- Спокойно, парень, спокойно.
- Я верю вам, господин Лев Узлов, - сказал старик, отчетливо всхлипнув. - Вы мне не верите, и я вас понимаю... Я действительно космонавт Джефсон из Вашингтона... Еще лет десять назад меня называли на русский манер - Джефсонов, потом переделали в Бессонова. Мне все равно...
- Лева, возьми себя в руки!
- Во всем виноват Альберт Эйнштейн. По земным понятиям, господин Лев Узлов, вы слишком долго пробыли в космосе, хотя для вас это путешествие промелькнуло, как один день. За ваш космический день я на Земле постарел настолько, что вы меня не узнаете, и потому я понимаю ваш, извините, издевательский тон, но не обижаюсь на него.
Старик горестно замолчал, а Льва Александровича бросило в жар от стыда.
- Извините, господин Великий... господин Джефсон... - лепетал Лев Александрович, стараясь справиться с шоком.
- Ничего, ничего, - утешил старый негр, - это пройдет.
- Господин космонавт... Это убедительно... Эйнштейн... Я много читал об этом... По теории относительности такие поганые штуки случаться должны, но неужели столь разительная перемена... Как же я до сих пор сам не догадался? За время моего путешествия у меня всего-навсего выросла эта похабная борода, от которой я не знаю, как избавиться, а вы постарели настолько, что вас, извините, можно принять за деда того самого космонавта Джефсона, с которым я еще кажется, сутки назад толковал о мирах, наблюдая за катером в озере, в котором ваша Марта...
- Именно так, господин Лев Узлов. - Я очень стар, но у меня еще хорошая память. У меня всегда была хорошая память. Со мной все ясно, во всяком случае для меня. Но как вы оказались в космосе? Вы утверждали, что работаете на заводе, не так ли?
- Мне трудно объяснить, как я оказался в космосе... Про летающие тарелки я, конечно, читал, но никакой летающей тарелки я не видел и вообще плохо в них верю... Была гроза, какая-то неожиданная, меня, вроде бы ударило... Потом чесалось тело, и я почувствовал, что умираю... Мне трудно это объяснить, господин космонавт.
- Спасибо, господин Лев Узлов... Я вижу, вы поверили мне... Я вижу, вы готовы к удару... Ну что же... Если вы мужественный человек и если хотите получить свое - получайте. Я ведь тоже был в космосе, но, вероятно, короче вас по времени... Вы не видели планету, а я ее видел... Я все видел из космоса... Я видел, как горели города, леса и даже океаны... Я видел, как плавилась Гренландия и Северный полюс-Гренландия буквально расплывалась, словно кусок масла в огне... Я видел даже отдельные айсберги, они таяли, при этом вырастали из воды... Я видел, как лавина наводнений хлынула в низменности, гася пожары. Европа практически вся затоплена, остались возвышенности и горы.
- Что это было? - спросил Лев Александрович, с трудом сохраняя самообладание.
- Неужели вы до сих пор не поняли, господин Лев Узлов? Атаковали неопознанный объект, в котором находились вы... Он защищался. Это длилось всего десять минут, и еще полгода планета была окутана дымом и паром. Связь у меня пропала, я задыхался, поскольку иссякла система жизнеобеспечения. С орбиты я не видел, куда можно приземлиться... Вы пробыли в космосе по земным понятиям очень недолго, но вернулись на сорок втором году после инцидента, - безжалостно сказал космонавт Джефсон.
Вот когда Лев Александрович до конца понял то, чего от него никто не скрывал и чего обязан был понять сразу. "Сорок второй год после разбоя". "Разбой" - это и есть война! Наверное, наши, обстреляв космический корабль, нечаянно ухайдакали планету.
- Извините меня за любопытство, господин космонавт, но как вы умудрились остаться в живых? - спросил Лев Александрович. Он все еще не до конца понимал масштабы случившегося.
- У меня был выбор, где умереть: в космосе или на Земле... Я выбрал Землю, чтобы посмотреть на наше самоубийство пристальнее. Когда я пробился сквозь слой облаков и пара и на приземляемом аппарате еще раз облетел планету, увидел, что она почти вся затоплена. Прямо из воды торчали вершины гор, на крупных возвышенностях сохранились остатки домов, там, где была всесильная Америка, над водой маячили только макушки небоскребов... Для посадки я выбрал клочок Европы, надеясь встретить уцелевшие признаки жизни.
Лев Александрович подавленно молчал. У него опять начался зуд по всему телу.
- Уцелели случайные люди: шахтеры в шахтах, те, кто успел спрятаться в специальных убежищах, те, кто находился в метро... Правда, большинство из них погибло от лейкемии: ведь практически вся вода оказалась радиоактивной.
Он замолчал. Льву Александровичу казалось, что в мозгу его лопаются пузыри; его всего раздувало; он готов был взорваться от потуг вместить в себя масштаб узнанного.
С легким звоном светилась железяка в фаянсовом блюде, от нее было не столько светло, сколько тепло.
- Вы способны выслушать меня до конца, господин Лев Узлов? Лев Александрович отрешенно кивнул.
- Я говорил, что у меня плохие зубы, - напомнил космонавт Джефсон после продолжительного молчания.
- При чем тут зубы? - встрепенулся Лев Александрович. Он действительно не понял, о каких зубах идет речь.
- Но вы же интересовались, как исправить транзистор. Сейчас он хорошо прогрелся, села батарейка, другой у меня нет, а подключать к блоку питания боюсь: можно сжечь. Куда проще уплотнить ее массу. Попытайтесь молодыми зубами, и мы попробуем поймать какую-нибудь радиостанцию, чтобы узнать, сохранились ли на планете другие люди. Я много раз задавал себе этот вопрос, но не мог поставить эксперимента. Приземляясь, я сильно ударился, у меня вышли из строя очень нужные приборы, и хотя имею электричество, живу без электрического света: нет ни одной лампочки.
- А где вы берете электроэнергию?
- Солнце! У меня все еще работают довольно мощные космические солнечные батареи, которые я на всякий случай держал про запас. Те, что ловили солнечный свет, оставаясь снаружи, мутанты испортили.
- Почему?
- Лет тридцать назад они пытались казнить меня, считая главным виновником их трагедии. Они долгое время боялись моей внешности, до сих пор не рискуют встретиться с моим взглядом, и это спасает меня от контакта с ними. Они охотились на меня поодиночке и группами, пытались закидать камнями. Оружия у меня не было и нет, но я мог бы изобрести порох, а сделал обыкновенную школьную рогатку, научился стрелять довольно метко, и постоянно ходил с ней, изучая флору и фауну. Она спасла мне жизнь. И тогда они поступили со мной так же, как поступали инквизиторы во времена средневековья - решили сжечь заживо. Ночью они забаррикадировали вход в мой жилой отсек, натащили дров и обложили со всех сторон. Я заперся, они подожгли. Этот гигантский костер пылал двое суток. Они выжгли громадное пространство вокруг, земля стала гладкой, как поднос. В моем жилом отсеке, вот здесь, температура не поднялась даже на половину градуса. Чтобы тепло не пропадало зря, я включил термоконденсаторы, и потом еще около полугода жарил мясо на полученной энергии. Когда все прогорело и даже не осталось ни одной головешки, они собрались посмотреть, что со мной стало. А мне надоело дышать кондиционированным воздухом внутри отсека, я вышел глотнуть нормальной атмосферы и рассмеялся. Они разбежались и с тех пор стали называть меня не иначе, как Великим Боссом. Словом, энергия у меня была всегда, и сейчас в избытке, однако радиоаппаратуру они испортили, а я не такой специалист, чтобы восстановить ее из ничего. Вы появились вовремя, дорогой господин Лев Узлов. Мне пора умирать. Я не мог позволить себе умереть, не узнав, выжил ли кто-нибудь, кроме популяции здешних мутантов, с чувством закончил старый космонавт и устало откинулся на спинку громадного кресла.
Лев Александрович вынул крохотную батарейку, похожую на окурок, осторожно сжал зубами, слегка помяв. Не совсем понимая смысла своих действий, он вложил ее в приемник, зачем-то приложил к уху. Кажется, зашипело. Молча протянул транзистор космонавту. Негр взял обеими руками, как берут хлеб, как умирающие от жажды держат драгоценную воду. Подержав в белых ладонях, он хрипло сказал:
- Вы сильный парень, поскольку только что еще раз пережили шок... А я уже стар. У меня не осталось никаких надежд услышать голос уцелевшего континента где-нибудь в Океании, и я не хочу сам себя лишать последнего шанса. Попробуйте вы.
Сказав так, он вернул приемник. Лев Александрович, затаив дыхание, начал настраивать. Космонавт слушал, закрыв глаза.
Транзистор не издал ни единого звука, кроме едва слышных потрескиваний.
Он исправен, - заключил космонавт. - Фон есть, но поблизости нет достаточно мощной радиостанции.
Лев Александрович молча кивнул.
- Да, - устало повторил негр, - это вовсе не значит, что мы одни на планете... Но у меня была достаточно мощная аппаратура... Господин Лев Узлов, насколько вы сильны в электронике? Не могли бы вы починить?
- Что вы, господин космонавт! Я очень далек от всякого железа.
- Но ведь вы переводили иностранные патенты, - не поверил негр. - Вы должны быть в курсе достижений современной техники.
- Ну и что? Я знаю, как построен, скажем, квантовый генератор света или синхрофазотрон, но одно дело знать, другое - ремонтировать. Я ни разу не пробовал починить даже шариковую ручку. Я филолог, а не технарь, я лирик, занимавшийся физикой.
- Ну хорошо, - усмехнулся негр. - Временно отложим этот чрезвычайно важный для вас разговор, я думаю, мы к нему еще вернемся.
- А как вам удалось вернуться на Землю? - спросил Лев Александрович, отвлекая космонавта от неприятного разговора: еще не хватало признаться, что он за всю свою жизнь так и не научился владеть молотком.
- В этом нет ничего сложного: мое возвращение было запланированным. Я вернулся сразу, как только обнаружил, что пришла беда, но еще полгода не решался приземлиться, а вращался в качестве искусственного спутника. Радиации к тому времени не стало, мои счетчики не показывали ее... Мы живем на острове, который когда-то был возвышенностью. Сюда собрались чудом уцелевшие единичные представители разных национальностей. Надо было как-то объясняться, и возникло какое-то подобие общедоступного языка, которому я до сих пор поражаюсь. Мы отрезаны от всей цивилизации, если она вообще существует. Здешние мальчишки, которые считают себя мужчинами, ежегодно отправляются в путешествие, но никто из мореплавателей еще не вернулся...
Некоторое время сидели не шевелясь, слушая, как тикают часы на руке Льва Александровича. Давно уже стемнело, иллюминатор стал черным и глянцевым, лаборатория слабо освещалась красноватым светом раскаленного электрода.
- И все-таки, - прошептал Лев Александрович, - объясните подробно, что за странная пшеница, похожая на бамбук? Что за крысы, огромные, как кенгуру? Дождевой червяк пытался проглотить меня...
Все правильно, дорогой Лев Узлов. Здешняя флора и фауна менялась у меня на глазах. Я живу уже сорок второй год в идеальных условиях для размышлений, и я делаю открытия, которые, наверное, уже никому не понадобятся. После инцидента, свидетелями которого мы с вами стали, радиация повлияла на механизм наследственности всего живого. Одних она погубила, других изменила до неузнаваемости. Остались рыбы, черви и крысы. Скажу сначала о крысах, чтобы к ним больше не возвращаться. Человек на протяжении всей своей истории пытался истребить крыс, но не истребил, а научил выживать. Если бы после этого инцидента на планете не осталось бы ни одного существа, крысы остались бы.
- Какой ужас.
- Крысы - это стихийный фашизм. Они не входят в биологический баланс планеты, они способны есть все, от мяса до свинцовой изоляции электрических кабелей, но сами не являются пищей, и я подозреваю, что в ближайшем будущем человеку еще предстоит схватиться с ними, с этим примитивным, а потому сильным противником, который может победить своим количеством. Если крысы останутся на планете одни, то их эволюция в конце концов приведет к разуму. Это было бы ужасно.
Ничего подобного. Нам они внушают отвращение только потому, что сильно не похожи на нас. Их разум может стать культурой другого рода, только и всего.
- Я плохо себе представляю, как это на планете никого нет, кроме крыс, да еще разумных, - все-таки засомневался Лев Александрович.
- Не представляете потому, что еще не привыкли к этой мысли. А между тем, ничего особенного. Должен же оставаться кто-то разумный, если человек не выживет.