Он так и не узнал, ответил ли ему тесчим. Он даже не повесил трубку просто перестал держать ее и зашагал обратно к дому. Через абсолютно пустые переулки, мимо все тех же зомби в телефонных будках, мимо холодных темных витрин и пустых глазниц ночных окон, и ноги его уже заплетались, а светофор презрительно плевался ядовитой желтой слюной, попадая в замерзшие лужи и в зловещую россыпь бутылочных осколков возле мусорных баков. И почему-то было очень страшно наступить на эти осколки.
Однажды Редькин измерил шагами расстояние от булочной на углу до их подъезда - двести метров получилось без малого. Так сколько же времени следует затратить, дабы покрыть столь скромное расстояние? Оказалось, безумно много. Проклятые двести метров растягивались, удлинялись, закручивались в спираль, замыкались кольцом, размыкались вновь и противно наматывались на ноги, при этом большие деревья в школьном дворе зябко скукоживались и втягивали ветви внутрь стволов, как улитка втягивает рожки, стены домов колыхались студнеобразно, а стекла во всех окнах вдруг стали надуваться огромными радужными пузырями. Задевая друг друга, они лопались и осыпались на тротуар мелким шелестящим крошевом, и эти странные хлопья были так легки, что порою не достигали асфальта, а принимались кружиться в воздухе, словно бабочки, потом слипались в крупные пушистые снежинки и залетали за воротник, от чего делалось холодно, колко и неуютно...
Справа от Тимофея резко взвизгнули тормоза, водитель высунулся из окошка и спросил:
- Эй, Редькин, а чегой-то ты тут делаешь?
За рулем сидел Майкл.
- Тебя ищу, - сказал Тимофей просто.
- Считай, что нашел. Садись.
- И куда мы?
- Далеко, - сообщил Майкл серьезно и грустно.
- Тогда мне надо зайти домой. Вон же мой подъезд.
Вербицкий внимательно оглядел переулок и резюмировал:
- Не советую.
- Почему? - тупо спросил Редькин.
Майкл ответил фразой, достойной голливудского героя:
- А ты оставил дома что-нибудь такое, ради чего имело бы смысл рисковать жизнью?
- Нет, - сказал Редькин.
- Тогда - поехали!
И это прозвучало бодро, почти по-гагарински.
- Деньги я тебе привез, - поведал Майкл, лихо стартуя с места. - На первое время хватит. На, посчитай.
Пачка была увесистой, и Редькин испуганно спросил:
- Сколько тут?
- Двадцать с половиной штук.
- Чего? - совсем уж глупо переспросил Редькин.
- Тугриков, - засмеялся Майкл, а потом великодушно разъяснил: - Ты пойми, общая сумма, которую они мне отдали, восемьдесят две. Двадцать пять процентов тебе.
- Почему двадцать пять?
- По прецеденту. Я, например, когда издавал первую книгу Мишки Разгонова (это еще в перестройку было), заработал на ней как издатель втрое больше автора. Мне кажется, это нормальная доля для уважаемой мною творческой личности. На западе считают от тиража, а я считаю от собственной прибыли - так понятнее.
- Постой, а я у тебя тоже творческая личность?
- Конечно! Еще какая! Без твоего абсолютно сумасшедшего сценария я бы никаких денег не получил. Это ж надо было - начать разбитой "Нивой", а закончить международным наркосиндикатом. То есть ты даже на этом не остановился, сценарий-то дальше покатил. Но я теперь выхожу из игры, и тебя беру за компанию. Понимаешь?
- Ничего не понимаю, - признался Редькин честно.
- А тут и понимать нечего. Просто я привык трезво оценивать собственные возможности. Огромные бабки, Тим - это уже беда, и я в такие игры не играю. Почему тебя за собой тащу? Это посложнее. Но ты сам рассуди: здесь в ближайшие две недели спокойно жить тебе не дадут. А потом, когда все устаканится... тогда и будем решать. На детей и тещу, если я правильно понимаю, тебе наплевать, а Маринке обязательно позвоним, как только в безопасном месте окажемся.
Редькин даже не спросил, что это за место такое, сразу подумал о жене и сказал:
- С Маринкой у меня полный разлад.
- Да ты что?! - не поверил Майкл и, как ему показалось, изящно пошутил: - На почве секса и психосинтеза?
- Ага, - кивнул Тимофей. - Она меня с любовницей застукала.
И увидев, как полезли на лоб брови Майкла, бесцветным голосом изложил свою историю - коротко, но достаточно образно. Получилось что-то вроде пошлого анекдота: "Возвращается жена из командировки, а муж в постели с водопроводчицей..."
Майкл долго с уважением молчал, потом выдал дежурное определение:
- Да, братец мой, это головная боль.
- А не беда? - тревожно спросил Редькин, уже усвоивший терминологию Вербицкого.
- Нет, Тим. Я думаю, она простит тебя. Двадцать один год вместе шутка ли? И между прочим, недельки две разлуки для вас обоих только на пользу. А к тому же, - Майкл внезапно оживился, - пока мы вместе, Тим, есть шанс еще какую-нибудь аферу провернуть.
- Не надо, - жалобно попросил Редькин.
- Зря так говоришь, - пожурил Майкл. - У меня столько хороших дел сорвалось из-за этой срочной эвакуации! Тяжело будет все скомпенсировать. Но... ничего не попишешь - жизнь дороже! Знаешь, сколько человек вокруг твоей "Нивы" укокошили?
- Знаю, я считал - четверых.
- А вот и неправильно. Ты самого первого не сосчитал. Помнишь, в день аварии выстрел раздался во дворе? Ты еще мне говорил тогда, что это, наверно, милиция при задержании хулиганов пугала. Хулиганы, пожалуй, и впрямь испугались. Но огонь там открыла не милиция, стреляли по тому, четвертому, который сидел в машине, а потом, как ты мне сказал, слинял куда-то. Слинял он, как выяснилось, на тот свет, потому что был единственным трезвым в машине и сидевшему за рулем Сашке Кусачеву инструкции выдавал. Молодой был парень, но уже штатный офицер ГРУ, а убирали его свои, потому и уложили без проблем - с одного выстрела... Знаешь, Тим, я когда докопался до всего этого, хотел сразу твое дело бросить. Кисло мне стало, ох, как кисло! Но потом удалось понять, что грушники охотились не на тебя. А на этого немца в "фольксвагене", просто Кусачев уж слишком пьян оказался и вообще не по тому переулку поехал. Представляешь, не с той стороны лупил, немца поэтому только напугали, а тебя - всмятку! Выходит, и в военной разведке теперь бардак!
Майкл тараторил без умолку. Редькин едва успевал схватывать смысл. А они уже мчались по Ленинградке, не слишком соблюдая правила, гаишников, однако, Вербицкий отслеживал с предельной внимательностью.
- Ну, и куда там дальше мой сценарий поехал? - решил уточнить Редькин.
- Куда? - улыбнулся Майкл. - А туда, где счет идет уже не на миллионы баксов, а на миллиарды и сотни миллиардов. Наличными. Не веришь? Я раньше тоже не верил. А помнишь в девяносто четвертом Мавроди был. Интересный пассажир. Думаешь, от него хотели народ защитить, когда всю эту пирамиду обрушили и спецназ для ареста подключили? Да на народ этим гадам всегда наплевать было. Просто "мавродики" мало-помалу превращались во вторую национальную валюту, а это тебе, браток, уже не финансовые махинации - это реальная власть над экономикой. Но заметь: делиться властью не хочет никто и никогда. Вот тут "МММ" и не стало.
Майкл сделал паузу и грустно вздохнул.
- Я, между прочим, на том обвале потерял двадцать пять штук грин. Обидно? Еще как обидно! Вместе со всем народом ночевал тогда у костров на Варшавке, потом обозлился и хотел прорваться наверх, мол, люди добрые, это ж у вас мелочевка, а у меня-то, у меня - огромные деньги! Хорошо со мной в тот день Шурик был. Он по секрету так мне и шепнул: "Майк, успокойся. Ладно? Я уже ходил туда, а у меня, чай, побольше будет - триста штук баксов в акциях лежит". "Ну и что?" - спросил я. "А ничего. Там на тех, у кого меньше пол-лимона, даже не смотрят. Собственные отряды самообороны вкладчиков за кордон не пускают, об охране "МММ" и речи нет". "И сколько же нужно "мавродиков", - интересуюсь я, - чтобы с тобой руководство говорить стало?" Шурик мне не ответил, но он слышал, как там одному сказали: "Парень, иди отсюда со своими шестью лимонами. Не смеши людей, тут, братан, такие бабки зарыты!.." Вот так, а ты говоришь, не бывает на руках миллиардов. Бывают. Особенно у нас в стране. Здесь все бывает. Бюджет у России скромнее, чем у Бельгии, а на руках у братвы существенно больше зеленых, чем у Всемирного Банка.
- Но я так и не понял, во что я вхлопался, Майкл.