Пепелов даже приостановился. Честолюбие было его слабинкой. Не раз по поводу своей фотографии он слышал насмешки и колкие реплики товарищей, не однажды пытались возражать: "Почему все он? А другие?" Но всякий раз Пепелов доказывал своей работой право на эТо фото. И карточку не менял-нравилась. Он привык к своему месту на доске Почета. И к нему привыкли.
Клепко почувствовал колебания бригадира, поддал жару:
- Да тут еще факт с этим Кирилкой-бандюгой. Ты думаешь что? Забыли? Как бы не так. Прикрыли только, А надо-так в любое время вытащат и звбн поднимут.
Раздуют, будь здоров.
Пепелов шагал молча, все еще не принимая никакого решения.
- Вот и объединят, - не унимался Клепко. - Факт морального разложения. Факт этот... ну, как сказать?..
махинации, что ли... Конечно, я... мы ни при чем-.. Ты сам знаешь... Но пришить могут.
Пепелов выругался и кивнул Клепко: пошли, Они повернули к заводоуправлению, к Песляку.
* * *
Весь день работа не клеилась. Перекашивались рамы. Летели сверла. Стало ясно: оснастка не годится. Но другой не было.
Степан Степанович весь извелся. К концу рабочего дня в его активе всегда тридцать две рамы, зато в пассиве - пять сломанных сверл.
Каково же было удивление Степана Степановича, когда к нему подошел приемщик-сухонький старичок, заглянул в ящик с выработкой и сказал:
- Похвально. Такая неудобная деталь, и в первый же день почти норму дали.
- Какая там норма!
- Эти рамы, смею заметить, только по доплатным нарядам выполняли, потому что нормы завышены, работа трудоемкая, нерентабельная...
Степан Степанович догадался: старичок тоже удивлен тем, что он добровольно взял невыгодную деталь.
- Что делать? Надо ж кому-то?
- Похвально, похвально... Норма семьдесят две за смену. А у вас что получается? - он заглянул в свои бумаги. - Вы сдали тридцать семь да тут тридцать две...
- Какие тридцать семь?
- А утречком? Запамятовали?
И тут выяснилось: Сеня и девушки без его разрешения, тайком, рано утром выполнили часть его работы.
"Что же это?! Я же их подвел, и они еще мне помогают... Да еще втихаря".
Степан Степанович кинулся к начальнику цеха.
Он не знал, как реагировать на помощь молодежи.
Возмутиться? Снова обидятся. Они, вероятно, из чувства товарищества, из добрых побуждений выполнили часть его работы.
Сделать вид, что ничего не произошло? Это уж совсем по-детски. Даже приемщик знает: работа сделана.
Смириться? Еще больше совесть будет мучить, как ни крути, он подвел бригаду, эти рамы всем выйдут боком-заработок у всех полетит.
Кузьма Ильич был не один. Перед ним сидел "немолодой рабочий в черном берете и что-то говорил, перекладывая руки то на стол, то к себе на колени.
Кузьма Ильич держался неестественно, напряженно:
не смотрел в глаза собеседнику, а только старался сделать каменное лицо-не выдать своего истинного отношения к разговору. И это усилие было заметно.
Напряжение Кузьмы Ильича заставило Степана Степановича вслушаться в происходящий разговор.
- А возни с ним сколько, - проговорил рабочий и переложил руки. Отрезать, подрезать, зацентровать, протащить, и еще канавку. И за все две с половиной коп.
И за смену выходит один рубль двадцать пять коп.
А почему? Почему, я спрашиваю, другой вал всего на двадцать миллиметров подлиннее, та же работа, а десять коп штука? Почему такое? Объясни . мне, Кузьма Ильич.
- Не от нас же, Георгий Фадеевич, сам знаешь.
- Как работать, так от нас, как платить-на кого-то ссылаемся.
- Вспомни, как в сорок первом, в эвакуации, чуть не под открытым небом станки устанавливали,-произнес Кузьма Ильич, все еще пытаясь смягчить рабочего. -Сперва станки ставим, потом крышу ладим.
- Это другой вопрос, - невозмутимо проговорил Георгий Фадеевич. - А теперь? У кого-то шарики не срабатывают, а мы молчим. Стало быть, потакаем. Безобразие вглубь загоняем, вот что. - Он переложил руки на колени и произнес внушительно: - Я лично от этого наряда отказываюсь. Не буду, и все. Вот и пришел заявить.
Кузьма Ильич не пошевелился и не поднял головы.
- Подумай, Георгий Фадеевич. Неладно это.
- А я и подумал. Бестолковщина это, и мириться с нею нечего.
Кузьма Ильич сделал над собой усилие, попробовал улыбнуться.
- С женой поругался, что ли?
Георгий Фадеевич повторил упрямо:
- Я заявил, а твое дело остальное.
- Может, вместе подумаем?
- Не гневайся, Кузьма Ильич, не буду вместе думать. По другим вопросам-пожалуйста, а по этому не пойду на компромисс. А за себя я подумал. Крепко подумал.
Он поднялся и, не теряя достоинства, неторопливо вы* шел.
Кузьма Ильич сидел молча, разглядывая жирные пятна на картоне, что остались от рук Георгия Фадеевича.