А говорить нам с Тимофеем оказалось практически не о чем. И тогда, как это ни странно, он решил меня познакомить со своим другом - Валькой Бурцевым, прекрасным автомехаником и вообще замечательным человеком. Вот Валька располагал к себе в момент. Ощущение было такое, что мы уже тысячу лет знаем друг друга. Но в какой-то прежней жизни. Мы даже пытались вспоминать общих знакомых. Долго перебирали имена. Безрезультатно. И тогда он представил мне еще одного участника мероприятия.
- Маревич, Давид. Его в девяносто первом гэбэшники убили, и я его с тех пор не видел. А теперь - вот. Сюда приехал....
Валька Бурцев не пытался ничего объяснять, и я сразу понял, что это правда.
- Давид, я очень рад познакомиться. Вы мне после еще расскажите, как вернулись оттуда. Договорились? - спросил я его и добавил: - Между прочим, я и сам в некотором роде однажды убитый....
- Обязательно расскажу, - улыбнулся Давид просто и вместе с тем загадочно.
Он тоже был похож на меня внешне. И уж это было чересчур. Явный перегруз.
Наконец, Верба громко объявила:
- Внимание. Вы не сможете все одновременно смотреть на экран. Поэтому слушайте. Я буду читать громко. То, что мне сейчас откроется, должны знать все присутствующие. Кто оказался в точке сингулярности, тому и положено это знать. Все слышали?
- Все, все! - загалдел народ, словно пьяные гости на свадьбе.
- Так вот, вначале я ввела в компьютер ключевые коды, спрятанные, как выяснилось, в старых текстах Разгонова - именно это предписывала нам инструкция.
Никто уже не спрашивал, кем спрятанные, чья инструкция - не важно было, не важно! Когда с неба голубые вертолеты прилетают, какая, на фиг, разница, за чей счет гуляем - кино-то бесплатное!
- Потом, - продолжала Верба, - я вставила в обычный дисковод нашу дискету, так называемую "дискету Сиропулоса", а в зип-драйв - то, что принес нам Грейв. И вот, слушайте, какая тут петрушка получилась: "На этой древней дискете хранится тайное знание, передаваемое из поколения в поколение веками и тысячелетиями. Меняется мир вокруг, и меняется смысл этого знания. Сегодня, здесь и для вас - оно означает следующее: история человечества неумолимо приближается к своему концу..."
Через пару минут я не выдержал и крикнул:
- Татьяна, прекрати! Я не могу этого больше слушать! Ты же знаешь, мы, писатели-фантасты, всяких чудес на дух не переносим. Какой, к ядрене матери, конец света? О чем ты? Тим, но скажите хоть вы им, что это невозможно!
- Это невозможно, - с тупой покорностью и сильным акцентом повторил по-русски великий американский физик Тимоти Спрингер.
И над песками повисла гробовая тишина, словно мы со Спрингером сказали какую-то ужасную бестактность. Да нет, хуже - словно мы ворвались во время торжественной мессы в храм и начали материться в Бога!
Мне стало ужасающе неловко. Я вспомнил, что обещал молчать. Всем Причастным обещал. Даже если будут спрашивать. Потому что все равно ни черта не понимаю и не готов отвечать на вопросы.
Я должен был молчать.
А начал орать. Даже в тот момент, когда меня вообще ни о чем не спрашивали. И теперь я понял свою ошибку. И больше не произнес ни слова. Я просто обводил всех виноватым взглядом, останавливаясь на каждом секунду или две.
А они все замерли, как в финальной сцене "Ревизора".
И только маленький беременный Верунчик вдруг, тихо перебирая лапками, двинулся в сторону Вербы. Верунчик подошел, присел на корточки (ох, нелегко беременной на корточки приседать!), посмотрел в экран, внимательно читая бегущие по нему строчки, и сказал громко и внятно, так что услышали все:
- А мне кажется, что это по правде!