила девчонка. — Неохота напрягаться. Наверное летавчик пошутить решил, от жары рехнувшись. И мысли без усилий съехали на приворотные заговоры. Она ведь все до капельки тогда подслушала. И не сложно это вовсе. Только аккуратно сплести магию огня и воздуха и нацелить тщательно на того, на кого нужно, а не просто в белый свет стрелять. «Я бы смогла» — подумалось ей. Только кого привораживать-то? Миха? Вот еще! И она стала перебирать мальчишек клана. У всех при пристальном рассмотрении обнаруживались разные недостатки: то кривые ноги, то приплюснутый нос, а то и просто придурочный и скверный характер. Критика так увлекла и развеселила девочку, что она совсем забыла об осторожности. Члены клана вне становища всегда были начеку, а уж если случалось заночевать в лесу— так спали в пол-уха прислушиваясь, в пол-глаза приглядываясь. А как же иначе? Вдруг кособрюх рыщет, да мало ли и колдовских тварей, Ведунами на погибель людскую созданных? Только Нинка была еще девочка, подлеточек, двенадцатый год стукнул. Размечталась, вот и забыла обо всем на свете. Грызла пахучую травинку и про себя мурлыкая, шевелила тонкими пальцами — плела заговор, повторяя, что запомнила за старшими девочками.
Треснула сухая ветка. Нинка, очнувшись, вскинула глаза. Великий Дух! Прямо над ней раскачивалась огромная мохнатая морда. Из под пушистых усов торчали влажные от вонючей слюны клыки. Круглые темные глаза смотрели оценивающе. Папридой! Сейчас как шваркнет зубами и все, конец. Только голова зверя была куда как побольше всей Нинки. Ужас охватил девочку. Ее пальцы все еще шевелились, губы продолжали шептать, но волна слепой паники накрыла ее с головой. Папридой потянулся к ней, шевеля громадными ноздрями. Девчонка вскочила и дико заверещав иступлено взмахнула на чудище руками нелепым детским жестом. Так малыши, которые еще и ходить не умеют отмахиваются от плохого и страшного. Зверь дернулся вперед. Этого оказалось достаточно, чтобы вывести Нинку из оцепенения: в мгновение ока она вскочила и рванула не разбирая дороги через лесную чащу. Прав оказался летавчик — одежа сразу же оказалась изодранной цепкими лесными сучьями, а от аккуратно плетеной косы не осталось и следа. Растрепанная и измазанная неслась девчонка, не разбирая дороги. И что ей было бы не ерепениться, а послушать доброго совета летавчика! Папридои ведь не злобные, сами на людей почти никогда не бросаются — это люди клана охотятся на этих огромных пушистых тварей ради их шкуры. Теплая переливчатая шубка из такого меха согреет в зимние холода, да и украсит любую модницу. Охотники заманивали зверя в ловушку, создавая пугающие иллюзии, ворожбой проникая в его сознание. Так почему же этот папридой никак не оставит Нинку в покое?
Девочка отчетливо слушала треск сминаемых древесных стволов за своей спиной, ей даже казалось, что она чувствует теплое влажное дыхание зверя. Куда бы спрятаться, где укрыться? Долго эта чудовищная гонка продолжаться не может, у нее просто не хватит сил. Надо бежать домой, за спасительную загородь, кто-нибудь из старших охотников обязательно остался в клане. Уж они-то точно знают, что делать с этим чудищем, они обязательно спасут ее. Надежда придала девчонке силы и она снова рванула не разбирая дороги. Вода под ногами хлюпала уже давно, но Нинка не обращала на это никакого внимания. Но вдруг земля куда-то исчезла и девочка по грудь провалилась в болотную жижу. Трясина засасывала ее, и напрасно руки хлопали и шарили вокруг в поисках хоть какой-нибудь опоры, или ветки, или хоть длинной травы осоки.
«Вот и все», — подумала Нинка. — Сейчас болотина в последний раз распахнет свою жадную пасть и заглотит ее с головой. Она предстанет перед Великим Духом и тот спросит ее, почему она умерла так нелепо.
«Я ведь сотворил тебя для долгой жизни, девочка», — скажет он ей. — «Ты должна была вырасти и стать своему клану надежной опорой. Ты должна была многому научиться и родить много новых мальчиков и девочек. Почему же ты все испортила?»
Перед Всевышним нужно быть честной, и никуда не денешься, придется сказать всю правду. Что она не любит Варею, не любит упоминаний про свои волосы и просто терпеть не может, что бы ей командовали.
Она совсем забыла про папридоя, с которого все и началось, но оказалось, что папридой про нее не забыл. Он стоял у края болота, осторожно переминаясь, как раз у кромки изумрудной зелени.
«Дальше не пойдет, боится», — удивилась девочка. — «Зверюга, а соображает, не то, что я, глупая». Но папридой вдруг стал осторожно продвигаться вперед. Потом он медленно опустился на колени и лег мохнатым брюхом на болотную грязь.
«Вот настырная тварь! И тут не может оставить меня в покое». Странно, но она совсем не сердилась. Больше всего ее раздражали капли воды и нити тины, забиравшиеся в уши. Вода, попадавшая в уши, с детских лет вызывала у нее панику. Но сейчас она знала, что терпеть осталось всего ничего.
Рядом с ней оказалась голова зверя. Он тянулся к ней, вытягивая мягкие мохнатые губы трубочкой. Казалось, что продвигаться вперед папридой помогает себе даже висячими ушами.
«Чем же я ему так приглянулась?» — отстраненно подумала Нинка. — «Неужто такая вкусная?»
Влажная пасть распахнулась, и скрипучие зубы сомкнулись на плече девочки. В следующее мгновение она почувствовала, что взмывает вверх, грязь и болотные растения облетают с нее, и тело вдруг становится невесомо легким, словно во сне, когда ты летаешь. Но она не летела, а мерно раскачивалась в челюстях папридоя. Тот уже выбрался из трясины и сердито тряс лапами, стараясь хоть немного почистится. Потом он начал скрести прелую листву, оттирая грязные подошвы. Зверь проделывал все эти процедуры, не выпуская изо рта Нинкино плечо. Пятки у него оказались неожиданно розового цвета, что придавало гиганту слегка комичный и несерьезный вид. Через некоторое время папридой видимо удовлетворился степенью своей чистоты. Он отряхнулся последний раз и поставил девочку на землю. Стоять она не могла и тут же шлепнулась, да так и осталась сидеть.
По всему выходило, что мохнач не собирается ее есть прямо сейчас. «Может быть, он сытый, а меня так подцепил, про запас», — размышляла Нинка. Она постаралась вспомнить, что говорили им про папридоев в клане. Почему-то ей настойчиво лезло в голову, что эти огромные существа питаются только листьями и плодами растений. Да нет, вряд ли. Девочка оглядела своего спасителя с ног до головы. Такой кругленький, пушистый, он был бы даже забавен, если бы не огромные размеры и устрашающего вида клыки, торчащие из пасти. Зверь тоже сидел и смотрел на нее необыкновенно внимательно. Круглые черные глаза даже не моргали и неотрывно следили за Нинкой. «Удрать вряд ли удастся,» — подвела она неутешительный итог. Так они и сидели, пялясь друг на друга, словно в гляделки играли.
Прошло довольно много времени. Девочка немного успокоилась и принялась рассуждать сама с собой. «Меня уже давно хватились, это точно. Гилви захотела задание какое-нибудь дать, а меня и нету. Все равно до темноты искать не будут. Мы сейчас не так уж далеко от клана. Может быть охотники на нас наткнуться или сама сбегу». Мысли путались, после всех прошедших испытаний безумно хотелось спать. Папридой тоже клевал носом. Несколько раз он поднимался и принимался утаптывать листву, потом снова ложился. Глаза его постепенно становились все уже, пока от них не остались еле видные щелочки. Кто из них уснул первым, Нинка не знала. Она проснулась уже ночью, когда небо осветилось разноцветьем лун. Зверь мирно спал, положив голову на лапы. То ли от усталости, то ли просто нос у него был так устроен, но папридой храпел и пушистые усы взмывали и опадали в такт его храпа.
Решенье пришло само собой. Тихонько поднявшись, стараясь не разбудить спящего, Нинка сначала осторожными шажками, а потом и рысью понеслась в сторону родного становища. Тело ломило, но душа пела. Убежала, убежала, наконец-то! Вот только ночью скакать по лесу совсем не так как днем. Темно, страшно. Духи деревьев выглядывают, где-то ухает и стонет. Нет-нет, да заденет по лицу что-то липкое, на ветку совсем не похожее. Откровенной нечисти нет, конечно, возле клана — ворожеи давно всю повывели, а все боязно. Через некоторое время девочке пришлось остановиться — перед ней простиралось огромное озеро. Как же она могла так заблудиться? Леший что ли водил? Или собственный страх замутил голову?
Ровную гладь воды изредка нарушали круги от играющих рыбешек. Тихие всплески и посвистывания ночных птиц умиротворяли. Нинка уселась на берегу. Надо решить, куда теперь податься. Вряд ли разумно снова идти ночью, а то снова забредешь куда-нибудь, есть ведь и похуже местечки. Самое главное, что от зверюги оторвалась. Надо было как-то устраиваться на ночлег, но внезапно девчонка поняла, что заснуть все равно не сможет — страшно хотелось есть.
«Я сожрала бы сейчас даже вареного таракана, даже сороконожку!» Почему-то ей казалось, что вареный таракан — это верх противности; жареный бы все-таки похрустывал на зубах, а если посолить и с пряностями… Мысли о еде становились нестерпимыми, сосало под ложечкой. «Нечего без толку сидеть» — решила Нинка — «пойду поищу чего-нибудь на зубок».
Трудно искать съестное в незнакомом лесу, а уж ночью тем более. По летней поре наиболее оптимальным решением были грибы, да только попробуй, найди их в темноте! А узнать съедобные или нет — вообще проблема — по запаху что-ли?
Так она и передвигалась, наполовину ощупью, пока не споткнулась обо что-то мягкое. Раздалось злобное шипенье и клацанье зубов. Нинка увернулась, перекатываясь с боку на бок, потом вскочила, и снова была сбита с ног. Папридой, как же она могла о нем забыть! Его шкуру ни с кем другим не спутаешь. Только не должен он быть так близко, да и по ее представлениям находился совсем в другой стороне. Между тем характер у зверя определенно испортился — теперь он явно и недвусмысленно собирался растерзать ее. «Может быть, он не любит, когда его будят по ночам?» — проносилось у девчонки в голове между двумя кувырками. Ей становилось все труднее. По ноге полоснули неслабые когти, потекла кровь. Зверь не шутил. В ход пошли зубы— удар тяжелой головы — и из пореза на животе тоже закапало. Нинка согнулась пополам и отлетев, плюхнулась спиной на поваленный ствол. От удара голова мотнулась, словно у тряпичной куклы. Папридой надвигался. Длинная шея отклонилась назад для последнего удара. Девочка заскулила, дернулась и попыталась отползти. Тело не слушалось ее. Но удара не последовало.
Когда Нинка открыла глаза, она решила, что сошла с ума: папридоев вдруг стало двое. Они сцепились друг с другом не на жизнь, а на смерть. С ужасающим скрежетом лязгали зубы. В пылу схватки гиганты вставали на задние лапы, передними царапая и раздирая шелковистый мех противника. Сначала девочке показалось, что звери совершенно одинаковы, но потом, приглядевшись, она поняла что ошиблась. Один из них был помельче и посветлее. Именно он нападал, а тот, другой, защищался.
Надо было уносить ноги, пока животные были заняты и дракой забыли о ее существовании. Нинка попробовала ползти — бесполезно. Ноги и руки почему — то не слушались ее. «Колдовство», — мелькнуло в голове. Но потом она вспомнила, как упала спиной, сухой треск, как от сломанного дерева, и поняла все. Отстраненно, словно и не про себя. Она видела охотников, которые так же лежали неподвижно, после того как им перебивали хребет. Им не помогали не добрые травы, не целительная магия. Через некоторое время они умирали.
Больно не было, только пусто и как — то сосуще противно. А папридои все дрались. Нинке показалось, что она узнала того, помельче. Это был «ее» папридой. Это от него она убегала вчера и именно он почему-то вытащил ее из болота.
— «А покалечил меня совсем другой, тот что потемнее» — помыслилось девочке.
— «Значит, белый, он вроде как защищает меня, что ли. С чего бы это?»
Нинка знала, как охотятся на папридоев. Охотники затуманивали их сознание иллюзиями и страхами, а потом направляли в заранее приготовленную ловушку. Там зверя обездвиживали и с еще живого резали шкуру. Так кожа была мягче, а мясом клан мог кормится долгое время.
— «Им не за что любить людей. И меня тоже не за что. Я как и все ела мясо их сородичей и согревалась в холода их мехом. Тогда почему, почему маленький попридой все время меня спасает?»
Тем временем схватка гигантов закончилась. И победитель как раз направлялся к ней. Бока животного тяжело вздымались и из многочисленных порезов сочились кровь. Теперь уже невозможно было разобрать цвет шкуры животного, мех был заляпан грязью. Но спустя мгновенье Нинка поняла, что выиграл «ее» папридой: карие глаза приблизившейся к ней морды лучились теплом и радостью. Когда хотят убить, так не смотрят.
Мягкие ноздри осторожно обнюхали ее. Теплый шершавый язык мазнул по щеке. Девочка заплакала. Навзрыд, не здерживаясь, выпуская наружу все страхи и боль этих дней, отчаяние близкой смерти. Потому что, что она почувствовала, что теперь не одна, ее жалеют.
Жалость папридоя была деятельной: он осторожно толкал ее носом, пытаясь передвигать. Дело двигалось медленно, но скоро девочка поняла, что зверь подталкивает ее к озеру.
Ночь отступала: восходящее солнце золотило воду и растущие рядом деревья. Прибрежные травы гнулись и льнули к блестящей воде. Усилия папридоя наконец увенчались успехом: руки девочки коснулись воды. Как ни странно, она была теплой, гораздо теплее, чем утренний сыроватый воздух. Может быть злаки, росшие вокруг водоема роняли в него свои зерна, и те забраживали, но запах от озерца стоял тот еще. Так пахли корчаги с пшеницей, когда в клане по осени готовили из нее терпкое забористое веселящее питье. Ладони начало покалывать и живительное тепло поднималось все выше по рукам и плечам к шее, словно язычки пламени обнимают сырую головню в очаге.
Зверь продолжал заталкивать Нинку в воду. Он не успокоился, пока девочка не оказалась в озере целиком, а наружу торчала только голова, да и то не вся. Тогда мохнач прилег рядом, и начал самозабвенно пускать пузыри, через свои пушистые усы, мгновенно ставшие мокрыми.
Так они пролежали довольно долго — может быть целый день — Нинка не могла сказать точнее, время казалось, было не властно здесь, на этом волшебном озере. Тепло воды нежило и целило; понемногу стали оживать руки. Жизнь возвращалась в ее искалеченное тело, вскипая в каждой клеточке. Ей захотелось плыть, и она поплыла ни о чем не думая и не заботясь.
Папридой, конечно, был рядом, шумно фыркая и пыхтя. Золотые брызги взлетали в воздух, и Нинке было так весело, как бывало только в далеком детстве. Она плеснула водой на мохнатую морду зверя. В следующее мгновение маленькая волна окатила ее лицо: папридой старательно ответил ей тем же. Так они и резвились в теплых водах целебного озера, пока усталость не сморила их.
Нинка выбралась на берег и хотела было упасть и уснуть, но какое-то противодействие мешало ей.
— Нельзя…..Идти…Идти…. — смутные образы — слова возникали в голове как из тумана. Мысленная речь. Девочка в волнении оглянулась. Где-то должны быть люди, они говорят с ней. Но вокруг никого не было, — только папридой иступленно заглядывал в глаза, пытаясь вести за собой, прочь от озера.
— «Ты можешь говорить?» — от изумления Нинка произнесла это вслух, но потом исправилась и спросила мысленно; медленно, подбирая отчетливые и понятные образы.
Папридой явно обрадовался, что его поняли продолжая твердить: —идти….идти….
Нинке пришлось подчиниться. Пока они шли, девочка снова и снова пыталась обращаться к зверю, но папридой игнорировал эти попытки. Наконец они остановились на привал. Нинка встала перед мордой животного: — почему молчал раньше? — настойчиво спросила она, заглядывая в круглые темные глаза. И тут же ей пришлось зажмуриться: зверь проецировал картины охоты. Страх, запутанное сознание, полная неразбериха мыслей. И голоса: — такие вкрадчивые, ужасные в своем спокойствии. Это были мысленные голоса людей. Нинке даже показалось, что она узнала членов своего клана. Теперь она поняла — самым страшным для папридоя был мысленный контакт с человеком: это утрата разума, безумие и смерть. Но почему же теперь зверь заговорил с ней?
Надо было идти — невозмутимо пояснил мохнач. — нельзя оставаться. Плохо.
Почему ты выручаешь меня? — задала девочка давно мучивший ее вопрос. Папридой молчал, прятал глаза. Если бы речь шла о человеческой девченке, Нинка готова была бы поспорить, что та стесняется. Кстати….. — «Ты кто, девочка или мальчик?» — странно спрашивать об этом, но под этим мехом…, да и кто их папридоев разберет!
«— Девочка. Ама». — стеснению мохнашки не было предела, она даже заскребла передними лапами перед мордой, что должно было соответствовать человечьему ковырянию ногой земли.
«— И я девочка» обрадовалась ее собеседница Нинка.
Ночью они спали рядом. Шерстистый бок папридоя грел не хуже печки. Нинка зарывалась в шелковистый мех и чувствовала себя уютно и безопасно. Зверь дышал ровно, посапывая с присвистом, морда выражала довольство. Его сердце под толстым слоем мускулов и шкуры бухало как добрый кузнечный молот: тук — тук, тук — тук. Под эти звуки девочка начала засыпать; только временами ей казалось, что стучит не один молот, а сразу два.