Дома, к одному их которых Конан прислонился спиной, были сложены из бревен. В Шадизаре дома строили из камня или глины. Над головой простиралось не по-шадизарски малозвездное небо. Знакомые созвездия Конан или вовсе не находил, или они обнаруживались не там, где он привык отыскивать их, упираясь ногами в за-морийскую землю. Ночь касалась тела варвара свежестью и прохладой. Совсем как в Киммерии. И уж точно не так, как в Заморе с ее душными, сухими ночами. И земля не заморийская...
В общем, полно тешить себя пустыми надеждами. Как ни крути, он не в Шадизаре. А где?
Дома напоминали немедийские деревенские избы: бревенчатые, одноэтажные, приземистые. Вот только забором не обнесены, да не такие опрятные снаружи. Даже более того, здешние дома имели скорее неряшливый вид благодаря всяким мелким небрежностям в отделке, бросающимся в глаза из-за их большого числа. Но внимательнее рассматривать жилища аборигенов киммерийцу было некогда. Северянин чувствовал себя неуютно — в любой момент из дома или из-за угла могли появиться горожане и... Что это будет за этим «и», Конан не знал, но опасался его. Пожалуй, он сейчас выбрал бы что-то вроде сеновала с видом наружу сквозь щели в стене, где можно передохнуть, обдумать, что уже случилось, понаблюдать за обитателями города (кто они такие, что от них можно ожидать) и придумать что-то на будущее.
Конан двинулся вдоль стены (странно, но дом-то без окон!), добрался до угла дома — одновременно и до угла улицы. Свернул за угол на следующую улицу. Ему раскрылся обзор на короткий переулок, впадающий через каких-нибудь два десятка шагов в широкую площадь. Площадь эта была полностью вымощена камнем, а в центре нее красовалась статуя. Настолько примечательная статуя, что киммериец направился в глубь переулка, прижимаясь по-прежнему к стенам домов, только ради того, чтобы рассмотреть ее вблизи подробнее.
Конан постоянно оглядывался и прислушивался, но с того момента, как он проник в город, ничье присутствие не тревожило ни слух, ни зрение северянина. Город крепко спал.
Остановившись у выхода на площадь, вжавшись в стену углового дома, киммериец всмотрелся, насколько позволял лунный свет, в странное изваяние, что еще издали привлекло его внимание.
Статуя стояла прямо на камнях мостовой, даже подобия обычного в таких случаях основания не наблюдалось. Она была высотой всего в половину человеческого роста. Что тоже было крайне необычно. Если где в виденных киммерийцем городах и воздвигали статуи, прославляя тем самым своих богов, то делали их как можно выше, чтобы внушить трепет и почтение. «Да что, карлики они тут все что ли?» — удивился Конан, вспомнив и высоту городской стены. Но тут же поймал себя на мысли, что тот, на берегу, был роста нормального. Значит, объяснение любви местных жителей ко всему маленькому еще не найдено.
Добро бы только высота статуи изумила северянина. Еще оставалось то, что изобразили в камне местные ваятели. Видимо, местного бога. Паучье туловище, опирающееся на несколько десятков причудливо изогнутых, мохнатых ножек, заканчивающихся копытцами, а поверх того туловища, прямо посередине его — человеческая голова с четырьмя одинаковыми лицами, обращенными в разные стороны. И что-то знакомое померещилось Конану в этом одном, в общем-то, лице. В этой бороде, закрывающей пол-лица, в кустистых бровях, глубокой суровой складке поперек широкого лба. Наверное, бородатые — они все похожи, подумал киммериец.
— Будь добр, подожди. Я хочу кое-что спросить тебя об этой человеческой голове на паучьем туловище, — остановил Симур вопросом течение рассказа Конана.
— Спросишь после, — ответил киммериец, — если и так все не узнаешь раньше. Тогда я ушел с площади и забыл про образину на ней, но потом пришлось вспомнить. Впрочем, не забегаем вперед. Тем более па площади я увидел окромя ублюдочной статуи еще и одну сценку...
Самое обидное для северянина было то, что он не услышал человека прежде, чем увидел его. Человек-то объявился всего в двух десятках шагов от варвара, вынырнул из еще одного переулка. Единственное оправдывало и утешало Конана — человек очень старался ступать бесшумно. И варвар догадался почему. Мешок за плечами идущего, то, как человек вертит головой в разные стороны, — все это не оставляло сомнений, что перед киммерийцем его собрат по ремеслу местного разлива. Из-за мешка северянин не видел лица человека, но роста тот был обыкновенного, так что предположение о том, будто город заселен карликами, в очередной раз не подтвердилось.
Человек с мешком пересекал площадь, направляясь, как догадался Конан, к городской стене. Варвар сделал шаг назад и еще теснее прижался к бревнам углового дома. Даже с собратом знакомиться пока не хотелось.
Собрат же вдруг резко развернулся и замер, то ли вслушиваясь, то ли вглядываясь. И — побежал. Вернее, рванул с места, перейдя на какие-то странные скачки. Прыгнет, на миг приостановится, будто удивившись, что земля не разверзлась под ним, и новый прыжок. И как-то слитно, ладно и быстро у него получалось — выходил непрерывный бег, а не отдельные скачки. Конана зачаровали его движения, такого он, пожалуй, еще не видел. Зачарованный, северянин не заметил появления новых лиц. Вернее, понял, что они появились, когда в спину бегущего человека с мешком ударилось короткое толстое древко. Тот вскрикнул и упал лицом на камни.
Взгляд киммерийца ухватил еще одну любопытную деталь — прежде, чем ноги унесли его прочь, подальше от нежелательных встреч, — а именно: угодившее в спину древко оканчивалось не острием, а тупой насадкой из металла. Добежав до другого конца переулка, Конан, до того, как свернуть за угол и потерять из виду площадь, оглянулся еще раз. К лежащему теперь бездвижно человеку подходили двое, у одно из которых в руке имелся точно такой же тупоносый дротик, как и тот, что валялся на мостовой. Одинаковые одеяния и вооружение, бляхи с какими-то знаками на груди, их действия, — все указывало на то, что это стражники в ночном дозоре. Значит, надо Конану уносить ноги поскорее и подальше.
«И опять же, очень уж бесшумно они появились. Или я оглох по дороге в эти края?» Да, было чему удивиться. Чтоб два раза подряд слух варвара так подводил его, позволяя неизвестным подобраться незамеченными почти вплотную! Да среди полновесной тишины спящего города!.. Беда!
Все это не добавляло радости и веселья Конану, торопливо уходящему вдоль глухих стен этих странных домов, подальше от стражников на площади. Северянин искал место, которое хотел найти, едва попав в город: безопасное, где можно заночевать и откуда утром можно будет понаблюдать за местными жителями, до поры не обнаруживая себя. Улицы перетекали одна в другую, но пока — лишь дома, тесно прижатые друг к другу, без намека на сеновалы, без каких-либо выходящих на улицу сараев, нежилых пристроек, конюшен. Никаких тебе двориков.
Страх, что он вот-вот может столкнуться с очередными стражниками или с бессонными горожанами, которым ночной скиталец может совсем не показаться, терзал киммерийца, усиливался. Позорный пот заструился по телу.
А, вот — кажется, то, что надо. Сарай, сквозь плохо пригнанные друг к другу доски которого Конан не без труда, но разглядел, что внутри. Там громоздились инструменты, столы, камни-заготовки, готовая к укладке брусчатка. Северянин понял, что перед ним — мастерская, где обрабатывают камни для мощения улиц. Сколько еще он будет искать место получше — неизвестно, а усталость и боязнь города, который не успел понять, к которому не успел привыкнуть, давили и требовали отдыха в тихом месте.
Конан не думал, что у него возникнут трудности с проникновением в сарай. Оказалось, что их и не могло быть. Дверь, не запертая снаружи, была не заперта и изнутри. Проникнув в мастерскую, киммериец догадался о причинах такой небрежности. Ни один вор, даже самый завалящий, не нашел бы, что можно стянуть из этого сарая хоть с какой-то пользой для себя.
В углу северянин заметил груду пустых мешков. К ним направился, на них лег, на них же и забылся тут же крепким сном смертельно уставшего человека.
Раннее утро с его восходящим солнцем, с его радостным птичьим многоголосием, со стуками, звяками и переговорами первых проснувшихся в этот день людей разбудило киммерийца. Он подбросил свое мускулистое и одновременно гибкое тело с отслужившей свое «кровати» и как можно бесшумнее пробрался к выходящей на улицу стене сарая. Многочисленные щели между досками позволяли рассмотреть то, что происходит снаружи. Конан увидел группу людей, стоящих вдалеке от его укрытия, на той стороне улицы, и о чем-то беседующих. Люди эти, видимо, только что покинули дом напротив, судя по открытой нараспашку двери рядом с ними, и сейчас, похоже, собирались на какие-то ранне-утренние работы. Варвар с его великолепным зрением мог разглядеть лица этих зевающих и потягивающихся горожан. Он и разглядел...
— Кром с Нергалом! Задницы небесные! — с трудом сумел перевести рвущийся из груди крик в шепот пораженный киммериец...
— Сам не знаю, отчего я тогда впал в такое изумление, — сказал он Симуру. — Уж вроде как всяких чудовищ и уродцев к тому времени перевидал достаточно. Встречались образины, припоминая которых до сих пор трясусь от отвращения. А эти... Вроде бы и ничего. Люди как люди. Только вот глаза у всех зашиты. Как у того старика на берегу. Стоят эти слепцы, переговариваются, смеются над чем-то, никакой скорби на лице. Неужели, думаю, они все здесь безглазы? Куда я попал?
— Причина твоего изумления, Конан, мне ясна, — приостановил рассказ киммерийца Симур. — Ты привык к тому, что уродство встречается редко и присуще либо темным колдовским созданиям, либо людям, которые тяготятся им, а тебя самого при этом тешит мысль, пускай подспудная, что ты-то, слава богам, здоров, нормален. И вдруг ты осознаешь, что попал в мир, где уродство норма, а ты сам вроде как изгой, урод. Осознание этого тебя и напугало. Так?
Конан как-то странно посмотрел на собеседника и неуверенно кивнул.
— Наверное, так. А тогда я подумал, ну и что мне дальше делать? Неизвестно до чего б я додумался, только вдруг вижу, что один из этих безглазых что-то сказал другим, и они все посмотрели в мою сторону. Тьфу ты, не посмотрели, конечно, а... э-э... навострили уши, завертели головами так, что я понял — их интересует сарай. А в сарае-то я сижу. Видать, шумнул я ненароком, любой зрячий такой шумок и впритык стой не услышал бы, а у этих, чую, вместо зрения слух развился, как у кошек. Постояли они, значит, повертели головами, а потом направились всей толпой к моему сараю. Другого выхода кроме как на улицу из этой западни нет, я еще раньше осмотрелся. Остается или сидеть тише тихого, надеясь, что не услышат, не нащупают, или выскакивать на улицу да бежать от них со всех ног. Да: прятаться или убегать... Никогда прежде не приходилось делать такой постыдный выбор.
Конан ненадолго замолчал — видимо, тот свой позор был ему неприятен до сих пор. Хотя и колдовством из его сердца удалили храбрость, а все же...
Киммериец тогда предпочел бегство. Он подскочил к двери, распахнул ее, шагнул на улицу и...
— Я чуть замешкался, выбирая в какую сторону бежать, и эти... повели себя удивительно. Я-то думал, они меня за вора принимают, а тут вдруг...
Вдруг они все как один радостно вскрикнули. Кто-то вскинул руки в приветственном жесте. Их лица покинула напряженность, на смену пришло выражение счастливого ожидания. И они остановились, резко, будто наткнувшись на стену. Конана такая перемена обстановки заставила отложить бегство, но непроизвольно он сделал несколько шагов по улице и... И еще раз ему пришлось удивляться. Потому что люди с зашитыми глазами разом, словно по команде, попадали на колени с криками восторга: «Всезнающий Бог, точно, Бог! Мы любим тебя!»
«Вот тебе и на!» — только и смог подумать киммериец.
После чего ноги сами понесли его прочь от этого сарая, от этих слепых сумасшедших, которые, поднявшись с колен, провожали его улыбками осчастливленных людей.
Но оказалось, что такими же слепыми и сумасшедшими полон этот город...
Очень неуютно чувствовал себя Конан на странных улицах странного города. Будто голышом вышел в шадизарские Торговые ряды. Каждый обращал на него внимание. Прохожих в этот час было немного, но и те редкие ранние пташки, что попадались киммерийцу на его бесцельном пути, едва заслышав тяжелую поступь варвара, хлопали в ладоши, принимались истово кланяться чуть ли не до земли и шептать — всякий раз одно и то же: «Благослови меня, Всезнающий Бог, благослови...»
Конан морщился, торопился свернуть на какую-нибудь боковую улочку между некрашеных домов... но и там не удавалось избежать встречи с аборигенами. Ему хотелось запрятаться в дыру поглубже и потемнее, там дождаться сумерек, а уж потом... Впрочем, что потом? Ведь они все слепые! Им что день ясный, что безлунная ночь — все одно. Всяко узнают.
Хорошо еще, к его, Конана, божественности местные относятся пусть и благоговейно, но, в общем-то, спокойно, не хватают на месте и не волокут в храм, чтобы денно и нощно молиться сошедшему с небес божеству. Будто настоящий бог каждый день прогуливается по этому городишке и раскланивается со смертными обитателями. Хотя — почему бы и нет? Тут все может быть... Но он-то, Конан, богом не был. И если настоящий бог прознает о существовании шарлатана, что тогда будет?
Даже подумать страшно, что тогда будет... Надо немедля что-то придумать. Замаскироваться, что ли...
Единственное, чем киммериец отличался от местных жителей, были его глаза. Зрячие глаза. Но как горожане распознавали в нем зрячего, будучи сами слепы?
Только одним образом: по походке. Хотя центральные улицы и были вымощены со всем тщанием, камушек к камушку, почти без зазоров, щелей и мусора, местные по ним ходили весьма своеобразно: ногу над землей высоко не поднимали, ступню ставили в несколько приемов, точно пробуя болотистую почву, точно проверяя, нет ли какой преграды на пути, потом уже твердо опирались на эту ступню и подтаскивали другую ногу.
Конан попытался подражать им, однако у него ничего не получилось: он быстро запутался в собственных нижних конечностях и чуть было не растянулся на пыльной мостовой. Горожане же передвигались быстро, уверенно, будто с малолетства учились ходить таким манером. Возможно, так оно и было. Киммерийцу оставалось только запрятаться в какой-нибудь захламленный проулок, каких между центральными улицами полным-полно, и не шевелиться. Но — сколько? Час? Сутки? Год?..
Итак, в этом сумасшедшем городе его принимают за бога. Что ж, не самый плохой вариант. Могло быть и хуже. Его, например, могли принять за врага или лазутчика, и, в лучшем случае, засадить в подземелье — до тех пор, пока власти не выяснят, кто он такой и что делает в этих местах. И что они выяснят? Что сможет Конан объяснить им? Что бог Бел отправил его в «земли, которые лежат совсем неподалеку, но одновременно недосягаемы» — для того, чтобы он, Конан, отыскал там самого себя? Даже слушать дальше не будут. На плаху сумасшедшего чужака — и все.
От таких мыслей северянину стало вовсе неуютно.
Он свернул в узкий переулок, куда горожане не заглядывали по причине беспорядочных груд мусора, наваленных равномерно между глухими стенами домов.
Шепотом кляня свою судьбу, Конан пробирался среди нагромождения полусгнивших досок, перелезал через кучи обломков строительного камня, огибал пирамиды пустых, развалившихся ящиков; несколько раз буквально из-под его ног шмыгали с коротким визгом крупные, отъевшиеся крысы, и тогда Конан начинал клясть все на свете в голос.
Он не знал, зачем полез сюда, куда направляется. По крайней мере, тут нет слепых аборигенов. Кто ж из них сунется сюда? Только ноги переломает, если сунется...
Однако — сунулись: когда киммериец находился шагах в десяти от противоположного выхода из переулка, там, у этого выхода, возникла фигура молодой женщины в простой одежде; стройная, светловолосая, с по-крестьянски крепким телом, она могла показаться привлекательной, если б не уродливые стежки ниток, которыми были зашиты ее веки.
— Слава Всезнающим Богам, наконец-то! — воскликнула она, заслышав Конана, и привычно хлопнула в ладоши. — Ты пришел! Мы ждем с самого наступления тепла. И уж начали думать, что ты вовсе у нас не появишься. Откажешься почтить церемонию своим присутствием...
Конан открыл было рот, чтобы ответить, ничего для ответа не придумал и рот закрыл.
Женщина между тем продолжала тараторить, заламывая руки: