— Что? — Виссе взвивается. — Что вы тут думаете, мне плевать! Хорошо, я здесь недавно! Но чтобы я расшаркивался перед майором Гольцем, об этом не может быть и речи. Да и что такого натворил Нимайер?
— Нимайер служил в двенадцатом полку и во время французской кампании получил три дня гауптвахты за то, что, будучи пьян, одного молодого лейтенанта обозвал «трусливой свиньей»!
— У него были основания для такого обвинения?
— Он был в 1940 году под Саарлаутерном. Лейтенант должен был участвовать в качестве передового наблюдателя при очень сложном прорыве и после того, как получил приказ, вдруг заявил, что болен. Нимайеру, тогда он уже был унтер-офицером, пришлось его заменить, и он тогда был ранен. Этого он лейтенанту не забыл. Во время вечеринки на батарее, когда все были пьяны в стельку, он придрался к лейтенанту и обозвал.
— Завтра я замолвлю майору Гольцу словечко за Нимайера!
Фурман шелестит в кармане брюк клочком бумаги, колеблясь, вынимает его из кармана и расправляет на столе тыльной стороной ладони.
— Вот, что Иваны сбросили сегодня! Виссе берет листок и читает:
Командующему 6-й немецкой армией, генерал-полковнику Паулюсу или его заместителю и всему офицерскому и солдатскому составу окруженной германской армии Сталинграда!
6-я немецкая армия, войска 4-й танковой армии и приданные им для усиления части полностью окружены с 23 ноября 1942 года.
Войска Красной Армии окружили немецкие войска плотным кольцом. Все надежды на спасение ваших войск путем наступления немецких сухопутных сил с юга и юго-запада не подтвердились: спешащие к вам на помощь немецкие войска разбиты Красной Армией, и остатки этих войск отходят к Ростову.
Немецкая транспортная авиация, которая доставляет вам нищенский рацион продуктов, боеприпасов и горючего, в результате успешного и быстрого продвижения Красной Армии была вынуждена часто менять аэродромы и летать в район окруженных войск на большие расстояния. Немецкая транспортная авиация несет огромные потери в машинах и живой силе со стороны русской авиации, ее помощь окруженным войскам стала нереальной.
Положение ваших окруженных войск очень тяжело. Они страдают от голода, болезней и холода. Суровая русская зима только началась. Сильные морозы, холодные ветры и метели еще впереди. Но ваши солдаты не обеспечены зимней одеждой и находятся в тяжелых антисанитарных условиях.
Вы как командующий и все офицеры окруженных войск прекрасно понимаете, что у вас нет реальной возможности прорвать окружение. Ваше положение безнадежно и дальнейшее сопротивление бессмысленно!
В условиях сложившегося для вас безнадежного положения и во избежание ненужного кровопролития предлагаем Вам принять условия капитуляции:
1. Прекратить сопротивление всех окруженных немецких войск, во главе с Вами и Вашим штабом.
2. Вы организованно передаете в наше ведение всех военнослужащих вермахта, оружие, все боевое снаряжение и все войсковое имущество в неповрежденном состоянии.
Мы гарантируем всем офицерам и солдатам, прекратившим сопротивление, жизнь и безопасность, а по окончании войны — возвращение в Германию или в любую страну, куда пожелают поехать военнопленные.
Всем военнослужащим вермахта сдавшихся частей сохраняется военная форма, знаки различия и ордена, личное имущество и ценные вещи, высшему офицерскому корпусу — шпаги.
Для всех сдавшихся офицеров, унтер-офицеров и солдат сразу устанавливается нормальное питание.
Всем раненым, больным и получившим увечья будет оказана медицинская помощь.
Ожидается, что Ваш ответ будет передан в письменной форме до 9 января 1943 года, 10.00 по Московскому времени — назначенным Вами лично представителем, который явится в легковом автомобиле с белым флагом на улице по направлению к запасному железнодорожному разъезду Конный, станция Котлубань. Ваш представитель будет встречен русскими уполномоченными командирами.
В случае если Вы отклоните наше предложение сложить оружие, обращаем Ваше внимание на то, что войска Красной Армии и Красной авиации будут вынуждены приступить к уничтожению окруженных немецких войск, но ответственность за их уничтожение будет возложена на Вас.
Представитель Ставки Верховного Главнокомандующего Красной Армии генерал-полковник артиллерии Воронов,
Главнокомандующий войск Донского фронта генерал-лейтенант Рокоссовский.
Капитан возвращает листок Фурману.
— Все, вот оно! Для массы окруженных — это единственный и последний шанс сохранить жизнь! Я, правда, сильно сомневаюсь, стоит ли особо доверять обещаниям Советов, но солдатам следует ухватиться и за это. — Виссе смотрит на Фурмана. — Я думаю, что ответственное командование, видя положение людей, должно пойти на это сразу!
— Из русского плена никто не вернется! — говорит Фурман. — Мы можем только надеяться на то, что нас выручат, или… — Он прикладывает руку к виску и делает жест, обозначающий выстрел.
— Пусть заканчивает Паулюс, даже против воли фюрера!
— Вы, так думаете? — Фурман насмешливо улыбается. — Он уже отреагировал соответствующим образом. Обер-лейтенант вынимает из папки лист бумаги. — Из армии на места, — читает Фурман, — …противник пытается путем пропаганды подорвать боевой дух войск, чтобы таким образом достичь того, что не удалось ему в бою. Ожидается, что немецкий солдат сохранит стойкость против этой пропагандистской лжи. Войскам запрещается устанавливать связь с противником. Русских парламентеров в будущем надлежит отпугивать огнем! Подпись: Паулюс.
— Ну, что скажете, господин капитан? — Фурман отмахивается. — Лучше ничего не говорите, потому что есть продолжение. Этот приказ всем войсковым командирам, пришел вчера! — Командирам войск предписывается действовать против дезертиров и мародеров с беспощадной жестокостью. Тот, кто идет на поводу у вражеской пропаганды и засылается противником обратно, подлежит немедленному аресту и незамедлительной передаче полевым трибуналам. Мародеры и те, кто отказывается выполнять приказ, подлежат расстрелу на месте!
— Я один раз это уже слышал. Старая пластинка!
— И эта тоже? — спрашивает Фурманн. — Пересказ приказа Паулюса написал какой-то деятель в дивизии: «Германский солдат не пойдет в русский плен. Германский офицер Сталинграда должен предпочесть плену смерть! Я ожидаю от всех моих офицеров таких действий и выполнения этого последнего приказа! Этот приказ относится также и к унтер-офицерам и солдатскому составу. Ваши командиры частей должны разъяснить вам, что лучше почетная смерть за народ, фюрера и фатерланд, чем позорный плен у большевиков. Следует довести до унтер-офицеров и солдат, что русский плен тоже означает смерть, только неизъяснимо мучительную! В выполнении вашей высшей задачи офицеры, если в этом возникнет необходимость, должны своей смертью подать солдатам пример!»
— Могу сказать, что я всегда шел впереди моих солдат, даже если мне это не очень нравилось. Как офицер я учитывал этот профессиональный риск. Если бы это требование показать пример собственной смертью за фатерланд было необходимо или было бы высокоморальным как последний почетный долг, то я бы не колебался ни секунды. Я считаю, что оно аморально и предъявлено только для того, чтобы заставить замолчать всех свидетелей отвратительного преступления, которое совершается по отношению к нам и которое не может быть замаскировано никакой военной необходимостью. Я охотно поверю, что мы стали неудобны для этих господ. Мы должны умереть, чтобы они жили и могли продолжать совершать свои преступления, чтобы ввергнуть Германию в глубочайшую пропасть! Виссе разгорячился.
— Мертвые молчат, считают они! Даже у трупа Паулюса, если бы он нашел в себе достаточно мужества, чтобы сам показать нам пример своей смертью, я не последовал бы его примеру. Своим самоубийством он ушел бы от ответственности. А я хочу жить, вернуться домой и рассказать о том, что произошло в Сталинграде!
Фурман видит, что разгорячившегося Виссе пора чем-то отвлечь.
— Кому же сопровождать вас завтра? Поступил новый приказ: никто не имеет права в одиночку покидать расположение батареи!
— Возьму с собой Кремера!
— А этот приказ о самоубийстве?
— Фурман, вы что, сказали бы людям, что они должны застрелиться? — Фурман качает головой. — То-то и оно! — Виссе берет бумажонку и открывает дверь печки.
— А у меня сейчас так кстати заболел живот! Фурман возвращается довольно удрученный.
— Теперь я окончательно потерял надежду на наше освобождение! Из Сталинграда мне не выбраться!
— Вы что, пришли к такому выводу в клозете?
— Там можно спокойно все обдумать. Я так хотел бы вернуться к матери в Нюрнберг! Я остался у нее единственный!..
Виссе ложится на топчан и смотрит на балки в потолке бункера над собой. Фурман сидит за столом, оперев голову на руки, словно мощная башня, которая только что рухнула. «Этот винит сейчас во всем самого себя». Виссе хочет отвлечь его и начинает петь.
— Подпевайте же, Фурман! У вас наверняка получается лучше, чем у меня. Для чего вы тогда учились пению? Я раньше не имел удовольствия слышать вас!
И Фурман начинает подпевать, сначала тихонько, встав из-за стола и выкатив мощную грудную клетку, он сразу наполняет своим сильным, глубоким, звучным баритоном весь бункер, так что стены дрожат. Песнь мощного дерева, которое еще стоит и во время грозы, и его раскатистое пение взрывает тесноту бункера и вырывается из него: над окопами и позициями, далеко уносимое ветром, слышится в заснеженной январской ночи, на Волге, на высоте 104:
Постовые немного приоткрыли дверь бункера, за ней солдаты стояли, и захваченные пением, слушали и сидящие в окопах, у многих на глазах появились слезы.
— Что это за песня? — спрашивает постовой, и кто-то отвечает:
— Мелодия хора пленных из оперы «Фиделио». Бетховен!