Толян поглядел на него с изумлением, не удержавшись, фыркнул: и нашли же, умники!..
– А кому ещё, как считаешь? – спросил он.
Вадим пожал плечами:
– Не хотелось бы облыжно…
– Уж как выйдет, Вадик. Кого стеречься-то?
– Обрати взор на женский контингент: Нонну, Ларису… даже Асеньку. Недаром Оросьев последнее время их обхаживал – смену готовил. А заодно и будущий свой… гм… «кружок».
– Да уж, такому дай власть!..
– Кстати, Толян, а как с отделом? – поинтересовался Вадим. – Берёшься?
– Ты же отсоветовал?
– Старина, ты на меня ответственность не сваливай! Что значит: «отсоветовал»? Решаешь ты сам, и никто кроме.
– Вот я и решил, – хмыкнул толстяк. – Повременить. Лучше быть к людям поближе, чем… к этим. Чёрт с ним, с пайком!
– А с нами бог, да? Ну-ну, хочется верить.
«Хоть здесь мои советы пошли впрок, – подумал Вадим. – Хотя – кто знает? Может, просто Толяну потребовался козлик. Не винить же потом себя?»
Наконец оставшись один, Вадим снова углубился в родимую схемотехнику, набрасывая на листках вариант за вариантом, а затем мысленно обкатывая их, прежде чем выбрать самый удачный и передать на сборку Билибину – хотя бы здесь Вадиму повезло на соседа. Правда, ему не помешал бы и критикан вроде Тима, но последнее время Вадим забрался в такие дебри, что больше времени потратил бы на объяснения. И говорлив Тимушка не в меру, как бы не привлёк лишнего внимания. Уж очень много надзирателей вокруг развелось. Конечно, каждая эпоха рождает своих героев, но вот с таким отребьем у нас никогда проблем не возникало – только свистни!..
А приборчик наклёвывался занятный, уровня: «ай да сукин сын!» Если практика опять не поведёт себя по-свински, напрочь отвергая гениальность замысла, результат мог «перейти всякие границы», включая пресловутый Бугор. Правда, от эфира это требовало уже совсем иных свойств, но он и без того давно свихнулся – переживёт как-нибудь и такое.
Затем дело застопорилось, к тому же ещё пару раз Вадима отвлекали разговорами – каждому ведь хотелось излиться, а он здесь для многих сделался вроде отстойника. «К чёртовой матери! – в раздражении думал Вадим, очередной раз пытаясь собраться с мыслями. – Уйду в отшельники – уже созрел. Там-то меня никто не достанет! Смогу наконец заняться и собственными проблемами».
Брон позвонил около полудня и небрежным тоном подтвердил договорённость, переадресовав Вадима этажом ниже, вожаку Скифу (кстати, тоже давнему знакомцу Вадима), заведовавшему в его хозяйстве то ли контрабандой, то ли транспортом, то ли тем и другим вместе. Назначенное время Вадима вполне устроило, учитывая сокращённый рабочий день; ему даже не пришлось воспользоваться «вольной».
По дороге Вадим заглянул в уютное гнёздышко людоедов, как ни хотелось пройти стороной. На всякий случай, памятуя о пресловутом коварстве сумасшедших, забрался в квартиру через окно – не через то, которое проломил в прошлый раз. Тщательно спланированный звонок (донос!) к блюстам, разумеется, не возымел действия: зачем им заниматься ерундистикой, даже если убийцу подносят на блюдце? Людоеды, подумаешь! – тут от патрулирования глаза на лоб. Да и нет для них социальной базы: у нас, слава богу, все накормлены и устроены, – так что нечего раздувать нездоровые сенсации! А что до растерзанных на улицах трупов, то это провокации отступников и отщепенцев – вот на них и обратите праведный народный гнев…
Впрочем, к ночным бесчинствам сплочённая парочка вряд ли причастна: свои дела она творила исключительно днём, не рискуя драгоценными жизнями. А мясо приводили сюда ещё живым, чтобы не утруждаться транспортировкой.
Как выяснилось, предприимчивая дамочка не стала дожидаться высочайшего решения, всё равно: милостивого или сурового, – а позаботилась о себе сама, проковыряв приличную дырищу в двери и стенке шкафа (не ногтями же?), причём умудрилась при этом не повредить ни единой тряпки. Обескровленное тело сына она запихнула в холодильник, слепив в аккуратный ком (стало быть, тот ещё не успел закоченеть), а кровяную лужу на полу тщательно вытерла и даже замочила в корыте испачканный угол ковра – на случай, если сюда вернётся. Затем собрала запасы съестного, уложила любимую утварь и отбыла в поисках нового убежища – наверно, уже утром, как и все добропорядочные горожане избегая слоняться по ночам.
Испытывая немалое облегчение: опять кто-то распорядился за него, – Вадим опустился в чистенькое кресло (в котором людоед Митренька, возможно, любил расслабляться после трапез, нагуливая жирок) и задумался, рассеянно озираясь. Здесь отовсюду веяло смертью, однако было уютно, словно в ухоженном семейном склепе, и в таком сочетании даже присутствовала некая прелесть – для особых, пресыщенных ценителей, к каким Вадим себя не относил. А уж что припасено для ценителей в холодильнике, лучше не вспоминать!
Конечно, людоеды не объяснение, рассуждал он, однако зацепка какая-никакая. Если таких уродов и впрямь развелось сверх всякой меры, так почему не предположить всплеска прочих отклонений: садистов, насильников, мясорубов? «Мания как следующая стадия догматизма», – кто сказал? Да я же! А догматиков и фанатиков сейчас пруд пруди – «охраняется государством», даже культивируется. Это к вопросу о социальной базе. Может, и маньяки нашей Крепости не враждебны? Тут маньяки, там параноики – близнецы-братья! У одних «устойчивые бредовые идеи», другие на этих идеях зациклились до кровавых брызг. И общего между ними куда больше – зачем воевать? К тому же мясорубы добавляют страха нашим баранам, а запуганных проще держать на привязи. Так сказать, посильная поддержка снизу.
Нет, не вяжется, вздохнул Вадим. Конечно, мания умножает силы, но ведь не настолько, чтобы обрывать людям конечности, точно крылышки мухам, и единым махом сносить головы? Здесь уже другой масштаб, нечеловеческий. И как быть с теми пятью отпечатками во дворике, не говоря ещё об одном – на позавчерашнем трупе? А сей таинственный Мститель, «Великий и Ужасный», помянутый Ангелиной, – как замечательно он подходит под эти метки! Что ли, ударимся в мистику? Или пренебрежём отпечатками и свалим всё на больших кошек с медведями да гориллами? Уж у них на такое достанет сил. Тогда почему я не учуял в городе зверья – не говоря о следах? Вообще ничего по-настоящему чужого, как будто и тут мы справляемся собственными силами. Кто самый страшный враг человеку? Он сам, конечно. А советскому – соответственно. И сколько он самого же себя в землю-то положил!..
Однако с дамочкой надо что-то делать, спохватился Вадим. Не станет же она мариновать своего сынка вечно: не мавзолей, чай, – холодильник. Стало быть, вернётся сюда, когда утихнут страхи. Сколько ей дать – день, два? А потом дело придётся добивать, деваться некуда. И так пошёл у дамы на поводу – бог знает, во что это выльется… Или не будем давать себе отсрочек?
Для надёжности Вадим скрупулёзно обыскал гнёздышко и выяснил ещё одну пикантную подробность. Оказывается, сцеживаемая из забиваемых жертв кровь тоже шла в ход: дамочка использовала её для омолаживающих ванн (тоже, графиня Батори, Купальщица Елизавета!), – почти безотходное производство. Интересно, на что тогда пускались кости: на удобрение для домашнего огорода? А кожей обтягивали мебель – по примеру одного английского эстета? Бр-р-р…
На кухне, в холодном шкафу, обнаружился приличный шмат печёного мяса, любовно завёрнутого в фольгу, – как будто дорогого гостя приглашали разделить трапезу. (А он-то ожидал наткнуться здесь на банальный капкан!) По счастью, Вадим давно не потреблял мяса и потому мог смотреть на неведомые останки без тошноты: они не ассоциировались у него с пищей. Теперь он был убеждён: если хорошенько здесь пошуровать, а затем раскинуть мозгами без суеты, отыщутся и намёки на нынешнее местонахождение Ангелины. Подсознательно или нет, но она подбросит вожделенному самцу путеводную ниточку. А чего: женщина в соку, при хозяйстве, – чем не невеста! До сих пор она лишь приманивала самецкое мясо, а душу отводила с «сыночкой» (хотя при чём тут душа?), – теперь ситуация изменилась.
В ящике трюмо Вадим раскопал семейные фото, обязательные в приличном доме. Папаша Митреньки на них не проявился: видимо, успел наследить только в девичьем чреве. А впрочем… Как магнитом, Вадима притянуло к небольшой поблекшей фотографии, где запечатлелись двое: серьёзный мужчина в строгом кителе, щекастый и лобастый, чтобы не сказать лысеющий, и жизнерадостный кудрявый поросёночек женского пола, старательно вылупившийся в объектив. В чертах парочки ощущалось несомненное сходство: кажется, первый приходился Митрофану дедушкой… а по совместительству стал ему отцом – так уж случилось. Выходит, и Ангелинке повезло на родителя? Весёленькое семейство! Династия, можно сказать, – с традициями, как положено.
Ладно, истоки выявлены – теперь не худо бы проследить, куда впадает эта отравленная речушка. Где её тихое болотце, под уютной ряской скрывающее гнилую топь? Причём проследить в буквальном смысле.
Вадим повёл ноздрями, вбирая здешние запахи, прищуренным взглядом, словно через лупу, исследовал линолеум возле порога, подмечая характерные царапины и отметины. Затем открыл наружную дверь и двинулся по следу, ссутулясь точно питекантроп. На лестнице знакомыми каблучками была выдолблена приметная тропка, затем следы расходились. Но от последнего явственно веяло знакомыми ароматами, благо дождь ещё не прошёл. Сопротивляясь желанию опуститься на четвереньки (и без него тут полно оборотней), Вадим ходко потрусил между завалами старого мусора, поросшими жёсткой травой. К счастью, перед уходом беглянка не пожалела для себя духов, будто и вправду хотела наследить, и теперь от перегретой земли струился сладковатый дух, до омерзения походивший на трупный, – словно невидимый коридор, ведущий в преисподнюю.
«Варкалось, хливкие шорьки…» В смысле, уже смеркалось, а из развалин доносились трели чудом выживших сверчков, торопившихся отвести душу, пока не разразились ночные холода. Иногда, на периферии мысле-облака Вадим засекал шевеление живых душ, чаще довольно вялое, словно бы высвечивалась ещё одна берложка маргиналов, где те подрёмывали от одной случайной трапезы до другой. Собственно, еда и тепло – единственное, что их пока заботило. Ну, иногда ещё они совокуплялись, больше по привычке, а при особом везении накачивались медовухой, чтобы лучше спалось. До других им не было дела, и другим было на них плевать, лишь бы на глаза не попадались. Кому интересны доживающие? Наверное, даже мясорубы на них не зарились: с тем же эффектом можно охотиться на крыс (только не подземельных) или даже рубить деревья. Какой смысл отнимать жизнь, если за неё не цепляются?
Зато и Вадиму находиться здесь было спокойней, он не чувствовал себя, как под непрерывным изнуряющим обстрелом: плотность населения ниже тут на порядок, если не на два, а в душах едва теплятся, умирая, последние страстишки. Уж из этих вряд ли проклюнется маньяк, разве только очень припечёт. Вот людоеды – куда ни шло. Эдакие морлоки – правда, никчёмные, как элои. Любой посторонний для них – чужак, представитель иной породы, а потому не подпадает под запрет. Если уж цыгане не считают других за людей… «А кушать хочется всегда». Эта тёплая парочка, мамаша и сынок, вполне могли оказаться первыми на тернистом пути губернского каннибализма – так сказать, зачинатели, предвестники новой эры.
Вадим и сам не понял, что побудило его притормозить и глянуть в затенённый угол очередного двора, – если мысле-облако, то не вслух, не на уровне сознания. А находился там коренастый седой человек, почти неприметный в сером дождевике, и выжидательно смотрел на Вадима вполне бодрыми, даже пылающими глазами. Странно, что Вадим заметил его только сейчас, – странно и тревожно. Давно он не давал подобных промашек, и впредь лучше бы так не подставляться. Иначе следующая встреча может оказаться последней.
Незнакомец не походил на маргинала. Был он с обширной лысиной, но и с густой окладистой бородой, будто для компенсации. На широком лице мясистость сохранял только нос. Вообще, человек выглядел измождённым, усохшим до мослов и опирался на сучковатую клюку, но был ещё крепок и подвижен, точно паук, а одет с необычной для здешних мест добротностью. Помянутые уже глаза лучились энергией, будто у проповедника или перестройщика, губы беспокойно кривились. Удивительно, но Вадим уже словно бы с ним встречался – когда, где? И ещё: старик оказался весьма опрятен, к тому же почти не пахнул, будто и сам обладал настолько острым нюхом, что приходилось мыться по несколько раз на дню, а перед каждым выходом облачаться в стираное. Вот такого выследить будет непросто – да и кому он сдался, если честно? А впрочем, впрочем…
– Ты кто ж будешь: крепостной или крутарь? – заговорил незнакомец отрывистым напористым голосом. – Не разберу никак.
– Я сам не всегда разбираю, – утешил Вадим. – А это важно?
На минуту зависло молчание, будто его попросту не услышали.
– Хочешь познать Путь? – внезапно спросил старик.
Вадим удивился, однако ответил:
– По-вашему, я его не знаю?
Кажется, и вправду проповедник, решил он. Последнее время подобных доморощенных пророков, бродящих по пустырям в поисках доверчивой паствы, ещё не охваченной другими, развелось множество. Не хватало самому заделаться таким же.
– Тогда слушай, – как в абсурдистском анекдоте, продолжил старец и направился к Вадиму, удерживая его на месте сверлящим взглядом. – Постулат первый: все мы есть мерзость и гнусность, а потому обращаться с нами должно как со скотом. Проникнись этим!
– Вот и меня так обзывала подружка, – откликнулся Вадим. – А я, дурак, не верил!
Старик надвинулся вплотную и тут обосновался, прочно подпёршись клюкой. «А ведь неслабое оружие, – подумалось Вадиму, – если умеючи управляться. Бо-дзюцу, япона мать, – да ещё какое „бо“, если звездануть по черепушке со всей дури!»
– Главные наши позывы: жратва да блуд, – снова заговорил проповедник, – а единственный действенный стимул – страх. Ещё мы всегда готовы сбиться в гурты, стало быть в массе – стадо. И потому нами должна править сила. Мы понимаем только свист плетей или пуль. Прочное здание можно выстроить лишь на жестокости, как вы не поймёте? Жёсткость конструкции и порождается жестокостью. Пора это признать, хватит врать себе и другим!
Вещал он с таким пылом и такой убеждённостью, каких Вадим никогда не чувствовал в себе. И что кроется за этой страстью: нереализованные амбиции, тайные пороки, перегруженная совесть?
– И это ваш второй постулат? – со скукой спросил Вадим. – Так почему вам не занять очередь: уж столько было призывов расстреливать больше!
– Юнец, не встревай! – осерчал старец, пристукнув внушительным посохом. – Имей терпение слушать.
На «юнца» Вадим усмехнулся, однако промолчал, дабы не усугублять. «Как будто я напрашивался на эту лекцию! – подумал он безнадёжно. – А куда денешься? Всё равно же вобьёт в голову – если потребуется, то и клюкой».
– Просто их не напугали ещё как следует, – снисходя, пояснил докладчик. – Чуть-чуть же недодавили! Замараться, видишь ли, испугались – послушались развопившихся чистоплюев. И вот теперь приходится начинать сызнова.