До поворота на Шереметьево они оба напряженно молчали, но ничего подозрительного не случилось: ни перехвата, ни хвоста, ни кордонов на развязке. А Редькин даже украдкой посматривал в небо, ведь один раз его уже останавливали с помощью вертолета.
- Кажется, обошлось, - выдохнул Майкл километров через пять.
И в ту же секунду телефон запел снова.
Обесточенный аппарат валялся теперь между ними на маленьком столике позади ручки передач, и они оба повернули головы одновременно.
Майкл резко затормозил, едва ли не юзом полетел к обочине и только чудом выровнял машину. Он смотрел на родной мобильник, как на гигантского скорпиона, сидящего верхом на гранате с только что выдернутой чекой.
- Как это может быть?! - проговорил Майкл страшным свистящим шепотом, словно боялся спугнуть сошедшую с ума телефонную трубку, на которой без всякого электричества весело сигналил зеленый индикаторный огонек.
А Редькин уже сообразил. У него был друг, закончивший вместе с ним МВТУ и занимавшийся потом всю жизнь системами дальней связи. Так он однажды рассказывал о "питающем сигнале" (так это, кажется, называлось), который на радиочастоте вместе с информацией передает энергию для включения обесточенного абонента. Это была страшно дорогая военная разработка. Но это был факт современной науки, а не мистическая жуть, и Тимофей спокойно объяснил суть дела Майклу, тихонько рулившему вдоль по правому ряду. Однако Майкл почему-то занервничал еще сильнее. Неисправность, даже фантастическая, в собственном телефоне устраивала его больше, чем чьи-то колоссальные деньги, затрачиваемые на контакт с ним, Вербицким, через космические спутники связи.
- Тогда тем более не стоит брать трубку, - сказал он тихо, будто их уже могли слышать.
Впрочем, чем черт не шутит - раз у этих орлов такая техника!
Редькин придерживался принципиально другого мнения, Он схватил трубку, торопясь опередить Майкла, и нажал кнопку. Однако сам не сказал ни слова, а просто слушал. Слушал и улыбался. Как идиот.
Вербицкий смог выдерживать это ровно десять секунд. Потом выхватил у Редькина мобильник со словами:
- Что ты творишь, придурок?!
И швырнул аппарат в приоткрытое окошко на шоссе, после чего резко прибавил газу.
- Все в порядке, - тихо проговорил Редькин.
- Что в порядке?! - заорал Майкл. - Что он сказал тебе, этот проклятый тесчим?!
- А это был не он.
Тимофей продолжал блаженно улыбаться, и Вербицкий позволил себе предположить (ведь в эту ночь происходили самые невероятные вещи):
- Это была твоя Юлька.
Редькин расхохотался так, что стало слышно если не в Шереметьеве, то уж в ближайшем поселке - точно.
- Мне нравится ход твоих мыслей, Майкл! А в Твери, как там с девочками, не знаешь?
- В Твери с девочками хорошо, - машинально ответил Майкл, - в Твери без девочек плохо. - А потом словно проснулся: - Кто это был?!
- Это был Разгонов. Он сказал мне: "Привет, Вербицкий, жаль, что сейчас совершенно некогда разговаривать. Я еще буду в вашей, то есть нашей Москве. А сейчас передай Тимофею, пусть он больше не переживает из-за рукописей. Они теперь никому, кроме меня, не нужны. Все в порядке".
- Вот черт! - взревел Майкл. - "Сименс"! Последней модели! Новье! Шестьсот пятьдесят баксов! Сам выбросил на дорогу...
- Не плачь, - утешал его Редькин, я тебе новую куплю, у меня теперь денег много.
Часть вторая
ОХОТА
ЗА МЕНТАЛЬНЫМ
БАРМАЛЕЕМ
Глава первая
ДВОЙНОЙ УДАР
День не заладился с самого начала. Накануне я проработал до пяти утра и проснулся уже после полудня, когда Белки с Андрюшкой и след простыл. Аппетит я ощутил неожиданно зверский, и пить кофе с бутербродами из ростера показалось просто скучновато, а готовить что-то более существенное элементарно лень, в общем, я решил проехать в центр, до станции Цоо, и, выбрав наугад один из миллиона берлинских ресторанов, - главное, чтобы на вид посимпатичнее - приступить там сразу к обеду, минуя завтрак. Я постоял минут пять под душем, потом сгрыз большое желтое яблоко, которое не утолило, а лишь усугубило голод, чего я, впрочем, и добивался.
А вот в гараже меня ждал маленький сюрприз. Там стоял почему-то лишь новехонький Белкин "опель-Вектра". И с какой радости она решила, что для поездки с сыном в Дрезден нужен именно мой полноприводный "субару-Форестер"? Это уже потом я узнал, что, изучив утром какой-то старинный путеводитель, мои лихие путешественники, не меняя направления, слегка изменили планы и махнули в Саксонские горы, имея конечной точкой маршрута знаменитую крепость-тюрьму Кёнигштайн. Андрюшка как увидал на гравюрах могучие стены, вырастающие прямо из скал, смотровые башни, пушки, подземелья и подъемные мосты надо рвом, сначала даже не поверил, что это все до сих пор цело, но Белка разыскала ему современную фотографию в другой книге, и тут уж им стало не до Дрездена - при всем его великолепии отложили на следующий раз. Ну а в горах они вволю полазили по торчащим из земли корням, каменистым осыпям и прочему бездорожью, романтично петляя меж деревьев и подпрыгивая на больших валунах. "Форестер" показал все, на что способен, от "Вектры" в аналогичной ситуации, пожалуй, бы просто ничего не осталось. Но я это все действительно узнал позже, и, узнав, даже порадовался стечению обстоятельств, а в ту минуту отчего-то недоброе предчувствие кольнуло в сердце.
Есть, однако, хотелось невыносимо, поэтому я решительно выкинул всякую тревожную чушь из головы и не стал звонить Белке - к чему дергать посреди дороги людей, отправившихся отдохнуть и развлечься? Ведь она точно так же может позвонить мне. Короче, оставив дом на кота Степана, я потихонечку тронулся. Из нашего поселка иначе как потихонечку не выберешься, брусчатка кругом. Зато уж, вырвавшись на широкую улицу, летящую вдоль парка и больше напоминавшую загородное шоссе, я и разогнался по-загородному. Машин здесь всегда бывало немного, а о пешеходах и говорить не стоило.
День выдался прохладный, и вообще погода явно портилась: тучки, уже закрывшие солнце, собирались в большую хищную стаю и готовили какую-то пакость вроде мелкого, противного дождика. Настроение, однако, сохранялось преотличнейшим.
И вот на углу Адлергештель и Дёрпфельдштрассе я чисто по-московски поддал газу на мигающий зеленый, а на перекресток влетел уже, как говорят в Германии, "на темно-желтый" (аналог нашего выражения "на бледно-розовый"). Место это просторное, видно далеко в любую сторону, потому я и лихачил. И все бы ничего, да только слева ехал еще один такой же джигит. Я увидел его, тормознул, даже руль чуть вправо вывернул, но столкновения избежать не удалось. Роскошная белая "бээмвуха" семисотой серии, даже не попытавшись маневрировать, влепилась мне в крыло, аж капот вздыбился. В тот же миг передо мной надулась ненужная в данной ситуации подушка безопасности (вот, черт, они же одноразовые, новую придется покупать, а это щестьсот марок!). Я повернул ключ, на всякий случай обесточивая все системы, осознал, как мне, в сущности, повезло, и первым делом набрал номер своего страхового агента. Собственно, оно же стало и последним моим делом - все необходимое довершит Клаус, то есть этот самый агент.
"Вот и пообедал! - горькой досадой промелькнуло в голове. - До ресторана теперь нескоро доберусь". О том, что это могло быть намеренное покушение, думать не хотелось, только правая рука автоматически нырнула под пиджак, нащупывая в кобуре пистолет. Еще для подобных случаев у меня имелось удостоверение сотрудника германской разведки БНД. Это совсем не то же самое, что гэбэшная ксива в Москве - дорожная полиция Берлина строга ко всем в равной мере, но благодаря довольно долгому влиянию старшего брата Советского Союза - для некоторых немецких граждан представитель спецслужбы все-таки является человеком высшей касты. Однако сейчас с волшебной пластиковой карточкой торопиться явно не следовало.
Водитель "БМВ" выскочил первым и уже подбегал ко мне. Личность оказалась колоритная: бритая голова, торчащая из могучих плеч практически при полном отсутствии шеи, волосатые ручищи, кожаная жилетка поверх футболки защитного цвета с глубоким вырезом, килограммов пять золота в виде цепей, браслетов и перстней и дорогие брюки из мягкой материи, очень удобные во время драки. Боец. Профессионал.
"Во всем мире они одинаковые: что в Марьиной Роще, что в Бронксе, что в Кройцберге..." - успел подумать я. Но тут-то и выяснилось, что мой новый знакомый как раз не из Кройцберга, а скорее откуда-нибудь из Балашихи.
- Ну ты даешь, братан, ну ты попал сегодня на бабки! - чувства распирали парня, и он выдал это на чистом русском.
А может, он еще вчера ложился спать в Москве или провел ночь в казино среди условно одетых девочек, а сегодня с бодуна, не слишком различая Шереметьево и Шёнефельд, двинул по автобану на запах денег. Когда ему было разбираться, по какому именно городу шуршат широкие мягкие колеса?
Что ж, пора тебе, брат, напомнить об этом!
На хорошем "хох-дойче" медленно и предельно вежливо я объяснил своему обидчику, что именно мой автомобиль был для него помехой справа, поэтому при прочих равных условиях - попал-то как раз он, а не я.
Верзила, увешанный золотом, не понял, кажется, ни слова, только интонации схватывал, как большая умная собака. Безусловно, отметил он и мою правую руку за пазухой, и уверенное выражение лица без малейшей толики растерянности или страха. В общем, он стремительно сбавил обороты и, почти извиняясь, сообщил:
- Ихь не шпрехен по-вашему. Дойч - ноу!
Вот тут уж и я счел возможным переходить на русский:
- А коли не шпрехен, так и не выёживайся. Думаешь, если у меня простенький "опель", а ты весь в голде и на таком "байере" рассекаешь, значит самый крутой, что ли? Ты на меня крошки-то не сыпь и фантиком не шурши! Значит, говоришь, тебя помяли, а я на бабки попал? Тоже мне нашелся фуцин! Обидели мышку! Написали в норку!.. Значит, так: пять штук марок на капот - и свободен!
Совершенно обалдев от родной лексики и моего бешеного натиска, парень прошептал:
- У меня нет марок, только баксы.
- Ну вот, - обиделся я, не выпуская из рук инициативы, - значит, мне еще с твоей зеленью по здешним банкам бегать.