На другое утро в газете появилось сообщение о катастрофе, постигшей самолет, вылетевший вчера из Мадрида в восемнадцать ноль-ноль. По неизвестной причине самолет взорвался в воздухе, когда летел над Пиренеями. Взрыв был так силен, что осколки самолета разлетелись на несколько километров от места катастрофы. Погиб весь экипаж и все пассажиры — всего сорок шесть человек. Двадцать восемь мужчин, двенадцать женщин, шестеро детей. В перечне фамилий погибших были супруги Шрамм и журналист Чарльз Уоткинс.
Не одну еще тайну Природы откроет нам луч света.
Переход от полутемной прохлады Пограничного управления к пышущей зноем улице был подобен опаляющей атомной вспышке. Здесь, в Оше, на крайнем юге Ферганской долины, белесо-голубое небо никогда не затуманивалось и вечное солнце беспрепятственно обрушивало на город потоки света и жары. Елена еще раз перечитала документ: он гласил, что ей, Елене Каржавиной, кандидату исторических наук, разрешается въезд в пограничную Горно-Бадахшанскую область Таджикской ССР.
Перейдя на противоположную сторону, Елена перепрыгнула через музыкально журчавший мутноватый арык и поспешила в пятнистую тень высоких неподвижных тополей. До вылета было еще три часа, и она пошла в сторону базара.
В этот полуденный час на улицах не было ни души; но базар, восточный базар, даже в 1976 году был по-прежнему средоточием кипучей жизни в любое время дня. Его красочная бестолочь слегка ошеломила Елену. Горы желтых дынь громоздились, как груда черепов в Верещагинском “Апофеозе войны”, прямо на земле, перемежаясь с терриконами зеленых огурцов и целыми полями ярко-красных помидоров. Многоголосый шум, пестрота одежд и лиц, разнообразие запахов — это воспринималось всеми чувствами сразу, как праздничная пляска первобытного племени, полная торжествующего экстаза самой Жизни.
— Эй, джолдос-кызым[14], — услышала она.
На разостланной кошме в тени наклонного навеса из молочного пластика сидел старик в черно-серебряной тюбетейке и ватном халате с вертикальными желтыми полосами.
— Ты из Москвы?
— Да, дедушка…
— А у нас что делаешь? — Коричневое лицо расплылось в улыбке, а два острых клинышка белоснежной бороды забавно сошлись вместе. — Не говори “дедушка”. Скажи: “Чолпонбай-ата”.
— Хорошо, Чолпонбай-ата. — Елена улыбнулась.
— Садись здесь. — Старик выбрал из кучи большую дыню, ловко вскрыл ее перочинным ножом и поставил перед Еленой. — У нас жить будешь?
— Нет, Чолпонбай-ата… улетаю туда. — Она показала на юг, в сторону Алая.
— На Памир летишь? Что там делать будешь?
Елена задумалась. Как ему объяснить? Там, на Памире, ей хотелось — нет, нужно было! — разыскать следы согдийско-афганской культуры, павшей некогда под безжалостным мечом ислама.
— А… я знаю, Аличур едешь, там большой дом стоит и еще… железный багатур Чон-Кулак. Ученые люди живут, звезды считают… Ты тоже ученая? Кызым-мирзо?
Елена знала об обсерватории в Аличурской долине и ее гигантском радиотелескопе, метко окрещенном местными жителями Чон-Кулак — Большое Ухо.
— Нет, Чолпонбай-ата… я еще не мирзо, учиться надо… Работать буду в Хороге, два месяца…
— А зачем по небу летишь? С неба только беркут много видит. На машине ехать нужно! Нашу землю посмотришь…
— А как ехать, Чолпонбай-ата? Автобус давно не ходит, только вертолет…
— Когда сядет солнце, мой внук Орсунбай поедет, он тоже в Аличуре работает… Автоджигит! — старик с хитринкой в умных глазах искоса глянул на Елену. Неожиданное словечко заставило Елену расхохотаться.
— Хорошо смеешься, счастливая будешь… Орсунбай за дынями приехал, обратно с ним поедешь… Он тоже немножко ученый, зимой в Киргизабаде учится… Писатель будет, как Чингиз Айтматов, по дороге тебе все покажет. Хочешь?
— Хочу, Чолпонбай-ата!
— Хорошо, молодец! — Старик потрепал ее по горячей щеке. — Иди отдыхай, а к заходу солнца приходи сюда, Орсунбай отсюда поедет… — Старик обернулся и достал небольшую шкатулку из нефрита. Открыв ее, он вынул черный полированный гребень китайской работы с четырьмя прямыми зубцами.
В верхней его части ровно белели шесть вертикальных рядов крохотных иероглифов.
— Возьми, кызым-мирзо, когда станешь ханум — в волосах носи. Он старый, как Чолпонбай, — принесет тебе счастье…
Елена бережно приняла подарок:
— Откуда это у тебя, Чолпонбай-ата?
Старик на мгновение задумался.
— Давно-давно лежит… Еще сто лет назад мой отец в Кашгар ушел, с Исмаил-беком… Потом вернулся, оттуда привез…
— Сколько же тебе лет, Чолпонбай-ата?
— Ой, много, кызым-мирзо. — Глаза старика собрались в лучистые щелочки. — Никто не считал… Худояр-хана хорошо помню…
— А что написано на гребне, знаешь?
— Нет, кызым… Ты ученая, потом прочитай, мне расскажешь…
Елена поблагодарила старика.
— Смотри не опоздай! — крикнул он вдогонку.
Очутившись в кондиционированной прохладе комфортабельного номера гостиницы “Ак Джулдуз” — “Белая Звезда”, Елена принялась изучать неожиданный подарок. Вещь, несомненно, была очень древней — вероятно, эпохи “Воюющих царств”. Прочесть надпись Елене не удалось: начертание иероглифов было незнакомым. Похожи были только “нан” и “сюэ”, но, вырванные из контекста, они не были понятными.
Она воткнула гребень в волосы и глянула в зеркало. Сочетание черного блеска с медью волос было гармонично и придало удлиненному лицу некоторую загадочность, сразу исчезнувшую, когда Елена показала язык своему отражению. Гребень был явно к лицу, но ускорять превращение в “ханум” почему-то не хотелось.
Потом она выглянула в окно. На дальнем горизонте бледно прорисовывались призрачные очертания снежных гор. Покрасневшее солнце почти касалось близлежащих скал Тахта-и-Сулейман; пора было собирать рюкзак.
Было около пяти утра, когда темно-зеленый “козел” Орсунбая Чолпонбаева, имея на борту “кызым-мирзо” Елену Каржавину, вскарабкался на последний серпантин перевала Талдык. После ночной гонки нестерпимо хотелось спать, и Елена то и дело клонилась влево.
— Эй, Лена-джон! — Веселый голос Орсунбая заставил ее поднять голову. — Закрой глаза, пожалуйста!
— Зачем?
— Ну закрой, прошу… Когда станем, выходи, потом открывай…
Елена послушно закрыла глаза. Когда машина остановилась, она нащупала ручку двери и сошла на перевальную площадку.
— Теперь открывай…
Она открыла глаза и тихонько ахнула. Внизу, словно изумрудное море, лежал неоглядный простор Алайской долины, вдоль которой красной коралловой нитью извивалась река. За долиной ступенями возвышались пестрые горы — выше, выше, выше, — увенчанные белыми льдами. Над ними голубело небо.
— Алай-Тоо, Заалайский хребет… Хорошо? — Орсунбай был горд красотой родного края. — Повезло нам: облаков нет и дымки нет… Это редко увидишь… Смотри хорошенько, сейчас дальше поедем… Реку видишь? Кызыл-Су, по нашему Красная река, по-таджикски Сурхоб, тоже Красная река… Она течет с перевала Кызыл-Арт, Красная спина, там земля красная… А вот там Сары-Таш, хороший лагман готовит старый Ли Чо… — Орсунбай загремел ведром, доливая воды в паривший радиатор, потом сел в машину и задернул “молнию” куртки. — Лагман знаешь? Как итальянские спагетти, — длинная лапша с мясом, очень вкусно… Есть хочешь? Потом опять быстро поедем, ночью дома будем. — Он говорил без умолку, то и дело поглядывая на Елену. У него было молодое загорелое лицо, веселые узковатые глаза и мальчишеская быстрая улыбка. — У нас остановишься, жить будешь, Чон-Кулак увидишь, как он звезды слушает… Сашу Ивантеева узнаешь…
Машина виток за витком мчалась вниз, взметая клубы белой пыли. Из кузова тянуло нежным ароматом спелых дынь.
— Но я не могу жить у вас, Орсунбай, — улыбнулась Елена. — Меня ждет работа в Хороге…