Задумываешь так, а выходит иначе. Уже и торока были собрагы, и Радогор стоял на лестнице, когда в трактире появился старшина, попрежнему хмурый и с низко опущеной головой. Виновато улыбнулся княжне и бочком присел на край лавки.
— На душе мутно, госпожа моя. Вроде и поделом смерть, а все не по — людски.
— Без обиды они ушли, Колот. — Нехотя отозвалась Влада, обшаривая взглядом комнаику. — Зато теперь их уже ни кто не разлучит.
— Руками, ногами надо было отбиваться, если не мила. — Зло проговорил Колот, словно оправдываясь перед ними. — Хотя как против родительской воли пойдешь? Так не хорошо, и этак не ладно. На душе гадко….
Трактирщик вошел с кувшином, который заказал в дорогу Радогор.
— Откушай с нами, сударь Колот.
— Какое там! Кусок в горло не лезет. — Отмахнулся Колот от любезного приглашения Влады. Но к столу, тем не менее, подсел и сразу налил себе объемистую кружку вина. — Поди — ка их уже далеко уволокли.
— Они не увидели своей смерти, Колот. — Такое начало беседы Радогору, да и Владе было неприятно. Но старшина не замечал их хмурых взглядом, или делал вид, что не замечает. — Для себя они все еще живы. И от города не гоните их. Вреда вам они не причинят. Счастливы они сейчас и вокруг себя ни кого не видят. И нет им дала для людей.
— Ну и ладно. — Кивнул головой Колот. Но по его глазам было видно, что думает он иначе. И постарался успокоить себя еще одной кружкой вина. — Но не за тем я пришел к тебе, сударь Радогор, чтобы печалиться. Ты мне лучше добром растолкуй, зачем мне Верхним землям кланяться? Живу в самой середке, богатства, которые бы во все стороны глаз слепили, город не скопил…
Влада по тому, как он зашевелился, удобней устраиваясь на лавке, поняла, что разговор будет долгим и обстоятельным, и вернее всего, затянется до самой ночи, сбросила с ног сапоги и прилегла поверх меховой полости. Слушала, слушала их речи, да и не заметила, как задремала. Проснулась, а в комнате темно. Лишь на столе испуганно трепещет слабыйй язычок пламени в глинянной плошке. И звезды в решетчатое оконце заглядывают.
И Радогор, так же, как и она, в одежде пристроился на край лавки рядом с ней и спит, неловко подвернув руку под голову. Пошевелить не посмел, так и промучился на одном боку.
«Растележилась, колода!» — Выругала она, озлившись, себя. И бережно, чтобы не потревожить, коснулась губамиего щеки. И снова сердце сжалось, в памяти ожили те двое, в лодке. И их сцепленные побелевшие пальцы. Но как не осторожен был ее поцелуй, Радогор тут же открыл глаза, словно и не спал.
— Заболтались мы. Не заметил, как и уснул. Пригрелся…
— Разбудить нельзя было?
Ответа ждать не стала. Осыпала его лицо торопливыми поцелуями, зарылась руками в мягкие пушстые волосы.
— Что с тобой, Лада? Или опять во сне что привиделось?
— Как вспомню тех двоих на реке, так сразу слезы из глазабегут. И мне бы жизни не было, если бы не встретила тебя. Та бы и прожила, промаялась свой век, счастья не изведав.
— Встретила же. — Успокаивая. Провел ладонью по спине. — Спи, Ладушка. Рано подниму.
Притянул ее к себе и она с готовностью укрылась под его широкой ладонью, облегченно вздохнув.
— До сих пор живу, как во сне. И боюсь, кончится сон, а тебя нет. И уревусь вся. Потрогаю, вот он ты. Рядом. И смотрю, смотрю на тебя и насмотреться не могу. И снова реву, но уже от счастья.
От счастья не плачут. — Проговорил Радогор, засыпая.
— Еще как плачут. Даже ревут! И те, двое, смотрели в глаза друг другу, и плакали.
— Это дождь.
— И вовсе даже не дождь. — С обидой возразила Влада, устраиваясь удобнее на его плече. — Или я не знаю, где дождь, а гду слезы.
Восход встречали уже в седлах.
Вырвавшись из города, Влада повеселела. Вдохнула полной грудью густой лесной воздух и звонко засмеялась.
— Одичала! В лесу, как дома.
— Только коня не торопи. Нам ехать еще не одни сутки. Ратимир с ребятами коней загнали, а в пути были почти седьмицу. Нам же коней менять не где. Долго нужны будут. — Охладил ее пыл Радогор, посмеиваясь.
Придержала свою лошадку, приноравливаясь к бегу его коня и приоткрыла губы в белозубой улыбке.
— И все то тебе, Радо, надо наперед угадать.
— Не в гости едем…
Упрямо тряхнула головой и рассмеялась.
— А вот и в гости. К Смуру едем.
Спорить не стал. В гости, так в гости. Но что — то показалось ей подозрительным в его словах. Наклонилась к нему, свесившись с едла, и заглянула в глаза.
— Но в трактирах больше останавливаться не будем. — Решительно заявила она. — Я еще и ленты ольхе не повязала.
И с этим спорить не стал, чем развеселил ее еще больше. Так и ехали с короткими остановками несколько дней. Останавливались на ночь, сворачивая с дороги, съедали ужин при свете костра и засыпали в густой траве до рассвета. А с рассветом снова садились в седла.
— Радо, а где вран? Или тоже с бэром у Ратимира в Верхнем городе остался?
— Там… — Неопределенно кивнул он головой. И сухо посоветовал. — Одела бы ты, Лада, бронь. Спокойней будет.
— Кого бы нам боятся? — Безбоязненно отмахнулась она, не замечая его озабоченного лица. — Стану я плечи мять…
— Торги близко. От кого бы иначе Ратимир лодии берег? — Пояснил Радогор и настойчиво потребовал. — Одень кольчугу.
Когда он начинал так говорить, в спор с ним было лучше не ввязываться. И Лада, скрывая недовольство, согласилась.
— Остановимся, тогда и одену.
— Сейчас!
Загородил конем дорогу и выпрыгнул из седла. Распустил вязки переметной сумы и достал кольчугу с шеломом.
— Снимай меч!
Лада засопела, не скрывая обиды, сняла перевязь с мечом, пояс с ножом и наклонилась к нему, щекоча лицо волосами. Сам натянул через голову на нее кольчугу и одел шелом.
— Во теперь и впрямь дева — поляница. — Удовлетворенно произнес он, когда она закинула за плечи меч и затянула пояс. — Угадали мастера одежку.
И делая вид, что не замечает обиды на ее лице, сел в седло.
Дорога снова отвернула в сторону и скоро между деревьями показалась река.
— И кого, спрашивается, надо было бояться. — Вытягиваясь на стременах, проворчала она.
Но и в этот раз Радогор предпочел промолчать.
А дорога то прижималась к реке, выползая на самый берег, то снова уползала в лес, путясь между деревьями. Несколько раз Радогор тянулся рукой к рукояти меча, и всякий раз она останавливалась, не дойдя до нее. Видя его беспокойство, начала тревожиться и Влада, спиной чувствуя на себе злые, холодные взгляды.
Дорога снова свернула к реке, когда кусты вдруг разомкнулись и на дорогу выпрыгнуло сразу несколько человек, выставив перед собой копья.
— Жалеть не будете, ребятки? — Спросил Радогор, упредив лесных татей. А что это были именно тати сомнений не возникало.
Спокойный, размеренный голос Радогора немного обескуражил их. Но только немного.
Копье, направленное умелой рукой ему под ребра почему — то полетело в сторону, а сам Радогор выпрыгнул из седла и исчез. Но прежде из его руки вылетела целая горсть золотистых искорок и сразу несколько нападающих повалились на землю, сбитые ударами его метательных ножей.
Еще одно копье со звоном ударилось в нагрудную пластину ее доспеха, но на крепко затвердив уроки Радогора, она успела отклониться и копье, скользнув, ушло в сторону. Зато ее меч обрушился на плечо обидчика и лес огласил дикий вопль, заставив подумать, что Радогор был не так уж и не прав, заставив облачиться в железный наряд. Пока думала, меч поймал новый удар, но ответить на него не успела. Противник с, искаженным болью, лицом валился сам под ноги Буланки. А за его спиной с мечом, подарком Ратимира и боевм ножом в другой, стоял Радогор.
— Подсылы? — Догадливо спросила она.
— Да нет. — Радогор вставил ногу в стремя и сел в седло. — Лодии поджидали. А тут мы… Добыча сама в руки идет. И всего двое. И что обидно, как у людей спрашивал, не пожалеют ли? Так нет же… Правы те, кто говорит, что дураков не сеют, не жнут…
— Так они и пожалеть не успели. Времени не хватило. — лада с удивлением смотрела на свой окровавленный меч. И побледнела. Потом поискала того, кого достала мечом. Радогором проследил за ее взглядом и покачал головой, давая понять, что этот уже не жилец на белом свете. Меч разрубил ключицу и почти отделил руку от туловища. Из глубокой раны потоком лилась кровь. Лицо раненого белело прямо на глазах, а его взгляд затягивался мутной пеленой.
— А жаль, что не прислушались. Совет был не так уж плох. — Сказал Радогор и раздраженно дернул верхней губой. — Ратимиру и эти бы сгодились.
— Сами виноваты. — Проворчала Влада, стараясь унять не понятную дрожь. — Могли бы и послушать.
Радогор тряхнул поводьями, трогая коня и без улыбки спросил.
— Больше не сердешься?
— Когда это я на тебя сердилась? Надо мне на тебя сердиться? — И постаралась, как можно шире открыть глаза, чтобы понял. как плохо подумал о ней.
— Ну и лално. А мне показалось… — И Радогор заглянул в распахнутые, ярко синие глаза.
— А ты поплюй через плечо. Чтобы не казалось. — Совершенно искренне посоветовала она. — Я всегда так делаю.
И показала, как надо плевать.
— Попробую. — Недоверие в его душе все же оставалось.
— Попробуй, попробуй…
Отъехали на сотню — другую шагов, когда она вдруг неожиданно для себя, вспомнила.
— Радо, а эти ночью к нам не придут? Тоже без погребения остались и души неприкаянные… сами до вирия не доберутся.
— Им и так не бывать там. Душегубы. — Холодно отозвался Радогор, после недолгого молчания. — Я их на дорогу с копьями не посылал, сами пошли.
Прошло еще несколько суток и плечи Влады обвисли, она начала горбиться, сжимаясь в комок, чтобы хоть немного ослабить ломоту во всем теле. Ерзола в седле и с тоской смотрела на Радогора, который, было похоже, даже не замечал ее страданий. Не утерпела и, виновато улыбаясь, спросила.
— Долго еще, Радо?
Но улыбка получилась не виноватой, а вымученной.
— Устала? — Участливо спросил Радогор. — А ехать, я думаю, не больше двух дней. Селеньице видел не далеко. Попросим, пустят отдохнуть.
— Не надо селений, Радо. Опять заставят кого — нибудь вилам вести. — Взмолилась она. — Я уж лучше терпеть буду, пока все на свете себе не отобью, если есть еще. что отбивать. Вот если бы кольчугу снять…
— А копья?
Хитрость не помогла. Упоминание о копье заставило смириться со злой участью.
Проехали с версту не тряской рысью, потом еще одну. И Радогор свернул в сторону от реки, круто забирая в лес. И Влада снова забеспокоилась.
— Радо, в селение не поеду. — Решительно заявила она. — А то пока в Смуров город приедем, сколько по дороге народа перетопим.
— Ты ленты к Смуру повезешь? Или как?
— Лучше, чтобы или как! — Встрепенулась Влада, веселея глазами. — … Или как, или как!
— Там озерцо есть. Чуть боьше лужи, но тебе хватит.
— А тебе откуда это известно? — Спросила она, запоздало поняв, что кому бы еще знать, как не волхву.
— А ты разве не слышишь, как воздух водой пахнет?
Остановились на полянке и Влада облегченно вздохнула, увидев на ее краю ольху. Но тут же озабоченно сдвинула брови. Дерево в матери — ольхи, ну не как не годилось. Разве найдешьу такой приют. Хорошо еще, что ленты дальше везти с собой не придется.
Радогор с одного взгляда понял причину ее разочарования, и с еле заметной улыбкой посоветовал.
— А ты попроси, а вдруг откроет?
Нельзя казать, что все понравилось ей в голосе Радогора, но попробовать решилась. Попытка не пытка, а вдруг получится? Стараясь не глядеть в его сторону, прошептала заветное, ей одной известное слово, выждала время, с трудом сдерживая нетерпение, изакружилась вокруг дерева, разгребая траву руками.
Подняла голову и звонко засмеялась.
— Есть, Радо, есть! Услышала она меня. — Завертела головой и огорченно развела руками. — А озера и нет.
— Оно дальше. — Кивнул головой в сторону кустов, за которыми следовало искать озеро. — Сама увидишь.
Но Лада слушала его в пол — уха. Безбоязненно нырнула в темный лаз под ольхой. Сухо и светло. Выпрямилась в рост. Ей впору, а ему будет низко. Так и не стоять его приведет. Выбралась и принялась рвать траву, не обращая внимания на его насмешливую, как показалось, улыбку, Радогора, который снимал изрядно похудевшие мешки и расседлывал лошадей. Смеется тот, решила она, кому есть над чем смеяться. Утром посмотрим, кто смеяться будет.
— А ты на постоялый двор хоел меня заманить. — Вынырнув из норы, победно крикнула она. — Чтобы всякие Колоты к нам лезли в ночь — заполночь. Пошли к озеру…
К озеру не шла, бежала, хотя и ноги плохо слушались от долгого пребывания в седле. Разделась на бегу, разбрасывая дорогой одежду и, озорно сверкая глазами, обернулась.
— А ты почему медлишь? Ни кого же нет.
— Нельзя мне. Мавка здесь живет.
Уже и ногу над водой занесла, да так и застыла, как журавль на одной ноге.
— Ты иди без опасений. Но далеко не заплывай. Начнет печалиться, на людей жаловаться, а надумаешь выходить не дослушав, рассерчать может. Я тебя на берегу подожду.
— Если приманивать будет, тогда лучше не лезть в воду. За кустами схоронись и не показывайся ей на глаза. — И пальцем указала, где ему надежней всего схорониться. — А я быстро. Даже плавать не буду. К тебе и без воды грязь не липнет.
Обвела озерную гладь взглядом, наклонилась к воде и увидела ее, мавку. Совсем близко сидит на, упавшем в воду, дереве и с нее глаз не сводит. Лицо такой красоты, что и у нее, можно сказать, девки, сердце забилось и сознание от тихой зависти помутилось. Тряхнула головой, прогоняя наваждение, и похвалила себя за предусмотрительнось. Вовремя спрятала Радогора в кустах от этих черных, как омут урочливых глаз. А тело! Скажите на милость, у какого мужика хватит сил от такой красы отвести. Волосы, чернее воронова крыла, упали в воду. Закрывая грудь и сверкающий хост.
С усилием отвела взгляд от мавки и незаметно оглянулась на кусты, чтобы проверить, не засмотрелся ли на мавкй Радогор. И торопясь смыть дорожную пыль. Заплескалась в воде. Выскочила на берег, стараясь не видеть, как мавка тянет к ней свои руки и не слышать ее плача, заскочила в кусты и потащила Радогора прочь от озера.
— Не смотри, Радо, в ее сторону. Сама оторопела, как увидела. Так я девка. А где уж вам, мужакам, на такое диво глазеть. — И толко у самой ольхи нашла в себе силы пизнаться. — Такого страха натерпелась! А ну, думаю, разглядит тебя! Надо было дальше ехать.
— Мавка на берег не выходит.
Остановилась, о чем — то размышляя. И с жалостью поделилась горькой мыслью.
— Тоскливо ей здесь одной. А не переберешься туда, где подруги есть.
Радогор заулыбался.
— Пожалела! По глазам понял. Но тут ты ошибаешься. Редко она бывает одна. Место здесь приветливое. Не одни мы остановились, чтобы передохнуть. А кого — то ночь в пути застанет. Подойдет к озеру, да так и останется. Редкий наодит в себе силы устоять, когда она приманивать начинает. Там они все, а сколько их, кто скажет сейчас?
Лада зябко передернула плечами. И нырнув в укрытие, потащила его за собой.
Теперь не выпущу тебя отсюда, пока не поедем, чтобы не высмотрела она тебя. И не спорь. Знаю теперь, какие они, мавки. Своими глазами высмотрела.
Радогор тихо улыбнулся, глядя на ее озабоченное лицо.
— Ты моя мавка. — Сказал он, и попросил. А теперь раздевайся и ложись…
Договорить не успела. Круто повернулась к нему и всплеснула рукамию
— Диво дивное! Сам сказал.
Радогор смутился и побагровел.
— Лечить буду. — Пояснил он и увел взгляд в сторону. — Чтобы в седле не горбилась и не елозила. Красоту испортишь.
Наклонился к ней, пальцы теплые и послушные побежали по ее телу. От затылка до самых розовых пят волной разлился жар и она, не вытерпев, повернулась к нему и руки обвились вокруг его шеи…
— Лада! Не буди лихо…
— Вот уж не знала, где оно это лихо. Хорошо, что глаза раскрыл. А то так бы и пржила дура дурой. — Засмеялась она, дразня лукавым взглядом.
…Проснулась, а он уже затягивает поясной ремень.
— Так скоро? — Разочарованно сказала, потягиваясь. — Или сладкое все зубы отбило?
И поднялась на одной руке, игриво выгибая тело. Чтобы подразнить его.
— Не отбило, Лада. Загостились. Время подгоняет.
Спорить не стала. Сбросила рубашку и потянулась за портками. А он уже, не прячась, следит за ней жарким взглядом.
— Как посмотрю на тебя, словно крутым кипятком обольют. И глаза мутит. — будто извиняясь, сознался он.
— Это хорошо. Так и должно быть. — Удвлетворенно проговорила она. И засмеялась. — Ноги не держат. А доспех одевать больше не стану. Убережешь, если нужна тебе.
Кони встретили их нетерпеливым ржанием. А поодаль от них лежал Ягодка, с укоризной поглядывая в их сторону.
Усадил ее в седло. И с грустью оглянулся на дерево.
— Попрощайся, милая. Последний раз нам такое счастье выпало.
Влада вздрогнула и с тревогой повернулась к нему.
— За Смуровым городом в пол — глаза спать будем.
И с укоризной покачав головой, посмотрел на бэра.
— А ты, дурень, зачем сбежал от Ратимира? В родные края потянуло?
Бэр, повизгивая и порыкивая, запрыгал на всех четырех лапах, выражая крайнюю радость… и желание отведать долгожданного и вполне заслуженного угощения. И Радогор вытряхнул из мешка остаток окорока, который уже изрядно попахивал. И бэр, поворчав еще немного для приличия, сразу успокоился.
— Ты поэтому и надуумал остановиться здесь?
— А кто жаловался. Сто всю красоту о седло расхлестал? — Отшутился он, улыбаясь
И больше он уже не улыбался.
Остановились на ночь. Снова не далеко отвернув от дороги. Доели все, что оставалось в мешке и Радогор, отступив от дерева, под которым Влада набросала кучу травы, на несколько шагов прочертил оберегом круг, шепча заклинание.
— От кого отгородился, Радо? — Забеспокоилась она, с опаской оглядываясь вокруг.
— Лес тревожится. — Скупо тветил он.
Привалился спиной к дереву и закрыл глаза. Влда больше с распросами лезть не стала. Больше, чем сказал, все равно не скажет, сколько бы не допытывался. Легла, устроив голову на его бедре и укрылась под его ладонью.
— Спи…
Но сколько не старалась, уснуть не могла. Лежала, прислушиваясь к шороху листвы, к поскрипыванию и вздохам старых. Отживших свой век, деревьев и храпу лошадей и тоже начиналао казаться. Что тревожится лес. И листья не так шумят, и филин, гоняясь за мышью, не так проухал. А вот волчья стая вышла на ночную охоту и вспугнула оленье стадо. Взвизгнул олений дитеныш под безжалостным волчьим зубом и стадо понеслось через лес, ломая кусты.
Шумит расстревоженный лес.
Или не лес это шумит, а вода под веслами, унося лодии в пугающую даль, которая висит по виднокраю, закрывая собой и воду и синее ночное небо. И скачут по водной дремлющей глади, как по узорчатой скатерти на прраздничном столе, неведомые звери. Оскалили клыкастые жуткие пасти, упираясь кривыми рогами в багровые клубящиеся небеса, и заходятся в злобном вое. А впереди их к лодии летят тучи стрел и, не долетев, падают в воду, чтобы утонуть в лохмотьях пены, что тянет за веслами.
Вой пронзительный и нестерпимый врывается в уши, наполняя мозг и все тело нечеловеческой болью. Уже не зверь, пламя рвется, жадно, со свистом и диким воем, пожирая прыжком сотни саженей, что перехватить их дорогу. И мечутся в рыжем огне черными размытыми пятнами люди и звери, стараясь спастись от него, и гибнут сотнями, сгорая без остатка, не оставив и горсти серого пепла.
Рыжее пламя и жирный дым впереди и позади. Одесну и ошую. Теснит со всех сторон, забивая огнем и гарью горло и разъедая глаза. Кони, обезумев от страха, несутся вскачь, не слушая поводьев. А огонь с ревом неистово бросается на них, рассыпая злобные искры. И кони, гигантским прыжком влетели в рыжую, жаркую стену, чтобы разом растопиться в ней, рствориться без остатка.
— Закрчала, захлебываясь от страха и боли.
Глаза открыла, а Радогора рядом нет.
Стоит у невидимого круга, сжимая в руке свой грозный меч, провожая взглядом призрачные тени. А те не бегут, плывут между деревьями, оглашая ночной лес душераздирающими воплями.
Залышав ее шаги, Радогор забросил в ножны меч, и повернулся, обняв рукой за плечи.
— Испугалась?
Влада замотала головой.
— Не их. К ним я уже притерпелась. Сон страшный привиделся. — ответила она, провожая морок взглядом. — И вой слышала, и рев. А это кто? На родичей не похожи. К ним ты с мечом бы не вышел. Ярл далеко.
Радогор усмехнулся. Но улыбка получилась такой зловещей, что лучше бы уж вовсе не улыбался.
— Знакомцы старые. Ты их не знаешь. — Неохотно ответил он. — В гости пришли звать.
— А ты?
— Сказал, чтобы ждали. Приду. — Улыбка стала еще страшнее. — Вот они и заторопились, чтобы предупредить родню. Гостей встретить, не через порог плюнуть. Зал бы, что разбудят, отказался. Досыпай… Рассвет не близко.
Влада поежилась и бросила пугливый взгляд на лес.
— И что бы им не лежать спокойно? — Проворчала она. — Обязательно надо по ночам бродить и народ пугать.
— Прокляты. — Голос чужой, холодный. Слово инеем ложится. — И бродить им, пока проклятие не сниму.
Влада теперь встревожилась уж не на шутку.
— Так они теперь к нам каждую повадятся ходить. — Высвободилась из — под его руки и забежала вперед, заглядывая в глаза. — И шагу без них не ступить?
— Я же сказал, домой ушли, чтобы родичей предупредить. Пусть с пирогами подсуетятся.
— Тогда поехали, Радо, скорее. — Умоляюще попросила она. Не будем ждать, когда солнце выглянет. И ночь светлая. Была бы кикиморой. Сказала бы, что и воеводы Смура пироги стоят на столе. И холстиной закрыты, чтобы не выстыли.
Радогор без возражений пошел к лошадям, не забыв пробормотать.
— Повезло мне, что не кикимора.
Хотела рассерчать, но не получилось. Вместо этого пришлоссь признаться.
— Жутко мне. Были бы люди, как люди, а то неведомо что. И воют, так, что душа обмирает.
— Не были они людьми, Лада, даже тогда, когда в человеческом теле ходили. Женщин, стариков, детей малых, как скотину резали. — Глухо отозвался Радогор и тяжело сел в седло. — На этих же не обращай внимания. От бессилия, от нерастраченной злобы, воют. Безбиднее мухи они сейчас. Махни рукой и разлетятся, как утренний туман, как дым.
По лицу Влады можно было понять, что не поверила. И как было верить, когда на ее глазах с оберегом вокруг дерева ходил. Но говорить не стала. Едва выбрались на дорогу, как тут же всадила каблуки в лошадинные бока, разгоняя коня в галоп., чтобы поскорее уехать от не доброго места. А Радогор удерживать ее не стал. И уже в полдень. Когда лошади потемнели от пота, они поднялись на пригорок, с которого можно было увидеть город. И без спешки направили коней к воротам. Обогнули вереницу возов и подъехали к стражу, который давно приметил их, посчитав их поведение через чур дерзким. Сурово свел брови к вздернутому, густо усыпанному веснушками, носу и начальственным баском прокричал.
— Куда прете? Или глаза застило, что людей не видите?
Поднял на них хмурый взгляд и расплылся в улыбке.
— Прости, сударь Радогор, не признал сразу. Запарился. После стольких дождей и такое пекло. Стою, как в шубе. Вода аж по желобку катится. А народ и туда, и сюда…
Радогор улыбнулся и протянул на ладони серебро.
Но страж затряс головой и, даже, заслонился от него рукой.
— Так проезжайте. Узнает воевода Смур, что въездное содрал с тебя, прибьет, не сказав худого слова. И без всякой пощады. Велено сразу к нему вести, как только в воротах объявитесь. Вран твой еще третьего дня прилетел. Все на башне сидел, а как вам приехать снялся куда — то.
Радогор улыбнулся, узнав воина.
— Нет уж, дружище, к воеводе нас вести не надо. Мы прежде к Невзгоде. Умыться с дороги, поесть. А потом уж и на глаза воеводе не стыдно будет показаться.
Но Торопка, а это был именно он, слушал его плохо. Глаз не сводил с молодехонького подбористого воя, одетого так же, как и Радогор. И, кажется, начал о чем то догадываться, когда юный спутник Радогора выехал вперед и весело засмеялся.
— Это… — Хотел он спросить, но не успел.
Княжна приложила палец к губам.
— Тсс… друг мой, Торопка. — Предупредила она, веселясь от его расстерянностьи. И заторопилась за Радогором.
В трактире, несмотря на то, что день в разгаре, было людно и шумно. Радогор остановился на пороге и поискал глазами хозяина.
— Сударь Невзгода! — Громко позвал он, увидев, как тот ловко снует, несмотря на немалый вес, между столами.
Услышав столь необычное к себе обращение, трактирщик замер, остановился и круто повернулся на зов. И расплылся в широкой, хлебосольной улыбке.
— Твоя милость Радогор!
И, сразу забыв о всех своих гостях, со всех ног бросился к нему.
— Рад тебя, сударь, видеть в добром здравии.
— Друг Невзгода, комнату мне и моему товарищу. И присовокупи сюда добрый обед. — Улыбнулся, зажал его руку в своей ладони и вложил в нее серебро. — И не вздумай отказаться, дружище. Обижусь. Да, еще… Позаботься о наших лошадках.
— Его милость, воевода Смур… — Забормотал Невзгода, растерянно глядя на серебро.
Радогор уже поднимался по лестнице на поверх. Но приостановился и шепнул ему на ухо.
— Обижусь.
Люди начали узнавать его, оглядывались, а кто — то даже помахал ему рукой. Радогор, ни как не ожидавший, что его запомнит столько людей, смутился и ответил сдержанным поклоном.
— Поторопись, мой друг. Боюсь, что Торопка не утерпит и сам ринется к Смуру, а мы хотели сначала привести себя в порядок.
Невзгода живо овернулся к нему.
— На воеводу тоже нести обед?
Радогор обреченно вздохнул.
— Неси и на воеводу, хотя не думаю, что он разделит с нами трапезу.
Предположение относительно резвости Торопкиных ног оказались вполне обоснованными. Едва они успели умыться, а Невзгода накрыть для них стол, как на лестнице послышались тяжелые шаги и сердитый голос Смура.
— Простого дела управить не мог. Я что тебе наказывал? Сразу веди его комне! А ты как управил? Если не сказать, что совсем ни как не управил. — Зло выговаривал он Торопке.
— Погоди ругаться, сударь воевода. — Неловко оправдывался Торопка. — Посуди сам, каак бы я его к тебе повел, коли он сам того не пожелал? Его бы тогда жеребцами тащить пришлось. А он разве позволит, чтобы его тащили? И не один он пришел, чтобы жеребцами тянуть.
Смур аж задрожжал от злости после Торопкиных слов.
— У тебя вместо головы голик? Я тебе про жеребца хоть словом обмолвился? — Смур гневно засопел и, только что, искры из глаз не посыпались. И Радогор понял. что пришло самое время ему вмешаться, чтобы спасти Торопку от верной и мучительной гибели.
— Здрав будь, твоя милость воевода. — Шагнул он через порог навстречу воеводе, который готов был одним взглядом испепелить любого, кто окажется на его пути. — Зря коришь его. Сами не захотели к тебе нести дорожную пыль.
— И тебе не хворать! — Смур засопел еще громче и яростней, широко раздувая ноздри. — Хотя какая хворь к тебе прилипнет. Разве, что не от большого ума.
Окинул его быстрым взглядом и качнул головой.
— Еще здоровше стал. Можно в орало запрягать.
Мельком скользнул взглядом по Владе, равнодушно отвернулся и присел на край лавки.
Влада переглянулась с Радогором и не удержалась от смеха. Смур поднял голову, как рассерженный бык, пыхнул ноздрями и ожег юного воя, у которого в мозгу и крохи уважения нет к его не малому чину, взглядом.
И дернулся.
— Княжна! — не веря своим глазам, вскрикнул он. И удрученно полезвсей пятерней к затылку. — Прости, не признал. Да и как тебя признать? Посммотреть не на что было, а не то что признать. А теперь… Что лицом, что…
Смутился, побоявшись обидеть гостью.
— Одно слово, дева — воительница! — Растерянно вымолвил он. И свирепо рванул ногтями косматую бороду. — Но почему снова здесь? И с Радогором?
Смутился, но взгляда не отвел. И голос не дрогнул.
— Все просто, сударь воевода. — С улыбкой ответила Влада, тесно прижавшись к плечу Радогора. — Я взяла его. А люди Верховья отдали меня ему за все, что он для них сделал.
— А как же…
Было похоже на то, что Смур окончательно сбился с толка. И Радогор, присев рядом с ним, пояснил.
— Убит князь Гордич, погибла и княгиня. В Порубежном княжестве сейчас князем наш друг Ратимир, а в воеводах у него твои Охлябя, Неждан…
— И там успел тесто замесить. — Не дал договорить ему воевода. — Наторел…
— Для тебя старались. Куда уж лучше, когда друг рубеж стережет, а в воеводах у него твои люди. — Вмешалась в разговор княжна и повернулась к трактирщику. — Кувшинчик зелена вина воеводе. Я верно сказала, Радо?
Радогор, соглашаясь, кивнул головой.
— Все так, Ладушка. А ты, воевода, садись к столу. Отобедай вместе с нами, а за трапезой и поведаешь. Что за напасти обрушились на твою голову.
Чуть не силой увлек к столу, успев взглядом указать Невзгоде на чарку воеводы. Но Смур вдруг озлился еще больше. Взбунтовалась гордость воина, который два десяткаа лет носил у пояса меч. Показалось, что водят его, воеводу, за нос вокруг стола. И только присутствие княжны удержало Смура от злых, обидных слов.
Протянул руку к чарке и швырком выплеснул вино в рот. А Влада, повинуясь взгляду Радогора, наполнила чарку занаво.
— После третьей полегчает, сударь воевода. — С легкой улыбкой проговорила она, поднося чарку. — Батюшке моему, покойному князю Гордичу, всегда после третьей легче делалось.
И не успел он поставить чарку на стол. Как она, приговаривая, снова наклонила кувшин.
— Правда, порой, не только все худое из головы и из сердца вон, но на утро и себя не помнил. Но от этого уже проще было излечиться. Девки нацедят рассолу из кадушки, он ковш на лоб, крякнет молодецки и хоть щит на руку вешай.
Не заметил, как и третью опрокинул. Не ловко отказаться. Из рук княжны чара. Посидел, задумчиво глядя на тарели с закусками, прислушиваясь к себе. Вроде и в самом деле отпустило. Умен был князь Гордич. Знал чем тугу угомонить. Но это раз можно, ну другой… А если туга каждый день начнет наведываться. Каждый день по три чарки черпать? И пить без просыпа? Так ни какого рассола не хватит.
Не заметил за думками, как ломоть ветчины во рту исчез. А за ветчиной торным следом и заячья тушка проскочила. А Влада новую чарку наполнила.
— Эту вдогонку отправь, сударь, чтобы тем, первым веселее стало. Тогда и туга не вернется и заешь этой птичкой. Как раз во рту уместится.
Успокаивала, как дитя малое. Лицо Смура понемногу разглаживалось и веселело. Нащеках проступили рзовые пятна. И он уже сам, без принуждения, бодро принялся за угощения, жизнерадостно похрустывая косточками и сплевывая их рядом с блюдом, изредка с недоуменьем, поглядывая на княжну. Влада без труда угадала его мысли и указала глазами на Радогора, который давно уже поднялся из — за стола и пересел на лавку и привалился спиной к стене.
— Все он, сударь воевода. Радогор. Он выходил. Если бы не он, так, может, и живой бы не было. На бэртей сине и на его руках до самого Верховья ехала. И от смерти уберег, и от подсылов спас, своей жизни не жалея. — Что — то такое увидела в глазах Смура, что не понравилось ей и, нахмурив брови, твердо сказала. — О нем худого не думай. Сама отпускать не захотела, на шею повесилась.
Смур смушенно крякнул и отвел взгляд в сторону. Но быстро справился с собой и после не долгого молчания, сказал, повернувшись к Радогору.
— Морок одолел, Радогор. Что ни ночь, собираются у стен и голосят, кто во что горазд. Понимаю так, что души тех тех, кого посекли мы у стен города. Я уж всех волхвов, какие есть, согнал в кучу, а отогнать от города не могу. Если не справлюсь, торговые люди к нам дорогу забудут. А город без торгов мертв.
Больше не придут. Домой ушли. — Радогор чуть приметно улыбнулся, следя за тем, как Невзгода вместе с женкой тащат на скатерти пустую посуду и остатки трапезы. — тк и объяви на торжище. Но понимаю так, что не затим ты меня поджидал, мой друг?
Смур выслушал его, покачал головой и скорбно вздохнул. Но в подробности вникать не стал. Ушли так ушли, и не чего их поминать к ночи лишний раз.
— Сон мне привиделся, Радогор, надысь. Как раз в ту ночь, когда твоему ворону прилететь. И не отпускает меня тот сон, всего изгрыз уже. Днем ли хожу, а он стоит перед глазами, спать валюсь и опять как в яви вижу.
Радогор слушал молча, не перебивая, терпеливо ожидая, когда сам воевода выговорится.
— Как будто бы сел на вершину того древа, которое у моего терема растет, птица необыкновенная села. Как зовут, по сию пору сообразить не могу. Не орел, не рарог. То есть сокол, и не вран твой, а всего по немногу намешано вней. А во рту у птицы орех или желудь, величиной с кулак мой.
Влада из — за ресниц наблюдала за Ррадогором. Но что разберешь по его лицу, коль сам не захочет. Не лицо, камень безжизненный. И снова подвинула чару воеводе. Смур вылил содержимое в рот, как воду, заново переживая сказанное.
— Мало ли что во сне привидится? — Усмехнулся Радогор. — Порой и сам такое вижу, что хоть не просыпайся.
— Не скажи. Сам всякую всячину видел, а вот такого, чтобы не отпускало, ни когда. Так вот, птица та посидела, заглядывая мне в глаза, взмахнула крылами да и полетела прочь на полдень. И будто бы я сам лечу вместе с ней над лесом. Над селеньями пролетаю мертвыми, над городищами, что в лесу притаились. И так мне тревожно и томно сделалось, что и слов нет передать. Аж сердце заторопилось…. Лесам же конца нет. Сколько времени прошло, пока край увидел, не скажу. Только птица и там не остановилась, а повернулась кко мне и глазами манит. А глаза, как у тебя Радогор. Серые и холодные. И не отпускают. И долго еще летела, пока орех тот не выронила. А как упал орех, так и покатились из него семена, понеслись во все стороны. И где не остановятся, так сразу корешок из себя пускают, чтобы за землю схватиться крепче. И уж деревом могучим к небу, к самому солнцу тянуться. А птица что — то прокричала мне и расстаяла, словно и не было никогда. И я тем же временем сразу пробудился. И весь в поту. Как будто день — деньской косой — грбушей махал. Ни рук, ни ног не чуя. А жутко так, словно перед омутом стою и кто — то манит меняя кинуться в него, а я не хочу. И руками отбиваюсь. А он все равно манит, а я не хочу, упираюсь, а ноги сами на край несут.
Выговорился Смур и чтобы как то успокоится, вылил остатки из кувшина через край себе в горло и отставил в сторону, не скрывая сожаления. И с надеждой заглянул в глаза Радогору. А Радогор молчал, не спеша с ответом.
— Прости, Смур. — Наконец, проговорил он, когда воевода уж отчаялся ответ услышать. — Поторопился я… А сон и впрямь удивителен. И настолько. Что сразу не отвечу. Думать буду. Но одно могу сказать уверенно. Повзрослел ты, вырос, если такие сны к тебе приходят.
Смур озадаченный его словоми от старания вникнутьв смысл его слов и рот открыл.
— И прежде не маленький был.
Но Радогор словно не слышал его.
— Тесно тебе, плечу развернуться не где.
Смур снова нахмурился.
— Я уж и волхвов пытал. И набольшую дружину собирал, чтобы помогли разобрать его и постигнуть что к чему…
Глаза княжны озарились догадкой. Привстала из — за стола, порозовела от смущения.
— Тут и волхвом не надо быть, чтобы разгадать твой сон, воевода. — Заторопилась она, боясь, что радогор остановит ее. — Птица необыкновенная — твоя судьба. Кто же еще столько походил по разным дорогам, как не ты? Кто видел столько, сколько ты? Орех, это твой народ, Смур. И поведешь ты его на полдень через леса до самого края. И еще дальше, за край. И разлетится, рассядется твой народ, подобно тем деревьям, кои вершинами в поднебесье уперлись. — Закончила влада и с надеждой посмотрела на Радогора. — Верно ли, Радо, я разобрала сон?
И снова Радогор не стал спешить с ответом, давая Смуру возможность задуматься над словами княжны.
— Тесно тебе за этим тыном. Душа на волю просится. — С видимой неохотой проговорил он, глядя в пол, почти все то, что говорил он Ратимиру. — А путь у тебя, друг мой один — на полдень. Теперь твой город на краю стоит. Не ты, так тебя.
Глаза Смура полыхнули яростью.
— Света белого не вижу. Тягло, как вол тащу. — Вскочил на ноги и хлестанул двери на отмашь. — Невзгодка, вина! — И навис над Радогором.