Фурман мягко улыбается, но уходит со слабой надеждой, что штурмового отряда не будет. Два часа спустя он возвращается со списком. Передается почти половина личного состава батареи. И еще три солдата с наблюдательного пункта, которые должны собираться немедленно.
— Вы идете на позицию батареи, где собираются мои люди! Выступать сегодня!
— Так вот оно что! — Фурман протягивает Шёндорферу и Виссе руку.
— Я тоже пойду на батарею! — говорит Виссе. — Хочу попрощаться с людьми!
Они идут вместе и не говорят ни слова.
В бункерах солдаты в последний раз собрались вместе. Те, кто может остаться, молчат. Те, кто должен идти, молчат ожесточенно. Они съедают свою дневную пайку: сто граммов хлеба и кусочек мясных консервов. Чай уже сто раз выкипел. Дополнительного ничего нет.
Многие съедают и свое маршевое довольствие, которое получили на два дня вперед.
— Съедим! — Вахмистр жадно набивает рот. — Я уже чувствую страх. Жалко каждого кусочка!
— Посмотрите-ка сюда! — Фурман указывает на солдат своей штурмовой группы, которых назвал для выступления. — Как привидения, они крадутся из своих ям! — Это даже не самый последний резерв! Мне кажется, что я веду в дом престарелых группу стариков! Эти старики несколько месяцев назад были пышущими здоровьем парнями. Теперь они совершенно вымотаны, внешне и внутренне. Им остается только одно — голод и отчаяние. Небольшое утешение лишь в том, что они во время боя получают больше продуктов. Каждый тихо надеется, что не будет полевой жандармерии, найти сброшенную самолетом продовольственную «бомбу» и ограбить. Правая рука Фурмана, которой он так сердечно и крепко приветствовал Виссе двенадцать дней назад, безжизненно лежит в руке Виссе, неспособная ответить на рукопожатие.
— Мы, наверное, в этой жизни уже не увидимся?
Виссе неловко, что у Фурмана стоят в глазах искренние слезы. Такой огромный, сильный, хороший парень. Героический баритон! Теперь его сцена в Сталинграде, а оркестром дирижирует смерть.
— Не сдавайтесь, — призывает Виссе. — Человек умер, только когда он мертв!
Виссе прощается со своими людьми и знает, что больше они никогда не увидятся.
Постовой на наблюдательном пункте наводит стереотрубу на солдата в русской форме и, на всякий случай, берет его на прицел пулемета. Судя по свежему, крепкому виду, это очень упитанный русский. Как он идет! И прямо на позицию! Похож на обер-вахмистра Куновски. И вот он машет рукой, спокойно идет через заградительный огонь, который ведет Иван.
— Быть того не может! — заикается постовой.
— То, что я не подох? — спрашивает Куновски. — И то по чистой случайности. Где капитан?
В бункер врываются товарищи обер-вахмистра.
— Как ты там у Иванов? Где Вилли и Герхард?
Куновски опускает голову, только дважды щелкает пальцами, и все понимают, что Вилли и Герхард погибли.
Виссе выпроваживает всех из бункера. Куновски жадно тянет сигарету, которую Виссе засовывает ему в рот, садится к печке и греет руки над пылающими углями.
— Вы что, наверное, сожжете здесь бункер?
— То, что от него осталось!
— Я уж видел этот сюрприз. Похоже, вам тут пришлось туговато? — Куновски говорит с каждым так, как хочет. «Мужественный и закаленный в боях солдат. Недостает чувства дистанции и почтения к начальству!» — написано в его характеристике. — Да, господин капитан, я вот пришел прямо от Иванов, с последними рекомендациями…
— Прежде чем вы все выложите, Куновски, известно ли вам, что каждый, кто приходит от русских, должен быть немедленно передан в фельджандармерию?
Куновски, который обычно никогда не медлит с ответом, бледнеет.
— И что вы собираетесь со мной делать, господин капитан?
— Мне здесь больше нечего докладывать! Капитан Шёндорфер тоже наверняка этого не сделает…
— Что, он опять командует? Если бы я знал!
— Если он последует приказу по армии, то сразу же должен арестовать вас и сообщить в фельджандармерию!
— Уж он-то приказ выполнит! За то, что я вырвался от Иванов и был таким дураком, что пробился обратно к своим? Неужели мне никто не поверит, господин капитан?
. — Будет лучше, если вы об этом никому не будете рассказывать, ясно, Куновски?
— Так точно, господин капитан! — Куновски не ожидал такого приема и сильно разочарован.
— Я не хочу, чтобы какой-нибудь военный трибунал получил возможность еще одним смертным приговором доказать свое право на существование!
— Я не сделал ничего такого, за что можно было бы наказывать, господин капитан! Я скорее заслужил поощрение! Например, бутылку шнапса и трехдневный паек!
— Тем не менее, придержите язык! Я вам верю. Мне вы можете рассказать все, это останется между нами! — Минутку, Куновски! — Виссе снимает трубку.
Звонит лейтенант из части.
— Что за смельчаки у вас тут! Приказы, отмена приказов, новые приказы! Последние новости, господин капитан! По приказу командования армии сформировать боевой отряд, который будет подчиняться майору Гольцу. Вы назначаетесь командиром наступательной роты, то есть остаетесь у нас, господин капитан!
Ну вот, как повезло!
— Майор хотел сообщить вам об этом лично, но поскольку вы не явились на инструктаж, господин капитан…
— Инструктаж? Ведь это всегда делает господин Шёндорфер! Я смотрю за делами здесь, чтобы ничего не случилось!
— Это уже случилось, господин капитан! Батарея лопнула! От целой части в боеготовности остались всего две пушки для стрельбы прямой наводкой на продвинутых позициях. Им дадут снарядов на 32 выстрела!
— И их получит капитан Шёндорфер?
— Так точно! И к ним еще десять человек солдат! Остальные пушки остаются на позициях без боеприпасов и их остаются обслуживать несколько человек, которые больны или уже слишком слабы, чтобы участвовать в боевых действиях отряда. Да! — лейтенант вздыхает. — Это похоже, конец. Остальные пушки представляют собой последний резерв полка гаубиц, который в свое время храбро сражался и не раз отличился!
— Эти там, впереди, долго не продержатся! Это же смертники!
— Не более, чем те, кто в штурмовых ротах, господин капитан!
— Спасибо за радужные перспективы, которые вы нам открыли, господин лейтенант!
— У Шёндорфера есть связь с частью! По каждому выстрелу он должен получить разрешение! Он как раз и знает, как долго сможет досаждать Иванам!
— Это все не болтовня, в том числе и с продвинутыми пушками?
— Почему, господин капитан? То, что мы этими двумя пушками продолжаем обеспечивать право на существование нашему организационному аппарату? Это-то уж точно! Но тем самым мы еще спасем многих людей от того, чтобы их бросили в это пекло пехотинцами!