В этот момент в дверях гостиной возник господин Виноградов с бутылкой в одной руке и бокалом в другой.
— Кто-нибудь еще будет виски? Призракам не предлагаю!
— Ребенку спиртное нельзя! — рявкнула бабушка Фима, и ее любимый сын тотчас растворился за дверью.
Бабушка Фима вновь повернулась к призраку.
— Будут объяснения? — нежным голосом поинтересовалась она.
Видимо, Гайозет и рад был бы помочь, но совершенно не понимал, что происходит. В этом смысле Семен был с ним полностью согласен. Если бы спросили его, Семена, мнение на счет творящегося вокруг безобразия, вряд ли бы он нашел вразумительный ответ. Может быть, мир сошел с ума — и в этом конец света?
— Вы хотите, что я изложил историю с самого начала? — поинтересовался призрак.
— Я хочу, чтобы было понятно. — отрезала бабушка. — Все-таки, это вы просите у меня помощи, а не наоборот. Мой старушечий мозг привык к рационализму, знаете ли. И ему нужны доказательства. А без доказательств — какое мне дело до конца света?
В чем-то бабушка Фима была права, но Семен, хоть убейте, не мог понять, в чем именно. На всякий случай он торопливо вставил:
— И я тоже хочу знать, в чем дело! — а увидев взгляд бабушки Фимы, нацеленный на него, добавил. — Моя девушка только что пропала с бродячий волшебником! Я должен знать, что происходит.
Гайозет вздохнул.
— У нас так мало времени! — произнеср он.
— А вы попробуйте по-современному, быстро и кратко. — посоветовала бабушка Фима. — Многим помогает, знаете ли.
Гайозет вздохнул еще раз, обнажая при вздохе округлость грудной клетки.
— Ну, почему люди становятся доверчивыми только после смерти? — спросил он у воздуха.
— Потому что потом уже все равно. — подсказала бабушка Фима.
Гайозет закатил глаза, так, что не стало видно зрачков, потом потер полупрозрачные виски полупрозрачной кистью и сказал:
— Слушайте. И не говорите, что не слышали…
(история призрака Гайозета, не краткая, но современная)
Семьдесят лет назад жил-был на земле юноша, которого звали Станислав. Имечко родители выбрали не просто так, а потому что считали, что их сын обязательно должен вырасти интеллигентным и творческим человеком. Где-то они вычитали, что люди с именем Станислав обязательно становятся гениями: режиссерами, руководителями театров, художниками или писателями. Родителей устраивал любой вариант.
К их огромному сожалению, Станислав не проявлял признаков гениальности, да и талантом ни в одной из перечисленных областей не блистал. Зато любил Станислав читать книги и выдумывать странные штуковины. Еще он хорошо чертил. Иногда родители убеждали себя, что черчение — это почти что рисование, и от чертежей до гениальных полотен рукой подать, но, как показало время, надежды были напрасными.
Станислав окончил школу, распрощался с детством на холодном полу актового зала, в обнимку с горячей одноклассницей Машей, потом поступил в университет на физика-теоретика и занялся юношескими делами. То есть зажил в общежитии, принялся искать несложную работу, пристрастился к пиву, девушкам и видео кассетам с немецкими фильмами. Таланта, и тем более гениальности, за ним как-то не наблюдалось.
И вот однажды что-то произошло. Станислав вдруг стал замкнутым, съехал с общаги в собственную квартиру, подтянулся по основным предметам, а затем и вовсе пропал из виду. Многие однокурсники даже стали забывать о рубахе-парне, который за ночь мог осилить десяток литров пива, переспать за раз с тремя, а то и четырьмя девушками, и рассказывать пошлые анекдоты до самого утра. Многие видели его исключительно в университете, а потом Станислав исчез и оттуда.
Поползли слухи, что Станислав влип в какую-нибудь серьезную переделку и теперь скрывается. Некоторые утверждали, что он переспал с дочкой ректора, и тот расплатился сполна. Третьи утверждали, что видели Станислава в объятиях девушки на вокзале. Четвертые просто говорили, что, должно быть, Станислав умер.
На самом деле, никто и никогда не узнает правду.
Университетские друзья так и остались в полной уверенности, что Станислав, скорее всего, мертв. Родители объявили розыск, который не дал результатов. На квартире Станислава обнаружили его нетронутые вещи и огромное количество книг, связанных с магией и волшебством. Соседи говорили, что часто слышали, как Станислав включал на полную громкость радио и что-то забивал, сверлил, разбивал и пилил. Через полгода поисков, Станислава объявили пропавшим без вести, а потом и мертвым.
Еще через полгода в другом городе появился человек, которого звали Брокк. Это был уже не юноша, а крепкого телосложения мужчина, с темной бородкой и легкой сединой на висках. Он был очень похож на Станислава, но, пожалуй, мало кто мог бы узнать в нем бывшего студента-физика. А если бы существовала возможность заглянуть в его душу и разум, то многие бы ужаснулись…
Дело в том, что Станислав очень хотел стать гением. Ведомый родителями с самого детства, он думал, что стать гением — легко. Нужно только захотеть, и мир упадет к твоим ногам. В детстве все это представлялось настолько достижимым, насколько вообще можно было представить. Как шнурки завязать. Но в шесть лет Станислава отдали в школу искусств, где он пробыл месяц, пока не понял, что рисовать не умеет. Потом был кружок по музыке, где выяснилось, что у Станислава нет слуха (да и голос подкачал). После музыкального, была танцевальная школа, потом кружок по фотографии, потом кружок английского языка, плаванье, греко-римская борьба, сценического искусства… и еще множество других кружков и секций, в которых Станислав надолго не задерживался. Чем чаще он сменял очередной кружок, тем больше закреплялся в мысли, что гением ему не стать. Но ведь так хотелось обрадовать родителей! И, видимо, в то самое время где-то в глубине души Станислава что-то порвалось, и ранку заполнила пустота. Станислав рос и рос, и рана, наполненная пустотой, становилась все больше и больше. Станислав страдал от этой раны не меньше, чем люди страдают от ран внешних — ссадин, царапин, переломов. Он не знал, чем заполнить пустоту в душе. Ему невыносимо хотелось стать гением.
И, как это часто бывает в жизни, Станислав начал наполнять пустоту души ненавистью. Он ненавидел любое проявления таланта, потому что видел в нем собственное бессилие. Он ненавидел знаменитых певцов и музыкантов, он ненавидел художников, ненавидел писателей, поэтов, обладателей премий в области физики, теоретики, химии и множества других наук. Он начал воспринимать искусство в любом его проявлении как нечто враждебное, чуждое, ненавистное. Рана в его душе расширялась, но ненависти в ней становилось еще больше.
Станислав страдал. Он хотел доказать ненавистному миру, на что способен — но не знал как (и сам же убедил себя, что не может доказать, потому что ничего не умеет). Но как обратить на себя внимание? Как стать гением, если таковым не родился? Станислав стонал от боли и бессилия. В этом сером, бездушном мире он не мог сделать ничего, что было в его силах. Если уж он таким родился — то таким и останется навсегда. Что можно было изменить? Как можно было изменить?.. Однажды ему на глаза попалась книга по магии — в затертой бесцветной обложке, с тонкими листами на которых блестели капли жира, с плохо проглядывающимися буквами. Кто-то привез эту книгу в общежитие, и она гуляла из рук в руки, потеряв треть листов в туалетах, пока не попала к Станиславу. Он тоже начал читать ее в туалете, потом в комнате, потом вышел на ночь в кухню, где круглосуточно горел свет, потом пошел с ней утром на пары, и под конец ушел в парк, где провел целый вечер и пол ночи.
На следующее утро Станислав начал искать отдельную квартиру.
Никто не знает (и даже призраки расходятся во мнении) что именно вычитал Станислав в потрепанной книжке магии. А потом появились другие книжки, которые он собрал в своей квартире. Но ведь верно говорят — каждый видит то, что хочет увидеть! Станислав определенно чему-то научился. Он узнал, чем заменить ненависть в душе (а, может, выяснил, с чем ее следует смешать, чтобы получился неслабый коктейль). И, узнав это, сменил имя, сменил город и занялся делом.
Теперь его звали Брокк.
В первый же день своего появления, он направился в квартиру к известному художнику Афанасию Кривцу. Афанасия величали не иначе, как новой надеждой русского абстракционизма, хотя сам он скромно называл себя гениальнейшим художником. В тот день Афанасий Кривц собирался дописать новую картину, но появление Брокка смешало все его планы. Брокк предложил Афанасию Кривцу незабываемую сделку. Он, Афанасий, отдает Брокку свой талант художника, а Брокк, взамен, дает Афанасию бессмертие. Афанасий не читал Фауста, но заподозрил неладное. Нечасто, согласитесь, вам предлагают бессмертие в обмен на способность рисовать. Тогда Брокк достал из рукава пуговицу и продемонстрировал Афанасию нечто такое, от чего художник пришел в дикий восторг, и сделка состоялась.
В тот же день Брокк посетил еще троих (гениальных) художников города. А на следующий день занялся писателями. А еще через день — музыкантами. Брокк ходил по городу, будто продавец невиданных товаров, будто бродячий волшебник, предлагающий ненужные, но красивые безделушки, но еще лучшее сравнение — как Смерть, собирающая свою кровавую жатву.
Через неделю у Брокка скопилось полсотни талантов, а полсотни человек в городе обрели бессмертие.
Станислав был бы удовлетворен, получи он хотя бы десятую часть того таланта, что хранился за замками в съемной квартире Брокка. Но Станислава к тому времени уже не существовало. Ненависть к миру, заполнявшая пустоту его души, выплеснулась наружу и полностью поглотила молодого человека. Он бы не смог жить, когда по его венам текла ненависть. И он умер, уступив место другой личности. Собирателю талантов. Ненавистнику мира. Вот Брокку-то всегда всего было мало.
И он поехал в другой город. А потом в следующий. И еще в один. И дальше — по всему миру — обменивая талант на бессмертие. И все никак не мог насытиться. Однажды он решил, что его талантам угрожает опасность — паранойя это еще не самое страшное, что вылезло наружу из Брокка. Тогда он нанял двух телохранителей и наделил их талантами. Одному дал талант убивать, второму — обманывать. Еще через несколько лет Брокк приметил молодого паренька, в котором был скрыт полезный талант — воровать. Брокк взял паренька на воспитание и вырастил из него искусного вора.
А потом ненасытная душа Брокка захотела продолжения.
В какой-то момент он заперся в тесной темной комнате, где слабый свет от настольной лампы создавал гигантские тени, и решил испробовать накопленные им таланты в деле. Не стоит размениваться про мелочам. Используя обмененные таланты, он мог бы стать самым великим человеком на земле. Он покорил бы мир (да, что там говорить — мир бы сам упал к его ногам). Он бы оставил в истории неизгладимый след. Брокка и раньше искушали подобные мысли, рвущиеся из глубин души, но в тот день он не смог устоять. Брокк достал накопленные таланты (а копил он их без малого семь лет) и начал впитывать их, поглощать, сливаться с ними. Поначалу все шло хорошо, но талантов было множество, а Брокк оказался не таким резиновым, как хотел. Но сущность его, ненасытная рана в душе, требовала продолжения, не давала остановиться. И когда талантов набилось так много, что они уже не помещались в сознании, когда Брокк почти полностью потерял над собой контроль и рухнул на колени под весом гениальнейших задумок и образов, которые роились в его голове, будто взбесившиеся пчелы, случилось нечто совсем необъяснимое. Воображение Брокка, питаемое талантами, создало Храм Зеркал и Улыбок — место в выдуманном им мире, в глубине его сознания, где сам Брокк мог стать тем, кем хотел — гениальнейшим из всех людей. Только в Храме он мог применить любой из своих талантов: написать гениальную книгу, нарисовать гениальную картину, построить гениальную галерею — все, за чтобы он ни брался в Храме, становилось гениальным. К сожалению, за пределами Храма Брокк оставался все тем же обыкновенным человеком. Но ведь он не хотел быть обыкновенным. Он хотел стать гением! И Брокк отправился в добровольную ссылку в воображаемый Храм Зеркал и Улыбок — ушел, чтобы никогда не вернуться. Храм был отличной альтернативой серому и беспросветному миру, в котором, как считал Брокк, нет ему больше места.
Брокк мог бы остаться в Храме навсегда. Его воображение создавало самые причудливые образы, с помощью которых Брокк выстраивал новые мансарды, коридоры, целые этажи. Миру было бы наплевать на его воображение, а Брокку было бы наплевать на мир. Но так уж вышло, что в своих опытах по обмену талантов на бессмертие, Брокк допустил небольшой просчет. Скорее всего, что- то он не дочитал в своих книгах по магии, или стал трактовать некоторые вещи немного не так, как следовало бы (а, может, перепутал один-единственный ингредиент, создавая первый штамм бессмертия). В общем, следует вернуться к Афанасию Кривцу, гениальному художнику, и на его примере объяснить, что произошло.
После того, как Афанасий Кривц стал бессмертным, но совершенно разучился нормально рисовать и ценить красоту рисунка, он ощутил в душе странную, пугающую его пустоту. Дело в том, что Кривц ХОТЕЛ рисовать еще. Он ПОМНИЛ, каково это — создавать из смешанных красок весенний закат или снежные горы, падающий лист или надвигающуюся бурю. Глава Кривца цеплялись за каждый белый лист бумаги, его руки перебирали кисточки в стаканчике — они тоже хотели рисовать. Кривц начал страдать от собственного бессилия. Он запил, потом перешел на наркотики, несколько раз пытался покончить жизнь самоубийством, продал дом, чтобы тот не напоминал ему о прошлой профессии, и даже переехал в другой город — но во сне он продолжал рисовать так же хорошо, как и много лет назад. И, просыпаясь, Кривц хватал блокнот и карандаш, делал несколько кривых, дрожащих линий, рвал тонкую бумагу и плакал. Когда-нибудь должен был наступить предел. Отчаяние не бывает бесконечным. И в какой-то миг отчаяние Кривца достигло критического предела, после преодоления которого вернуться уже невозможно. Он взял блокнот и карандаш, сел на ступеньках у безымянного продуктового магазина и начал рисовать какую-то невразумительную чушь. Кривц видел, что у него ничего не получалось, но продолжал рисовать, стиснув зубы до такой степени, что заболели скулы. И невообразимая чушь на листе вдруг заискрилась и соскочила к Кривцу на колени. Дышать Кривцу стало легче. Он взял в ладони произведение своего бесталанного искусства и назвал ЭТО волшебством. И в тот же миг в рациональном и будничном мире, среди законов физики, среди логики, действий и противодействий возникла магия.
Это была не такая магия, какую применил Брокк. Это была свободная, чистая, никем не управляемая магия. Она вспыхнула и наполнила собой воздух. А Кривц ощутил, пусть и на короткое мгновение, легкое удовлетворение от проделанной работы…
Это происходило не только с Кривцом. Многие талантливые люди, которые так безрассудно променяли свои способности на бессмертие, рано или поздно доходили до пределов отчаяния и искали спасение в том, что они раньше так хорошо умели делать. Кто был музыкантом — неумело дергал струны гитары, писатели — неловко складывали слова в несуразные предложения, поэты — искали рифмы. И каждый из них, может быть против воли, а, может, подчиняясь неведомым законам, открыл путь магии. Ведь магия подобно искре, зарождается от ударов двух камней — отчаяния и желания…
— Неплохая предыстория. — пробормотала бабушка Фима, поглядывая на часы. — Надеюсь, мы скоро перейдем к той части, где все объясняется, верно? Пока я не очень улавливаю, при чем тут конец света.
— Вас не удивляет моя история? — удивился Гайозет.
— Меня удивляет. — вставил Семен.
— Когда я работала в одном секретном отделе, мы поймали врага народа. — многозначительно произнесла бабушка Фима. — Им оказался бродячий волшебник. Он не стал долго упираться и рассказал все, что знал о магии. Вот примерно ту же самую историю, что я слышала сейчас. Мы решили, что это выдумка и отправили волшебника на север.
Призрак повернулся к бабушке Фиме и страшно ухмыльнулся.