— Тогда можно будет их рвать и держать букеты дома. Однако кое-что беспокоило ее и в этот солнечный день: у Дженнифер резался первый зуб, ручки у нее были горячие, она то и дело плакала. Дома были книжка под названием «Первый год младенца», и Мэри уже прочла, что это дело нормальное и не стоит волноваться, но сомнения продолжали терзать ее.
— Не могут же они знать все… — сказала она, — те, кто пишет эти книжки. Ведь не у всех детей это проходит одинаково. Ну, почему она так плачет? Может, вызвать доктора Хэллорена?
— Пожалуй, не стоит, — ответил Питер. — Она очень хорошо грызет сухари.
— Но она такая горячая… Бедный мой ягненочек!
Она взяла ребенка на руки и начала гладить по спинке: Дженнифер, которая этого и добивалась, перестала кричать. Питеру на мгновение показалось, что он оглох.
— Думаю, ничего с ней не случилось, — сказал он. — Просто ей нужна компания. — Он чувствовал, что больше не выдержит этого после бессонной ночи, когда девочка плакала, а Мэри раз за разом вставала, чтобы ее успокоить. — Слушай, дорогая, — сказал он, — мне очень жаль, но я должен поехать в Министерство. В одиннадцать сорок пять я должен быть у адмирала.
— Сначала скажи, вызвать ли доктора.
— Я бы этого не делал. В книге черным по белому написано, что несколько дней ребенок может быть возбужден. Хотя… это тянется уже тридцать шесть часов. — «Боже мой, уже тридцать шесть часов», — подумал он.
— Но это может быть что-то другое… а вовсе не зубки. Рак или что-то еще. В конце концов, бедняжка не может сказать, где у нее болит.
— Подожди с этим до моего возвращения, — решил он. — Я вернусь к четырем, самое позднее — к пяти, и тогда посмотрим.
— Хорошо, — неохотно согласилась Мэри.
Питер взял канистры для бензина, поставил их в машину и поехал в Мельбурн, радуясь, что вырвался из дома. В тот день его не вызывали в Министерство, но он решил, что не мешает туда заглянуть. «Скорпион» покинул сухой док и снова стоял у борта авианосца, ожидая приказов, которых могло и не быть; туда Питер тоже решил заглянуть и при случае — только при случае — наполнить бензином бак «морриса» и канистры.
В это солнечное утро в приемной адмирала работала всего одна секретарша из женского вспомогательного корпуса. Она заявила, что с минуты на минуту ожидает прибытия лейтенанта Мэйсона, секретаря. Питер сказал, что в таком случае заглянет сюда еще раз, вышел из Министерства, сел в «моррис» и поехал в Вильямстаун. Там он поставил машину недалеко от авианосца и с канистрами в руках ступил на мостик, ответив кивком на приветствие дежурного офицера.
— Добрый день, — сказал он. — Капитан Тауэрс здесь?
— Кажется, спустился на «Скорпион», господин лейтенант.
— Я хотел бы набрать немного бензина.
— Сделаем, господин лейтенант. Оставьте канистры здесь… Бак тоже наполнить?
— Да, если можно…
Питер прошел через холодный гулкий корабль и по мостику с другого борта добрался до «Скорпиона». Дуайт Тауэрс как раз выходил на помост, и Питер отдал ему честь.
— Добрый день, господин капитан. Я приехал взглянуть, что здесь делается, и взять себе немного бензина.
— Бензина полно, — сказал американец, — а вот делается немного. И, пожалуй, делаться больше не будет ни сейчас, ни когда-либо позже. Вы привезли мне какие-то сообщения?
Питер покачал головой.
— По дороге сюда я заглянул в Министерство — там нет никого, кроме одной дамы.
— Значит, мне повезло больше, чем вам. Вчера я застал в Министерстве какого-то лейтенанта. Похоже, эта контора совсем захирела.
— У нее уже нет времени даже хиреть. — Питер взглянул на капитана. — Вы слышали об Аделаиде и Сиднее?
Дуайт кивнул.
— Конечно. Сначала это был вопрос месяцев, потом недель, а сейчас, я бы сказал, вопрос дней. Надолго они еще рассчитывают?
— Не знаю. Я бы хотел найти сегодня Джона Осборна, послушать самые свежие данные.
— В лаборатории вы его не застанете. Наверняка он возится со своей машиной. Вы же помните, что это была за гонка.
— Да, — сказал Питер. — Вы собираетесь на следующую… главную, на «Гран-При»? Насколько мне известно, это будет последняя, гонка в мировой истории.
— Трудно сказать. Прошлые гонки Мойре не понравились. Думаю, женщины на все смотрят по-другому. На бокс, борьбу… Вы сейчас обратно в Мельбурн?
— Хорошо бы… если я вам не нужен.
Не нужны. Мы уже ничего здесь не делаем. Пожалуй, я попрошу вас подвезти меня до города. Мой матрос Эдгар не явился сегодня со служебной машиной; наверное, тоже захирел. Если вы подождете минут десять, пока я переоденусь, я поеду с вами.
Сорок минут спустя они уже разговаривали в гараже с Джоном Осборном. «Феррари» висел на цепях; прикрепленных к потолку через систему блоков, передняя его часть и рулевая колонка были разобраны. Джон, одетый в комбинезон, помогал механику; впрочем, он держал машину в такой чистоте, что руки его сейчас были почти чистыми.
— Это просто здорово, что мы взяли запчасти с «мазерати», — серьезно сказал он. — Одна из рессор была совершенно изогнута. Но эти цапфы совершенно такие же: нам пришлось только просверлить в них чуть большие отверстия и вставить новые втулки. Если бы пришлось разогревать старую рессору и прямить ее кувалдой, я бы отказался от участия в гонке. Никогда не знаешь, что произойдет после такого ремонта.
— Вообще не известно, что может произойти на таких гонках, — заметил Дуайт. — Когда «Гран-При»?
— Я как раз спорю с ними об этом, — ответил физик. — Его назначили на субботу через две недели, то есть семнадцатого, но, по-моему, это уже слишком поздно. По-моему, стартовать нужно через неделю… десятого.
— Потому что оно все ближе?
— Да. Уже были случаи болезни в Канберре.
Этого я не слышал. По радио говорили, что в Аделаиде и Сиднее.
— Информация радио отстает по крайней мере на три дня. Чтобы не вызывать преждевременной паники. Но сегодня был один подозрительный случай уже в Олбери.
— В Олбери? Это же всего двести миль к северу!
— Именно. Потому я и считаю, что через две недели будет слишком поздно.
— Слушай, Джон, — спросил Питер, — сколько, по-твоему, времени нам осталось? Физик посмотрел на него.
— У меня это уже есть, у тебя тоже, да и вообще у всех. Все вокруг уже начинает насыщаться радиоактивной пылью. Воздух, которым мы дышим, вода, которую пьем, салаты, которые едим, даже ветчина и яйца. Теперь все зависит только от сопротивляемости каждого организма. Вовсе не исключено, что у некоторых, кто послабее, первые признаки появятся уже через две недели. А может, и раньше. — Он помолчал. — Поэтому я считаю безумием откладывать такую важную гонку до семнадцатого. Сегодня после обеда будет собрание комитета, и я скажу им это. Что это будет за гонка, если половину участников будут мучить понос и рвота! Тогда «Гран-При» завоюет тот, кто более устойчив к излучению. Но ведь смысл гонки не в этом.
— Конечно, — согласился Дуайт.
Он договорился пообедать с Мойрой Дэвидсон, поэтому вскоре попрощался и вышел из гаража. Джон Осборн пригласил Питера Холмса в Пастерский Клуб. Он вытер руки чистой тряпкой, снял комбинезон, закрыл гараж на замок, и они поехали через город.
— Как поживает твой дед? — спросил Питер по дороге.
— Они с приятелями уже значительно уменьшили запасы портвейна, — сказал физик. — Разумеется, здоровье его уже не то. Думаю, мы увидим его после обеда: теперь он приезжает в клуб почти каждый день.