- А машина у тебя в порядке? - поинтересовался Женька, вложив максимум подтекста и в этот вопрос.
И тут я вспомнил, что машины у меня нет совсем. Я же приехал домой на электричке, а Белка вернется только к вечеру.
- Пойдем до шлюзов пешком, дорога приятная, а там вообще дивное место! Я просто обязан тебе его показать!
- Прекрасная идея, - буркнул Кедр, - особенно если учесть, что на улице дождь.
- Ерунда, - возразил я, - у меня зонтик есть. И вообще, оттуда возьмем такси - здесь-то все равно никто не ездит - и махнем к тебе в отель.
- А ты уверен, что я остановился в отеле? - спросил Жуков.
- Тогда где же? - обалдел я.
- Вообще нигде, нет у нас времени, брат, останавливаться. Всегда в движении, понимаешь...
- "Старость меня дома не застанет - я в дороге, я в пути!" - исполнил я, подражая голосу Владимира Трошина. - Врешь ты все, в костюме берлинского мусорщика из другой страны не прилетают.
- А я переоделся в клозете аэропорта Тегель...
Вот такой чудесный, очень содержательный диалог, если не сказать дуэт, мы и вели, покуда петляли меж домов поселка, но это была уже явная перестраховка: видимой слежки за нами не наблюдалось, а направленные микрофоны, бьющие на сто метров и дальше - это уже явная экзотика.
- Ну, и в чем же дело? - поинтересовался, наконец, я, когда всякое жилье осталось позади и мы бодро зашагали по идущей через парк пустынной Годберзенштрассе.
- Они нашли твой тайник, - сообщил Кедр бесцветным голосом.
- Какой тайник? - обалдел я.
- Тот самый.
Господи! Но это же полный бред. Тайник в действительности был не мой, а малинский, сконструированный в его квартире чуть ли не пятнадцать лет назад, ну, в общем, сразу же, как Сергей возглавил российский филиал службы ИКС. На черта он был ему нужен - этот шкафчик в сортире - не понятно. Там отдыхали какие-то тетрадки Малина с его юношескими виршами, размышлениями, черновиками переводов, а также пара шифровальных блокнотов сомнительной актуальности и один деловой ежедневник. Именно в нем Кедр и обнаружил предсмертное стихотворение Ясеня в те страшные августовские дни. До сих пор не понимаю, как это у профессиональных чекистов хватило ума, изучив весь набор чудаковатых бумаг, положить их обратно практически в полном объеме? Только шифровальные блокноты пунктуально сдали в архив по описи. Остальное не тронули, словно сакральные символы, погруженные в своего рода гробницу. "Все-таки в нашей доблестной службе по преимуществу состоят шизики, а не контрразведчики", - подумалось в очередной раз.
Дальше было еще интереснее. Как известно, в "своей" квартире, прожил я меньше недели. Но Верба сразу показала мне, где именно Сережа хранил самые интимные рукописи и документы. Я тут же заявил: "Значит, теперь там будут лежать мои наиболее интимные рукописи и документы". Татьяна не возражала (дурак дурака видит издалека), и я торжественно упрятал под хитрый гэбэшный замок с тонкой электронной начинкой свою недописанную повесть студенческих лет, дневниковые записи и стихи - все самое трепетное, что было посвящено Маше Чистяковой. А малинское хозяйство, дерзнув потревожить святыню, переселил в ящик письменного стола. "Слушай, - сказала тогда Верба, - не третируй меня больше этим. Ладно? Кажется, мы уже обсудили с тобой все, что касалось моей подруги Машки". "Все, да не все, - возразил я, - нам еще предстоит съездить в Шамони и подняться на Монблан". "Хорошо, - сказала Татьяна, она читала мою незавершенную рукопись и прекрасно понимала, о чем идет речь. - Только не сейчас".
Этот разговор происходил в самом конце декабря девяносто пятого. Все вокруг рушилось на глазах, нас обложили, нас отстреливали по одному, а Дедушка Базотти, впавший в маразм, был уже не столько защитой, сколько обузой - в общем, самое время устраивать прогулку на альпийский курорт... Потом московский период моей жизни резко оборвался. Багамы, Неаполь, Колорадо, Майами, Женева, Берлин...
И вдруг появляется Кедр и объявляет, что в моей бывшей квартире найден тайник и это полнейший атас.
- Ну, извини, друг, ну, некогда мне было по сортирам лазить, когда за нами через весь город спецназ гонялся, и Тополь увозил в Шереметьево на бэтере. Малинские документы мы с Вербой, помню, успели в сумки упаковать кто знает, что еще в них могло обнаружиться, - а уж мои полудетские литературные опусы, извини, бросил где попало.
- Не где попало, - поправил Женька, - а оставил в специальном тайнике, организованном по высшему разряду.
- И что из этого? - спросил я.
- А то, что, когда подобные тайники вскрывают люди, не имеющие ключа, в данном случае нынешний обитатель твоей квартиры, сигнализация пищит очень громко. Так, что слышно становится в весьма солидных кабинетах. На нашей любимой Лубянке этой музыкой насладились по полной программе.
Я прикусил язык. Как же мне не пришла в голову такая элементарная вещь? Полюбопытствовал:
- И когда?
- Ровно две недели назад.
- Это много.
- Еще бы! - Кедр усмехнулся.
- И что же успели сделать наши друзья из ФСБ?
- Ну, сначала они, конечно, хотели выехать немедленно и разобраться во всем на месте. Выехали. Но, слава Богу, в команде были не лохи какие-нибудь, а настоящие профи, они-то и заметили за твоей квартирой очень серьезную наружку. Наружка оказалась мафиозной, но режиссировали бывшие коллеги из Седьмого главного управления - по почерку ребята узнавались на раз, а справки навести недолго. Ну, фээсбэшники и затаились, конечно, а пока расставляли посты, аккуратненько так расставляли - просто блестящая работа, доложу я тебе, - наткнулись на профессионалов еще покруче: выяснилось, что эту же квартиру, то есть малинскую бывшую хату в Лушином переулке пасет не кто-нибудь, а спецотдел внутренней контрразведки ГРУ. Этих никто бы в жизни не заметил, если б не специальная система отработки точек наблюдения, которую лет пятьдесят назад, так уж вышло, готовили для КГБ и ГРУ одни и те же люди. В общем, комитет там увяз. Доклады пошли на уровне министров, лидеров думских фракций и паханов на зонах.
- Шутишь? - спросил я с ноткой надежды в голосе.
- Нисколько, - обрезал Женька. - Говорю совершенно серьезно. Нет времени шутить, если ты тут в своем Берлине перестал понимать, что в России иной пахан зоны поважнее министра юстиции будет, так я тебя, дармоеда, в Урюпинск переселю.
- Виноват, исправлюсь, гражданин начальник, - рапортовал я и удостоился еще одного осуждающего взгляда.
- Короче, - сказал Кедр. - Охота за содержимым твоего тайника приобрела характер политической акции всемирного значения. Доблестные наследники генерала Григорьева (а их на Лубянке осталось сильно больше, чем хотелось бы) воспылали желанием доказать, что в Лушином переулке жил с августа по декабрь не Малин, а совсем наоборот - писатель Разгонов. Каким-то образом - вероятнее всего, путем примитивного прослушивания телефонов - им удалось узнать, что в тайнике лежали рукописи именно Разгонова, а не Малина. Понимаешь, друг мой, насколько это важно для ФСБ?
- Даже сегодня? Спустя два года? Да неужели? - искренне удивился я.
- Еще как, - сказал Кедр. - Мы же их кинули два года назад. Грубо так кинули. Они обиделись смертно и теперь закусили удила. Какой-нибудь Шлюхин в Думе или Жабостьянов на Лубянке спят и видят, что вот они, наконец, доказали себе и всем, мол, в августе девяносто пятого убили Малина. А не Разгонова.
- Господи! Да почему это до сих пор так важно? - еще раз усомнился я.
- Сегодня, - сказал Кедр, - это еще важнее, чем было тогда. Поверь мне. Объяснения позже. Тем более что и суть не в этом. Ты слушай, слушай. В нашем деле чем дальше, тем веселее. Так вот, в твою квартиру поселился некто Тимофей Редькин. Помнишь такого персонажа?
- Нет, - честно признался я.
- А придется вспомнить. Ведь это именно он спас Вербу от крайне неприятного покушения на ее жизнь. Рижская трасса, летающий матрас... Ну, вспоминай!
- Ах, вот это кто! Несчастный алкоголик.
- Алкоголик пока вполне счастлив, гораздо несчастнее ты, Разгонов.
- Почему? - опешил я.
- Потому что тебе придется ехать в Москву, и там, рискуя жизнью, лично разбираться во всей этой трихопупии. Иначе не получается. Если ты помнишь, тестем нашего любезного Редькина оказался не кто-нибудь, а суперагент Грейв, которого мы по наивности считали погибшим. Он же теперь черт знает что творит!.. Об этом тоже после. А еще сообщу до кучи: скромный московский бизнесмен Редькин по работе был связан с неким господином Меуковым Эдмондом Михайловичем, убитым три месяца назад в Москве. Знаешь, от кого узнали? Мы ведь по серости своей милицейские сводки не отслеживаем. А зря, кстати... Ну, да на все не разорвешься! Так вот, позвонил Анжей Ковальский. Ты еще не забыл, что Анжей и гуру Шактивенанда - это одно лицо? - подколол меня Кедр. - Так вот, он сообщил буквально следующее: "Смерть Эдмонда Меукова потрясла весь буддийский мир. Внутри нашей конфессии не принято сводить счеты подобным образом". От Анжея, сам знаешь, многого не добьешься, но оказывается, он еще в августе, не выходя из дома, начал свое собственное расследование, которое теперь благополучно зашло в тупик, в связи с чем он плюнул на все и вылетел в Москву. Почти десять дней наш друг Нанда проторчал в российской столице и еще намерен вернуться туда. Ты можешь вспомнить, когда такое было в последний раз?
- Нет, - сказал я, - не помню.
- Я тоже, - кивнул Кедр. - Потому что такого просто не было никогда. Во какие, брат, бублики пережаренные!
Женька любил вставлять в свою речь только что придуманные нелепые выражения. Впрочем, не исключено, что так теперь все говорят в России, я ведь там давно не был.
- Ну, гуру ведет расследование, а я-то что должен делать в этой ситуации?
- На месте разберешься. Но вначале встретишься с Шактивенандой в Гамбурге. Он позвонит тебе сегодня вечером и скажет всего два слова, точнее пару цифр - это будет время отправления поезда "ДБ" Берлин - Гамбург. Твоя задача добраться до морского порта, желательно пешком, а там... Ну, там тебя сами найдут. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать по существу.