Нина Владимировна вскочила, губы ее противно скривились.
- Вот, вот! -закричала она с надрывом и судорожными движениями стала рвать пропуск.
Степан Степанович оцепенел и несколько секунд не мог сдвинуться с места.
- Не смей! Слышишь?!
Нина Владимировна швырнула остатки пропуска на пол и выскочила из комнаты. Дверь хлопнула, и с лестницы донеслось стрекотание ее каблучков.
* * *
Степан Степанович сидел у стола, пытаясь склеить обрывки пропуска так, чтобы вышло как было. Но это не удавалось. Разрывы были видны, как свежие шрамы.
На фотокарточке через все лицо наискосок проходила белая надломленная полоса.
- Ни черта не получается, - произнес он, бросая пропуск на стол.
Состояние было такое, будто бы он неожиданно попал под прицельный огонь своих автоматчиков. Никак не ожидал он такой нелепой реакции от жены.
- Ну что тейерь делать? Без пропуска на завод не пойдешь. Менять надо. А что сказать? Жена порвала.
Так это ж на всю жизнь позор...
Явился Журка, побренчал на кухне кастрюлями и хотел проскочить через, родительскую комнату к себе. Он был высок, настолько высок, что доставал головой косяк.
Степан Степанович заметил, что Виктор какой-то весь острый; казалось, что все кости, какие есть в нем, выпирают наружу.
- Не горбись,-сказал Степан Степанович,-а то превратишься в знак вопроса.
Виктор хихикнул и, размахивая расслабленными руками, как маятниками, пошел в свою комнату.
- Остановись-к.а, - окликнул его Степан Степанович. Он вспомнил о просьбе жены поговорить с сыном и о своем желании "перекантовать" его. Именно сейчас, под настроение, и захотелось начать этот разговор.
Но Журка будто почувствовал, что предстоит неприятный разговор, произнес с молящими нотками в голосе:
- Спешу. Честное слово. У нас игра сегодня... На первенство города.
- Ну что ж, тогда посмотрю заодно, как ты играешь.
Журка хотел возразить, но сдержался. Надо было сказать, что игра предстоит ответственная не только потому, что идет розыгрыш первенства города, но и потому, что ему придется себя реабилитировать. После того случая, когда он не поехал в Москву, тренер вообще не хотел брать его в команду. Потом сжалился: "Возьму на одну игру; если не потянешь-исключим как милень"
кого". Так что придется играть старательно, значит, не свободно, значит, нервно. Но как скажешь об этом отцу?
И Журка промолчал, согласился.
Он ожидал отца у входа на Зимний стадион. В синем тренировочном костюме он казался не таким угловатым и костлявым, как обычно, и голову не втягивал в плечи, и не сутулился, лишь руками размахивал по-прежнему, как маятниками, словно они были без костей и не имели силы.
-Давай поскорей,-сказал он,-а то у нас разминка начинается.
Но Степан Степанович видел, что дело не в разминке: сын стесняется быть с ним на людях.
- С кем играете?-придержал его Степан Степанович.
- С "трудиками".
- Сильный противник?
- Ничего, - Витька произнес это слово твердо, кажч.
дый слог выговаривая отдельно, и оттого оно прозвучало полупрезрительно, полуиронически.
Он долго был виден в толпе. "Ах вот отчего он сейчас не сутулится,-догадался Степан Степанович.- Здесь, с баскетболе, рост преимущество..."
Степан Степанович огляделся. Стадион был огромен, высок и напомнил ему тот ангар-главный цех,-только без гигантских станков, без челноков-кранов, без колоссальных деталей. Лишь часть стадиона была занята трибунами-узкими скамейками, одна над другой. Трибуны с трех сторон окружали пока еще не ярко освещенный дощатый настил, над которым висели новые щиты с кольцами-корзинами.
На скамейках сидели, по ним ходили, их перепрыгивали, как препятствия. Народу прибывало с каждой минутой. Молодежь сновала между скамеек, словно специально затем, чтобы задеть лишний раз коленки Степана Степановича и не извиниться. Впечатление создавалось такое, будто эти парни и девушки ищут друг друга и никак не могут найти.
Кое-кто проходил с бутылками лимонада и с пачками печенья, на ходу ел и пил прямо из горлышка, точно не мог поесть в буфете или дойти до своего места.
Кое-кто находил друзей и окликал их через весь стадион, как на улице, никого не стесняясь и не смущаясь.
Угреватый парень принес целый букет эскимо и стал передавать его по рядам своим товарищам. И товарищи заорали и начали подпрыгивать так, что скамейки затряслись и закачались, как пружины.
Гул стоял, как под -мостом. Отдельные голоса сливались в общий шум, и ничего нельзя было разобрать. Под стеклянным куполом летало раскатистое беспрерывное эхо.
Когда движение и суета достигли предела, когда шум сделался настолько сильным, что в ушах зазвенело, когда на скамейках стало так тесно, что невозможно было развернуть плечи, когда молодежь забила все проходы, все ходы и выходы, - вспыхнули прожекторы, дощатый настил засверкал, как огромный полированный экран.
И тотчас появились команды в красных и синих тренировочных костюмах.
Раздались аплодисменты, выкрики, приветствия, хлесткие удары мяча по щиту.
Но движение не уменьшилось и шум не стих. Все еще протискивались новые болельщики, тесня и без того плотно сидящих людей. Чуть ниже и левее Степана Степановича расположился тот угреватый паренек, что приносил эскимо. Сзади слышались мальчишеские голоса.
Правее сидела девушка в цветастой косынке. А прямо перед ним-с гладковыбритым затылком, немолодой загорелый человек. Каждый что-то выкрикивал так громко и смело, точно это должно было интересовать всех, кто был рядом. Назывались команды, цифры, годы, занятые места, тепло и с гордостью произносились фамилии игроков, словно это были родственники или друзья, фамилии почему-то назывались сокращенно, а игроки - по имени и кличкам, как близкие, свои люди.
Все переговаривались между собой, точно знали друг друга много лет, все всё понимали с полуслова, с полунамека.
Степан Степанович наблюдал все это с любопытством и мягкой внутренней усмешкой, не загораясь общим интересом.
"Я будто трезвый среди пьяных", - подумал он про себя.
Протяжный резкий свист заставил его посмотреть на площадку. Там уже не было игроков. Стоял судья в белом костюме и свистел в блестящий свисток. Гул голосов начал медленно затихать. И когда на площадке вновь появились команды уже в трусах и майках, сделалось тихо, так тихо, что слышно было, как где-то под скамейками покатилась бутылка.
Снова короткий свисток. Игра началась.
Степан Степанович больше глядел на окружающих его людей, чем на площадку, тем более что там, среди синих и красных маек, он не видел своего сына.