Он знаком показывает Виссе, что тот может сесть. Стул стоит как раз перед тарелкой с бутербродами.
Виссе остается стоять, смотрит на мужчину сверху вниз; тот как раз наливает себе чашку чаю, пьет, закуривает сигарету и открытую коробку кладет рядом с тарелкой.
Но дело еще не дошло до того, чтобы капитана Виссе можно было купить так дешево — или, чего он боится еще больше, подставить ему такую дурацкую ловушку.
Мужчина тоже встает, он раздражен, может быть, потому, что предполагает, будто этот молодой наглый хлыщ приписывает ему совсем не те намерения. Он выходит из-за стола, обходит вокруг Виссе.
— Вы австриец?
— Я немецкий офицер. Я испытываю то же, что мои камрады, и чувствую себя причастным к ним!
— Это лишь фразы! Я Пливье! Говорит вам это имя что-нибудь? Нет? — Он усмехается. — Вы неправильно меня понимаете, господин капитан.
Он оценивающе смотрит на Виссе. До какой же степени этот парень накачан подобными фразами, что забывает даже о голоде?
— Почему вы стали солдатом? — резко спрашивает он.
Виссе вдруг чувствует себя усталым и опустошенным. С этим вопросом ему справиться трудно, выражение его лица становится измученным.
Пливье, по-видимому, неправильно оценивает его состояние и начинает атаку.
— Что заставило вас поставить себя на службу преступнику Гитлеру и вступить в его армию бандитов и убийц? — Родной язык этого русского офицера — немецкий, это становится ясно по первой же длинной фразе. Видимо, эмигрант.
В последние недели Виссе достаточно наспорился с камрадами об ошибках военного руководства. После чудовищного предательства, которое нельзя оправдать никакой военной необходимостью, тот мир, в который он верил, для него рухнул. Он бы не побоялся сказать свое мнение тем, кто нес ответственность, прямо в лицо, но слышать оскорбление армии со стороны эмигранта — это лишь усиливало его сопротивление. Раз на нее нападают, он чувствует свою причастность к ней и готов ее защищать. И он молчит.
Пливье понял свою ошибку и размышляет. Этот молодой капитан вызывает у него интерес. Он мог бы ему кое-что предложить: хорошее питание, выпивку, теплый ночлег. Если бы капитан на это согласился, набил бы себе брюхо, отогрелся бы и за это выдал бы ему какую-нибудь страшную историю, сочиненную им самим.
Пливье выбирает другой путь: капитана, который и так в достаточно жутком положении, раздавить, разорвать, как конверт, разоблачить и проникнуть в его сокровенную суть.
— Что за человек вы были до вступления в армию?
Комиссаршу зовут к телефону, и она выходит из комнаты.
Пливье оставляет капитана на время наедине с самим собой, отходит в сторону, к печке, возле которой греется.
Виссе принял решение не отвечать на вопросы этого Пливье.
В 1940 году он, свежеотлакированный лейтенант, покинул военное училище… В Сталинграде весь этот блеск сначала потускнел, потом слетел защитный слой лака, и сам он стал пористым, как штатский, — вопросы то и дело проникают в него через эти поры и требуют ответа.
Солдаты смотрят и маршируют только внеред и думают они только о том, что впереди. Команды «Назад шагом марш!» не существует.
Воспоминания мучительны. Начало 1938 года, Вена. Гимназист Виссе, последний семестр. Он — высоко вымахавший, живой парень, без комплексов, веселый. Жизнь прекрасна. Мать души в нем не чает, и судьба подарила ему способность легко вызывать симпатию и благосклонность.
Все то, что прячется в глубине его чувств и побуждений, он скрывает от назойливого любопытства чужих.
Пливье замечает, что хотя бы побудил молодого человека задуматься, вспомнить, и хочет ускорить этот процесс, заставить его размышлять.
— Из какой вы среды, каковы были ваши жизненные обстоятельства?
Из среды чиновничества довольно высокого уровня. Стиль жизни и сословное сознание — все строго по предписанию. Поколения, служившие государству, без философствований или сверхтщеславных мечтаний, в самоограничении шли по надежному предписанному пути, рассчитывая лишь на достижимые высоты.
Ничего этого молодой капитан не сообщает Пливье.
— Вы были национал-социалистом?
Виссе продолжает молчать, только отрицательно покачивает головой.
Как говаривал дядюшка, чьи взгляды весьма высоко ценились в семейном кругу: «Национал-социализм — это для тех, у кого нет корней, а традиции семьи Виссе пока тверды, как крепость; он для тех, кто сбился с пути, а у членов семьи Виссе путь обозначен раз и навсегда. Он для авантюристов и фанатиков, для тех, у кого ни силы, ни власти, для парвеню, которые любой ценой хотят приобрести влияние. Он мог бы подходить для мечтателей и фантазеров, если бы чувство прекрасного не было так замутнено…
Национал-социализм слишком криклив и назойлив, он неприемлем, и ему не место в обществе, он не для зрелых людей, это движение для подростков, которым надо излить свой телячий восторг!»
Тем самым все было решено.
Семья молодого Виссе, а значит, и он были в том лагере, в котором не поддерживали Гитлера.
Пливье не торопит молодого капитана.
Его следующие вопросы — редкие по тону и формулировкам:
— Что заставило вас преодолеть свое нежелание и сопротивление и стать солдатом Гитлера?
Я пошел добровольцем, кандидатом в офицеры в немецкий вермахт, а не в СА или СС.
Наличие партийного билета и поведение в партийном духе вовсе не были рекомендацией для вступления в вермахт…
— Может быть, вас привлекли хорошие профессиональные перспективы, возможность продвижения по службе?
Это был путь с помощью способностей и собственных усилий добиться оправдания своего существования и найти признание.
— Ваше сопротивление против нацизма было вызвано чисто внешними влияниями или также внутренними чувствами и инстинктом?
Там, где они нарушали человеческие права, человеческое достоинство и приличие, я испытывал к ним неприязнь!
— Действовала ли на вас, человека молодого и способного восторгаться, их фразеология?
Фразеология? Молодежь легковерна и нуждается в высоких ценностях и образцах для подражания!
— Что подготовило ваше внутреннее изменение — осуществление велико-германской мечты, восторженный немецкий дух, внушенный вашими учителями?
Так было и с большинством моих однокашников. Многие учителя думали и чувствовали в велико-германском духе и воспитывали доверенную им молодежь в этом смысле.
Мне даже угрожали и подвергли аресту за то, что я не был душой и телом предан Гитлеру.
— Признавали ли вы, несмотря на протест и некоторое несогласие, цели Гитлера и моральное оправдание его дел — исправить причиненную немецкому народу несправедливость и вступиться за справедливое в своей основе дело?
Это признавали даже англичане, французы и американцы. Национал-социализм был вынут из купели союзниками в Версале, и его основателем является Клемансо, а не Гитлер!