- Смотрите, как пламя тянется вперед. Бог приказывает, - после чего вновь начала петь.
Он не мог отрицать того, что пламя и впрямь тянулось вперед, когда по всем правилам при таком быстром продвижении должно было отклоняться назад, - да и горел факел дольше, чем вообще полагается факелу. Поэтому все, что оставалось Мышелову, - это пытаться запомнить дорогу внутри скалы, где поначалу было холодно из-за окружавшего ее ледника, но постепенно становилось все теплее, и ветерок из глуби-н доносил слабый запах серы.
Он может, конечно, быть орудием и игрушкой таинственных сил, думал про себя Мышелов, сил, куда более могущественных, чем он сам, которые даже не соизволили поставить его в известность, о чем они говорят его устами, но это не значит, что такое положение должно ему нравиться (речь, им произнесенная, из коей он не помнил ни слова, беспокоила его все больше и больше). И утверждать свою зависимость от этих сил, как делали эти женщины, бессмысленно повторяя песню смерти, ему вовсе, не хотелось.
А еще ему было неприятно сознавать, что он зависит от женщин и все глубже вовлекается в их дела, как сознавал он это все три последних месяца, взявшись в Ланкмаре выполнять поручение Сиф, что вдобавок поставило его в зависимость от Пшаури, Миккиду и прочих его подчиненных и от собственных амбиций и честолюбия.
И больше всего ему не нравилось, что он зависим теперь и от сложившегося представления о нем как о невероятно ловком парне, способном обвести вокруг пальца минголов со всеми их богами и божками, о герое, от которого все ждут богоподобного совершенства. Почему он не признался даже Сиф, что не слышал ни слова из своей замечательной, по словам всех, речи? И если он и впрямь может справиться с минголами, так почему же мешкает?
Туннель, по которому они так долго шли, вывел их в нечто вроде грота, наполненного испарениями, и внезапно они уперлись в огромную стену, уходившую вверх, казалось, до бесконечности и столь же бесконечно тянувшуюся в обе стороны.
Женщины перестали петь, и Рилл вскричала:
- Куда теперь, Локи? - и Хильза дрожащим голосом повторила этот вопрос, затем матушка Грам пророкотала: - Скажи нам, стена, - а Сиф воскликнула громко: - Говори же, о бог.
Мышелов быстро подошел к стене и коснулся ее. Она оказалась такой горячей, что он едва не отдернул руку, но все же сдержался и ощутил ладонью и пальцами ровную, сильную пульсацию в камне, в точности повторявшую ритм надоевшей песни.
И тут, словно в ответ на просьбу женщин, факел-Локи, от которого оставался уже небольшой огрызок, вспыхнул внезапно, разветвившись на семь языков, невыносимо ослепительным пламенем - удивительно, как только Рилл его удержала, - и осветил каменную поверхность пугающе огромной стены. Мышелову показалось, что камень под его рукой вздымается и опадает в такт внутренней пульсации и что пол под ногами колеблется тоже. Затем громадная поверхность стены вспучилась, жар весьма усилился, а с ним и запах серы, отчего все начали задыхаться и кашлять, и воображение вмиг нарисовало каждому картину землетрясения и заливающие пещеру потоки раскаленной лавы, хлынувшие из недр горы.
Мышелов оказался столь предусмотрителен, что, невзирая на изумление и страх, сообразил в этот момент ткнуть одну из своих расщепленных веток в ослепительно пылавшее пламя. И сделал это весьма вовремя, ибо божественный огонь потух так же внезапно, как вспыхнул, после чего в пещере остался лишь слабый свет его загоревшейся ветки. Рилл, вскрикнув от боли, как будто только сейчас ощутила ожог, бросила мертвый факел. Хильза захныкала, и все женщины неуверенно попятились от стены.
И, словно услышав приказ, переданный вместе с огнем факела, Мышелов не мешкая повел их обратно той же дорогой, какой они сюда пришли, прочь от удушающих испарений, по ставшему вдруг мрачным и путаным проходу, который только он и запомнил и в котором по-прежнему ощущалась пульсация камня, повторявшая ритм их песни, - прочь, к благословенному свету дня, к воздуху, небу, полям и к благословенному морю.
Но дальновидная предусмотрительность Мышелова (столь дальновидная, что порой он и сам не знал ее целей) не кончилась, ибо в момент величайшей паники, когда Рилл отбросила остаток факела-Локи, он зачем-то подхватил его с пола и спрятал этот маленький, еще горячий уголек в свой кошель. Потом он обнаружил, что слегка обжег пальцы, но уголек, по счастью, остыл достаточно, чтобы кошель не загорелся.
Афрейт, закутанная в серый плащ, сидела, отдыхая, возле носилок на заросшем лишайником камне в широком проходе через Гибельные земли (недалеко от того места, где Фафхрд впервые наткнулся на минголов, о чем она не подозревала). Налетавший порывами ветер с востока, чья прохлада казалась прохладой самого фиолетового неба, рябил задернутые занавески носилок. Помощники Афрейт сидели у одного из костров, разведенных из принесенного с собой дерева, и ели горячую похлебку. Виселицу они под руководством девушки установили так, что она возвышалась теперь над носилками наподобие опрокинутой буквы Г, и угол ее напоминал две балки, оставшиеся от покосившейся крыши.
На западе еще не догорел закат, и Афрейт видела дым, поднимавшийся из кратера Адовой горы, а на востоке уже воцарилась ночная тьма, и можно было разглядеть слабое свечение над Мрачным вулканом. Очередной порыв ветра заставил ее поежиться и натянуть получше капюшон на голову.
Тут раздвинулись занавески носилок, оттуда выскользнула Мэй и подошла к Афрейт.
- Что это у тебя на шее? - спросила та у девочки.
- Петля, - пылко и не без торжественности в голосе объяснила Мэй. Это я ее сплела, а Один показал, как делать узел. Теперь мы все будем принадлежать к ордену Петли - так мы придумали сегодня с Одином, пока Гейл спала.
Афрейт нерешительно протянула руку и пощупала петлю из прочного шнура на тонкой шейке девочки. На ее шее и впрямь оказался настоящий и довольно туго затянутый палаческий узел, в который был вставлен букетик уже немного увядших мелких горных цветов, собранных девочкой еще утром.
- Я и для Гейя сделала такую, - сказала девочка. - Но она сначала не хотела ее надевать, потому что это я помогла Одину придумать. Приревновала.
Афрейт укоризненно покачала головой, хотя думала в это время о другом.
- Вот, - продолжала Мэй, вынимая руку из-под плаща, - для вас я тоже сделала, немного побольше. И тоже с цветами. Откиньте капюшон. Вам ее, конечно, нужно носить под волосами.
Афрейт какое-то мгновение смотрела в немигающие глаза девочки. Потом откинула капюшон, нагнула голову и подняла волосы. Мэй обеими руками затянула петлю у нее на горле.
- Так и носите, - сказала она, - плотно, но не туго.
В это время к ним подошел Гронигер, неся три миски и небольшой котелок с похлебкой. Мэй и ему рассказала про петли.
- Чудеснейшая мысль! - вскинув брови, сказал он с широкой улыбкой. - В самый раз для минголов, чтобы они поняли, что их здесь ждет. И песня, которой нас научил маленький капитан, тоже замечательная, правда?
Афрейт бросила на Гронигера косой взгляд и кивнула.
- Да, - сказала она, - слова прекрасные. Гронигер ответил ей таким же взглядом.
- Да, слова прекрасные. Мэй сказала:
- Жаль, что я его не слышала.
Гронигер раздал им миски и быстро налил густой, дымящейся похлебки.
Мэй сказала:
- Я отнесу Гейл ее миску.
Гронигер же грубовато буркнул Афрейт:
- Ешьте, пока не остыло. Потом немножко отдохните. Пойдем дальше, когда луна поднимется, хорошо?
Афрейт кивнула, и он, напыжась, зашагал прочь, весело напевая песню, под которую они весь день маршировали, - песню Мышелова, или, вернее, Локи.
Афрейт сдвинула брови. Сколь она помнила Гронигера, он всегда был человеком трезвым и довольно вялым, но сейчас в нем появилось что-то шутовское. Можно даже сказать, чудовищно-шутовское. Она медленно покачала толовой. Это появилось во всех жителях Льдистого - какая-то грубость, хвастливость и даже нелепость. Но, может быть, это усталость, сказала она себе, заставляет ее видеть все в искаженном и преувеличенном виде.
Мэй вернулась, они достали ложки и принялись за еду.
- Гейл решила поесть в носилках,- через некоторое время сказала девочка. - По-моему, они с Одином что-то придумывают.
И, пожав плечами, снова заработала ложкой. Потом опять заговорила:
- Я сделаю еще петли для Мары и капитана Фафхрда. Покончив с едой, Мэй отставила миску и сказала:
- Кузина Афрейт, как по-вашему, Гронигер - тролль?
- А что это такое? - спросила Афрейт.
- Так Один его называет. Это он сказал, что Гронигер тролль.
Из носилок выпорхнула возбужденная Гейл, не забыв, однако, задернуть за собой занавески.
- Мы с Одином придумали для нас марш! - объявила она, поставив в миску Мэй свою пустую посудину. - Он говорит, что песня другого бога хороша, но у него должна быть собственная. Слушайте, сейчас я ее спою. Она короче и поется быстрее. - Девочка сдвинула бровки и пояснила: - Как бой барабана.
И притопывая ногой, она запела:
- Марш, марш - по Гибельной земле. Марш, марш - смерть по всей земле. Смерть! Убей мингола. Смерть! Умри героем. Славная смерть! Смерть! Смерть!
С каждым словом голос ее становился все громче.