"Это мой, длинный-то, Журавель-то-мой". Перебарывая это желание, он хлопнул соседа по плечу:
- С победой!
- С победой!-ответил Гладкий Затылок, обнимая его, как друга.
Все вокруг смотрели на Степана Степановича как на своего человека и улыбались ему-приветливо.
* * *
Дождь шел неохотно, устало. Небо висело над крышами домов черное, тяжелое, беспросветное. Вверх не хотелось поднимать глаз-там было неприветливо и темно. Зато на земле было светло и красиво. Тысячи, огней отражались на мокром асфальте, на мокрых стенах, в больших лужах, как в зеркалах. Огни падали на землю из освещенных окон, из витрин, от уличных фонарей, от проносившихся по городу машин. Краски и цвета были не слишком разнообразными-всего лишь красными, зелеными, желтыми, но они все время менялись, то появляясь, то усиливаясь, то перемешиваясь между собой, между светом и тенью. Огоньки все время двигались, отражаясь миллионами зайчиков на крышах троллейбусов и автомобилей, на дорогах и решетках оград, на цоколях домов, на кронах деревьев.
Все вокруг сверкало и блестело. Город точно обновился, помолодел и похорошел.
Воздух был свежим и чистым. Запахи хорошо отличались один от другого-дымок машины от дымка сигареты. Они, едва появившись, тотчас исчезали, будто растворялись в искрящихся под фонарями дождинках.
Звуки были громкими, далеко слышными и ясными.
Они тоже перемешивались между собой: и шумок дождя, и шипение колес, и хлопанье дверцы, и голоса людей.
Несмотря на темноту и дождь, все далеко и отлично просматривалось-любой огонек. Тени были четкими, шаги под тенью-гулкими. Виделась искорка, выдохнутая автобусом, сверкнул портсигар, хлопнувший, как выстрел.
И быть может потому, что было красиво, дышалось легко, слышалось хорошо и виделось далеко - на ули"
цах было полно народу, как в солнечный день.
Люди шли в плащах, в накидках, под зонтиками.
И одежда людей сверкала, точно покрытая лаком. Это сверкание сливалось с сиянием глаз, улыбок, .со смехом и бодрым говором прохожих.
Идти было легко и радостно.
Журка шел впереди отца, не разбирая дороги, прямо по лужам. Он опяхь сутулился и вжимал голову в плечи, стараясь быть пониже, чем есть.
Степан Степанович все еще находился под впечатлением прошедшей игры и не в силах был подавить в себе того восторженно-сладкого ощущения, что появилось г.
нем вместе с последним свистком судьи и усилилось при выходе со стадиона, когда десятки незнакомых людей подбегали к его сыну, жали ему руки, хлопали по плечу, высказывая добрые слова и пожелания.
Степан Степанович наблюдал это и в душе гордился Журкой-теперь и он так называл сына,-и это чувство до сих пор не проходило и мешало ему говорить о деле.
- Ну, что ж,-произнес он наконец.-Играешь ты неплохо.
Степан Степанович сделал паузу. Журка не отозвался. Тело его устало и просило отдыха, а мозг еще работал, анализировал, разбирая каждый шаг, каждое движение, давая мысленную оценку действиям его и товарищей.
- Неплохо, - повторил Степан Степанович. - Особенно под щитом.
"Ха, под щитом!-трезво рассудил Журка.-Так я же выше всех".
- А вот останавливаешься посреди площадки зря.
Это недостаток.
- Так я же паса ждал, - возразил Журка. Он и сам знал, что замешкался, и в мыслях честно осуждал себя за это промедление, но признаться в этом громко, да еще отцу, казалось обидным.
- Ждал. Двигаться надо, а не ждать,-сказал Степан Степанович.
- Так это ж Кондраш запаздывал, если бы не он...
- Не сваливай на другого.
- Ну... Напрочь... - пробурчал Журка таким тоном, который должен был означать: "Вам хоть как играй-все равно недовольны будете".
- А в общем, молодец! Молодчага!-сказал Степан Степанович, стараясь сгладить углы, и похлопал сына по остро выступающим лопаткам.
Журка вздрогнул от неожиданной похвалы, хмыкнул и успокоился.
- Но игра есть игра, - произнес Степан Степанович, почувствовав, что теперь самый раз повернуть разговор.
- А что, плохая игра? - спросил Журка, спросил нарочно, потому что представлял, о чем пойдет речь, и не хотел этого.
- Неплохая,-сказал Степан Степанович, не давая больше перебить себя. Но я хотел о другом. О жизни.
- Бывает, что жизнь-игра,-снова прервал Журка и, чтобы отец не разгневался, тотчас добавил: - Вон у артистов, например.
Нет, он сейчас не боялся отца, потому что не видел его приказного взгляда и, кроме того, в нем еще сохранилось от игры воинственное настроение, но не хотел этого разговора потому, что не был готов к нему. Говорить с отцом - значит, думать, отвечать, быть может спорить. А его сейчас тянуло отдыхать, и мозг его был занят совсем другим.
- Я не об артистах, я о тебе, - проговорил Степан Степанович, начиная сердиться и на себя и на сына за то, что необходимый разговор не удается.-Тебе пора подумать о жизни. Школу кончаешь. Куда пойдешь?
Журка сделал длинный шаг через лужу, словно хотел убежать от ответа.
- Куда?-переспросил Степан Степанович, догоняя сына.
- Не знаю, - неохотно проговорил Журка.
- А-а, то-то,-протянул Сгепан Степанович, словно обрадовался этому "не знаю". Слова сына прозвучали откровенно. А именно этого он и хотел в данном случае.-Это, сын, тяжелая штука-найти свое место в строю...
Журка плохо слушал отца. Он все еще был в игре.
Стоило закрыть глаза - он видел площадку, товарищей, противника. Вот он бежит к мячу, перехватывает пас, финтит,..
- А ты подумай хорошенько. К чему душа тянется?-допрашивал Степан Степанович.
- А мне все равно,-отозвался Журка и опять шагнул через лужу.
- То есть как все равно?-повысил голос Степан Степанович и, догнав сына, придержал его за руку, чтоб не бежал. - Нет, не все равно. Выбрать свое место - важное дело. Это ж, может быть, на всю жизнь. Пойми.
Все проходит-увлечения, страсти, привычки...