Один патрончик на двоих,
Двоим стреляться — горький стих.
И почему-то неохота
Спорить зря.
Один сказал — уже идут.
Другой кивнул — да. Пять минут.
Теперь все можно,
Только шесть минут — нельзя.
Десантник Паша зашел за спину к эсэсовцу, достал нож, подобранный им еще во время побега, потом — двигаясь мягко, чуть слышно, как кошка, — подошел к датчанину сзади. Похлопал его по плечу — тот обернулся, улыбнувшись… И полоснул ножом поперек горла. Фонтан крови ударил такой струей, что обрызгал рядом стоящего Ежа. Тот матюгнулся шепотом:
— Паш, ты бы предупреждал, хотя бы, а?
— Чего предупреждать-то… — буркнул Паша в ответ. — Командир приказ дал… А потом лизнул свою руку:
— Такая же… Как у немцев.
— Что такая же? — не понял Вини.
— Кровь такая же. Соленая. И у наших такая же…
— Можно п-подумать ты дегустируешь в-виды! — хохотнул Юра. — Доктор Лектор, б-блин…
Паша посмотрел в глаза Юре:
— …Взводному нашему когда голову снесло осколком, я рядом был. Мозгами и кровью прямо в лицо плеснуло. Теплые. Главное, мозги пресные, а кровь соленая. Потом я в атаке немца в упор пристрелил. Прямо в затылок, он в другана шыком… И тоже — мозги пресные, кровь соленая. Кости его мне щеки поцарапали. А потом, в лагере уже политрука нашего — Мишку Зильберштейна — расстреляли. Немец. Сразу. В упор. Из «Вальтера». Он рядом стоял… Мозги пресные, кровь соленая…
Он уставился в одну точку и замер, побелев глазами…
— Паш, а Паш! — осторожно коснулся его плеча Еж.
— М? — дернулся тот.
— Пора!
…Пришлось сделать крюк. Сначала отвели девчонок и Валеру в тыл. Велели сидеть тихо — как мыши. Передовая рядом — немцы должны шариться туда-сюда — санитары всякие, подносчики боеприпасов, связные и прочая тыловая шваль.
Когда вышли к штабу датской бригады — Паша и прирезал пленного. А куда его девать?
Весь штаб представлял собой всего лишь землянку на краю небольшой полянки. У входа стоял часовой. Выскочил посыльный, потом другой — и исчезли в лесу.
— Василич! Командуй! — шепнул майор. — Ты в этих делах способнее.
— Юра, Вини! И ты политрук, — шепнул Кирьян Васильевич. — Слева обойдите. Танкист, Хомяк, Еж, — тьфу, блин зверинец! — справа обойдете. Мы с Леонидычем и ты, Паша — напрямки пойдем. Ждите. Десантура, нож метнешь в часового?
Тот равнодушно кивнул.
— Как только Колупаев часового положит — идем к землянке. Только без выстрелов. Тихонечко идем… Ясно?
Вини показал большой палец, а Еж просто кивнул. И расползлись в разные стороны.
Двадцать минут лежали молча. Дед чуть заметно кивнул Леонидычу, а тот хлопнул по плечу Пашу. Десантник моргнул в ответ, неожиданно встал во весь рост и… И вышел из кустов, подняв руки. А потом свистнул.
Часовой резко повернулся и обомлел от вида вышедшего из леса русского десантника. Тот жевал еловую веточку, подняв руки вверх. Без оружия, между прочим. Немец резко сдернул с плеча карабин. Через секунду он сполз с ножом, торчащим в глазнице. А Паша так и остался стоять с поднятыми руками. Только чуть обернулся с ухмылочкой и показал пальцами — вперед!
Партизаны медленно приподнялись и пошли к землянке.
И вот невезуха!
Только они вышли из леса — по тропинке вышел немец. Или датчанин? Да хрен разберешь!
Автоматная очередь пропорола фашисту грудь. Таругин не успел отжать спусковой крючок, как из землянки, на звук выстрелов, выскочил еще один фриц.
И получил в лобешник пулю от Юры:
— Не сбит п-рицел, на этот раз, — криво ухмыльнулся он. — О, еще один!
Этого сняли все сразу, аж серо-красные ошметки брызнули во все стороны.
— Интересно, — буркнул Паша. — А где у них тут боевое охранение?
Боевое охранение не замедлило выскочить из леса. И тут же легло, в количестве двух человек, под пулями партизан.
— Лежать, бляха муха, всем! — крикнул дед — из узкого окна землянки высунулся ствол автомата, — гранатой его!
— Нельзя, Василич, там же генерал датский! — крикнул Вини.
— Да хер на него, гранатой! Уй, млять твою побоку… — и дед высадил всю обойму трехлинейки, то и дела передергивая затвор, в щель. Автоматчик в ответ шмальнул длинной очередью. Однако обзора ему не было никакого — все пули ушли верхом. В этот момент к входу подползли Юра Семененко и политрук. Тимофеич красный лицом, а Долгих, наоборот, побледнел:
— Ой, мать ой мать, — громко шептал политрук, вытаскивая гранату дрожащими руками. — Ой, мать! — и киданул ее в проем двери блиндажа.
Грохот еще стучал по деревьям, когда Юра и политрук рванули внутрь. Дверь внесло разрывом внутрь, размазав по полу какого-то фрица. Еще один лежал у телефона, растекаясь темной лужей из-под живота. Третий, схватившись за ухо, пальнул из пистолета.
Промазал!
И тут же получил кулаком в арийское таблище, немедленно потеряв сознание.
— Этот? — спросил непонятно кого дед.
— А кто ж знает! — подал голос Еж снаружи. — Быстрее давайте!
— Эт… Эт…
— Чего? — оглянулся.
— Эт-тот… — просипел Юра, зажав рукой окровавленный живот, и улыбнулся. — Шт… Штурм…
— Юра! Твою…
Он сглотнул кровавую слюну:
— Попал, сволочь, надо же…
— Валера! Млять, Валеру давай!
— С девками он остался! — почти крикнул Вини, склонившись над Юркой.
Тот попытался приподняться, опершись рукой на земляной пол.
— Сиди уже! — Леха осторожно положил ему руки на плечи. — Сильно?
— Т-терпимо. Ф-фрица…
— Да хер с ним… Куда тебя?
Вместо ответа Юра протянул окровавленную руку:
— Б-богом клян-нусь… Арии…
— Юра! — суетились вокруг него товарищи. — Понятно, что арийцы, кто ж еще то! Ты лежи, лежи!
Тот мотнул головой и вытянутым пальцем:
— Арисака! — выдохнул он. — Ей-Богу, ар… арисака.
— Юра, чего ты городишь? Парни, наверх его тащим! Быстро!
О притолоку входа стукнулись каждый по очереди — Еж, тащивший Юру под руки, Хомяк-Прокашев — взявший раненого за ноги, и даже маленький Вини, взявший винтовку Юры.
— Там это… — Шептал Семененко, улыбаясь кровью и как-то виновато смотря на друзей, — там арисака, на стене арисака!
— Да понятно, Юр, понятно! Ты лежи, давай, не дергайся! — наперебой говорили Вини и Еж. Леонидыч в стороне кусал губы. Дед мрачно смотрел на раненого. Прокашев вытер лоб, оставив кровавый размазанный след. Политрук с танкистом вязали оглушенного штурмбанфюрера. Паша стоял чуть поодаль с винтовкой наперевес, вслушиваясь в лес.
— Ух-ходите… Слышите меня? Уходите, а?
— Тихо, Юра, тихо… — Вини прижал тампон к ране, придерживая Юру за шею, а Еж бинтовал.
— Немцы! — вдруг крикнул Паша и пальнул куда-то в лес, упав плашмя. В ответ раздался резкий стук немецких карабинов и крик, видимо офицера:
— Fremad, hurtigt, hurtigt!
Дед рявкнул:
— Уходим! Леха! Философ! С политруком Юру! Ганса, ганса, млять, вперед!! Еж, твою меть!
Юра вытащил лимонку из кармана и резким движением, давшимся ему с огромным трудом вырвал зубами кольцо:
— Уходите! Зад-держу я их! Б-бегом, мать вашу!
Вини отшатнулся:
— Ититть твою!
— Сил нет… Разожму сейчас!
Вини прикусил губу до крови, пятясь задом к лесу, дед кивнул, Еж отвернулся, а Леонидыч зажмурился…
…Надо же как бывает! Ведь не больно совсем. Жарит только. Сердце — раз! — и плеск жара по животу — два! — и снова волна по глазам. Странно? Почему в живот, а красно в глазах? Почему пить-то хочется? Фильмы смотрел, помнишь? — раненые в живот пить хотят все время. Почему? Теперь понимаешь, почему? Пить, хочется, да. Во рту сухо и железом отдает. Да, что же слюны-то сколько? Слюны много, а пить хочется… Почему, интересно? Ушли, ли мои? А почему я не заикаюсь? А откуда «Арисака» на стене, наверно с наших складов, до войны еще… остатки… ополчение… сапоги… тридцать три гвоздя… тут уже… на носке травинка прилипла…
Отошли они не далеко, Взрыв резанул по ушам.
— Да идите вы на хер! — вскрикнул вдруг Еж и рванул обратно, но получил удар кулаком в лицо и рухнул в траву.
— Тащи эту суку! Понял?! — Паша Колупаев отер руку о штаны. — Идите. Я останусь.
— Я с вами, если не возражаете! — тяжело дышавший Прокашев снял пилотку.
И оба посмотрели на командиров — на унтер-офицера царской армии и майора запаса армии советской.
Не сговариваясь, те кивнули. И отряд пошел дальше. Оглянулся лишь Вини… Не сговариваясь, те кивнули. И отряд пошел дальше. Оглянулся лишь Вини…
— …Лежи. Не стреляй. И по сторонам смотри! Понял? С флангов прикрывай. Сейчас я этим сволочам…
Паша не стал прицеливаться. Чего тут прицеливаться? Оппа! Первый пошел!
Десантник дернул веревочку немецкой колотушки и аккуратно бросил ее под ноги первому эсэсовцу, выскочившему из кустов.
— Видал? Обе ноги в разные стороны!
— Ага… — флегматично ответил философ, приноравливаясь к стрельбе.
Раненый фриц заорал, что есть мочи, оплескивая зеленую молодую травку датской — или какой там еще? — кровью из оторванных ног…
…Через несколько десятков метров опять заистерил Еж:
— Да не может, млять, такого быть! Я не тут! Я не тут, слышите? Не Юра это. Это не я! Млять, дома я! Сон это все! Слышите? Это все сон! Так, нах, не может быть! Я назад! Я лучше в лицо…
…- Фланги, фланги держи! Эх, пулемет бы! Фланги держи, самка собаки!
— Чем держать! У меня еще обойма и аллес капут!
— А мне похер! Зубами держи! Я больше в плен не пойду, учти!
— Сам учти! Я тоже не пойду! На, фриц, гостинец!
— Уй, мляааа…
— Что???
— В плечо, суки…
— Держись, философ, держись! Недолго уже…
— Иди, скотина, иди, неси эту сволочь! Терпи, Ежина ты кучерявая, мне, думаешь, легко, — орал Леонидыч на ревущего в голос Андрюху Ежова. — Из-за этой млядины мы Юрку потеряли! Тащи эту суку, тащи, я сказал!
— Эй, Хомяк! Жив?
— Жив, а ты?
— Глупый вопрос, не считаешь?
— Ага… У меня патроны кончились.
— У меня тоже.
— Гранаты, Паш, есть?
— Кончились. Увлекся. А курить есть, Лех?
— Нету. Не курю я так-то. Мама ругается. Хотя сейчас бы я покурил… О! Патрончик есть. Один.
— Один на двоих.
— Ага…
— Ну и че?
— Че, че… Плечо!
— Че плечо?
— Болит…
— Отпусти ты меня, Леонидыч, сил моих больше нет. Назад… К пацанам, отпусти, а? Не могу я так больше.
— Тащи… Тащи! Тащи! — Сквозь зубы, но тащи! Вини, продернись вперед! Бабы пусть подымаются!
— Лех…
— М?
— А ты женат?
— Не… Все думали успеем… Детишек планировали…
— И чего?
— Ничего, Паш. Не успели. Дооткладывали. Война, какие дети?
— А я успел… Сынишка — Андрюшка. Стреляться кто будет? Ты или я?
— Стреляйся. Я не буду…
— И я не буду! Лучше по этим кабанам. Как на охоте, млять…
— Бегом, девки, бегом! Да хер на твою сумку положи! Уходим! Валера, волоки ты свою ногу!
— … Эй! Их бин капут!
— Унд их тоже! — заржал в ответ десантник.
Из кустов, в ответ, чего-то проорали.
— Чего говорят?
— Хрен его знает. Я бы сказал, мол, будьте любезны, положите свое оружие вон туда и медленно-медленно подойдите…
— Пойдем?
— Пойдем! Интересно, сколько мы положили?
— Одного точно! Который ногами раскинул. Больше не видел.
— Эх, покурить, бы!
— Ты ж не куришь?
— Сейчас можно…
Два бойца со штыками наперевес бросились навстречу кустам, в которых лежали эсэсовцы. Добежать, конечно, не успели…
— Погоди, Василич… Куда бежим-то? Да стой ты, скотина датская! — Леонидыч дал тумака связанному штурмбанфюреру, который только-только пришел в себя. Пилотка, забитая ему в рот кляпом, медленно окрашивалась кровью из разбитого носа. Из ушей тоже скатывались красные струйки, впрочем, уже подсыхавшие.
— Куда, куда… Темнеть где-то через час будет? Значит к передовой. И сразу на прорыв. Германцы нас там в последнюю очередь искать будут.
— Не факт, Василич! Подумают разведка и…
— А в тылу эсэс гуляет! — сказал Еж.
— Мужики, а Юра-то где? И этот… философ с Пашей-десантником? — спросила Маринка. А Рита уже все поняла и только прикусила нижнюю губу.
Вместо ответа дед посмотрел на Марину, потом похлопал ее по плечу:
— Пошли, девочка! Самое главное у тебя сейчас впереди. А все остальное… Потом все остальное! Таругин! Немца тащи, твоя очередь! Вперед!
— На передовую все-таки? — засомневался на ходу уже Леонидыч. Хотя дед ему, вроде бы и сдал, командование, но летчик понимал, что авторитет унтер-офицера гораздо выше, и потому, даже с удовольствием, следовал за ним.
— Володя, если мы сейчас в тыл рванем — то уже не выберемся отсюда. Никогда и ни за что! — проговорил дед уже на бегу, тяжело дыша.
К краю леса выскочили, когда начало темнеть. Передовая успокоилась — наши уже не долбили по высотке и фашисты тоже сидели тихо. То ли ужинали по режиму дня, то ли просто не решались дразнить наших лишними передвижениями.
— Лежим, не шумим и внимательно слушаем!
— Есть, — отозвался политрук, тащивший немца последние пятнадцать минут. — Лежим и слушаем…
— Тихо-то как… — после паузы сказал Еж.
— Еж! Ты чего? Какая тишина? — спросила Маринка. — Пулеметы, вон долбят вовсю…
— Это тишина, Марин… Лех! Вини!
— М? — подал тот голос.
— А ты чего гитару с собой не захватил?
— Епметь… Вот еще гитары мне сейчас не хватает, — погладил Вини винтовку.
— Жалко… Спел бы. Вон звезды уже, видишь?
— Еж, ты пьян, что ли? Какая гитара, какие звезды?
— Песню хочется… Лех, спой, а?
— Еж! — после паузы сказал Вини. — Иди-ка ты на х… на хутор. Бабочек ловить.
— Заткнитесь оба, а? — подал голос политрук., но дед перебил его:
— А стихи знаешь?
— Не… Только песни… Я блюзы пою.
— Чаво?
— Ну, блюз это такая песня… Когда все плохо, на душе кошки скребут и поговорить не с кем.
Дед почесал бороду:
— Молитва, что ли?
— А? — не понял Вини.
— Когда плохо в теле — лечатся, когда на душе молятся. А поют — когда весело. Али нет?
— Хм… А вот так, если:
Дед помолчал. А потом сказал:
— Так молитва и есть… Стихи хорошие. Сердцем писал…
— Это не я, — ответил Вини, — Друг у меня написал. Тошка Сизов. Я не умею так…
В ответ засмеялся Леонидыч:
— Ну, надо же! Лежим тут… В сорок втором, на небо смотрим, пулеметы… Кто бы знать мог… Лешка Винокуров стихи читает! Обалдеть!
— Я аптечку потеряла… — вдруг грустно сказала Рита.
— Ну, блин! — ругнулся Еж — А вдруг у меня живот схватит?
— Немцам тебя отдадим тогда… В качестве биологического оружия.
— Да иди ты, товарищ младший политрук…
— Чтоооо?
— Ой, это не ты, что ли, Долгих сказал?
Леонидыч засмеялся, а потом спросил доктора:
— Валер, а ты куда смотрел?
Тот виновато развел руками, мол, не доследил… Некогда было.
— Кончайте базлать! Разорались на весь лес. Таругин!
— Я, товарищ командир…
— Вытащи этому…
— Метису! — встрял Еж.
— Чего?
— Ну метис… Как у Майн Рида — ни то ни се. Русский датчанин на службе Германии. Смешно же!
— Все бы тебе ржать только… — Танкист вытащи кляп, спросить хочу.
Таругин вытащил пилотку вместе с выбитым, вернее вбитым в рот Шальберга зубом.
Фон немедленно закашлял кровью.
— Не перхай, не перхай… — примирительно сказал дед. — Чего-то перхаешь-то?
— Что? — выговорил с трудом фон Шальберг. — Я вас не понимать…
— Не кашляй, говорю, на весь лес, а то остатки зубов в горло вобью.
— Я помогу!
— Ежина, ты когда молчать научишь свой рот, а?
— У нас демократия или чего?
И тут же получил кулаком под нос от Леонидыча.
Дед на Ежа не обратил ни какого внимания, впрочем, как обычно:
— Константин Федорович?
— Ich fertee niht!
— Ишь чего… Не понимает он…
— Кирьян Василич! Дай-ка я попробую, — неожиданно подал голос Таругин.
— Давай!
— Слышь ты… Костя фон Шальбург…
— Ich fertee niht!
— Да мне это… Девочки, ушки! Малоебучий фактор — ферштеешь ты или нет. Сейчас мы тебя тащить будем. Через нейтралку, понял? А при любой попытке малейшего сопротивления тебя будем мало-мало резать. С ушей начнем, яйцами продолжим. Не смертельно, но очень болезненно и… И безперспективно для будущего? Усек?
Русский датчанин кивнул.
— Понимает, надо же… Где твои бойцы сейчас породистые? Почему своего геройского командира не спасают?
— Не есть кому, геррр… Все есть на передофая…
— Не фига ты не русский, — Таругин поморщился. — Дать бы тебе сапожищем в еблище…
— Олег… Успокойся. Все-таки дамы тут!
— Товарищ майор, дамы то того… Дремлют!
— Буди тогда! Этому снова кляп. И ноги ему развяжите.
Таругин достал немецкий штык-нож и, глядя в глаза фон Шальбургу, перерезал ему веревки на ногах.
— Смотри, фон, вредить будешь — яйца отрежу и в сторону Германии им выстрелю, тварь. Ферштеен?
Тот попытался что-то сказать, но тут же получил пилоткой в рот. Старую — всю в крови и слюнях — Таругин побрезговал брать. Снял свою. И распорол звездочкой датчанину щеку. Не до уха, конечно. Но рот у эсэсовца чуть увеличился. Тот замычал в ответ от боли. Олег-танкист улыбнулся и похлопал штурмбанфюрера по здоровой щеке.
— Олег! Вытащи у него пилотку изо рта! Задохнется ведь! Нос-то сломан, похоже, — сказал доктор.
— Да хрен с ним… — ругнулся танкист, но пилотку все-таки вытащил и похлопал датчанина по плечу — Жив, скотина? Дышать можешь?
Тот снова молча кивнул в ответ.
— Погодите, мы же идиоты! — вдруг вскрикнул Еж, — Документы! Может это и не Шальбург?
— Шальбург не Шальбург… — буркнул дед. — Какая в задницу разница. Фюрер и есть фюрер. Хоть штурм, хоть бан. Главное офицер ихний.
Таругин охлопал фашиста по карманам:
— Ага… Есть!
Он достал из нагрудного кармана фрица книжицу размером с ладонь и в несколько страниц толщиной:
— Так… Кристиан фон Шальбург… — продрался он по слогам сквозь тевтонские буквы. — Год рождения тысяча девятьсот шестой… Карточка только не очень похожа. Он вон какой тут в документике… Породистый!
— А кто ему физиономию разрисовал? — хихикнул Вини. — Ты еще разик ему прикладом засвети — вообще на Геринга похож будет.
— Эй, ду ист фон Шальбург?
Датчанин помолчал, зло глядя в глаза Таругину, а потом опять кивнул.
— Отлично… — обрадовался, играя желваками Еж. — Юра хоть не зря погиб… Тварь немецкая.
Фон Шальбург внезапно вскинул голову:
— Я русский! И русским умру!
— Хы… Русский… Фон Шальбург… Хы… А я тогда папа римский! — немедленно ответил Ежина.
— Да, я русский! — Обернулся к нему штурмбанфюрер.
Дед Кирьян подошел к нему молча, взял за подбородок повернул к себе, посмотрел долгим прищуром…
И плюнул ему лицо. А потом сказал всем, не отводя взгляда:
— Пора! Стемнело уже.
Шальбург чуть побелел от волчьих глаз унтер-офицера, но в ответ лишь промолчал.
— На коленочках, задницу прижимаем к земельке и вперед! Фрица берегите! — сказал дед. И прибавил очень тихо, перекрестившись: — И себя…
И они поползли по изрытому воронками полю…