— Мы — дворники, — с гордостью заявил Сидоров.
Сидоров свято верил, что быть дворником очень почетно. А как же — в его подчинении весь двор и даже примыкающая помойка с железными баками. Когда Сидоров сопровождал своего подопечного утром на работу, что иногда происходило, то видел, как все вокруг заискивают перед его челом, давая дорогу его метле или лопате, и даже машины его объезжают, а бродячие собаки и гавкнуть на Сидорова (кота) не смеют и поджимают хвосты, видя, какая у него охрана. Но мало того, его чел обладал несметным богатством — сухой и теплой кладовкой в подвале, где хранился всякий дворницкий инвентарь и территория которой находилась, разумеется, в полном распоряжении Василия Сидорова. Как раз эту кладовку имела в виду Марфа Пяткина, намекая насчет пригласить в гости. И действительно, там всегда было удобно уединиться — ну, например, для размышлений или важного делового разговора, когда приходили по брачному объявлению. Отсюда Василий Сидоров логически выводил, что его чел занимает высокую ступеньку. А может, вообще самую высшую среди челов.
Но Митюкова почему-то расстроилась.
— Как, дворник? Всего лишь? А больше он ничем не занимается? — в ее тоне явственно сквозило разочарование.
— Нет, ну почему же, — заторопился Сидоров. Хотя он не понимал, что именно огорчило Митюкову, но из учтивости спешил успокоить даму. — Он пишет. Книжки всякие, стихи.
— А, так вы поэт! — обрадовалась Митюкова, относя на счет Сидорова увлечение его чела, что было принято между кошками. К примеру, и Сидоров, как оно и положено педагогу, принимал на себя ответственность за своего воспитанника, а поэтому тоже относил на свой адрес его свершения и занятия. Правда, до сих пор Сидоров не считал эти литературные занятия сколько-нибудь стоящими и вообще не упомянул бы о них, если б не вопрос Митюковой.
— А мы тоже пишем, — сообщила меж тем Митюкова. — Диссертацию. Ну и, книжки тоже.
— Как замечательно! — горячо воскликнул Сидоров, догадавшись, что ему следует восхититься. — Мне сразу показалось, что между нами есть что-то общее.
— Я сама немножко пишу… для кошек, — продолжала меж тем Митюкова. — Понимаете, Василий, я должна научить наших котов быть верными своей природе. Сейчас многие коты и кошки разучились следовать ее велениям, и поэтому в мире много несчастных одиноких кошек. Про одну такую у меня написана книга.
— Митюкова, — спросил Сидоров, повинуясь внезапному движению души, — а ты красивая?
— Да, я очень красивая, — отвечала Митюкова, ничуть не удивившись вопросу. — Хотите, я пошлю вам свои фотографии по Интернету? У вас есть Интернет?
— Да! Да! хочу! у нас есть Интернет! — жарко отозвался воодушевленный Сидоров.
Они обменялись адресами электронной почты, побеседовали еще, а потом Муру снова позвали продегустировать приготовленный лосось-сь.
В каком состоянии возвращался с чердака обалдевший Сидоров нет нужды и описывать. А вот об Интернете и вообще средствах связи, а еще о писательстве среди кошек пару слов сказать не мешает. Поскольку, я так чувствую, иные недоверчивые читатели уже успели усомниться в достоверности передаваемой мной истории — дескать, откуда у кошек Интернет и как это они научились им пользоваться? Мол, придумал бы что-нибудь получше, — например, сороку с почтовой сумкой на хвосте. Так вот, объясняю раз и навсегда и повторять не буду. Интернет, господа мои, для кошек вполне заурядное средство связи, не составляющее никакой сложности в обращении. Я не сказал, что его изобрели кошки на свои нужды — конечно, нет, это изобретение человеческое, для кошек оно слишком примитивно. Собственно кошачьи средства связи многообразны и намного сложней — это и запаханет, это и ухонет и еще многое другое, превосходящее способности человеческого воображения и слишком сложное, чтобы постичь несовершенным человеческим умом. Включая сюда пресловутую сороку с новостями на хвосте. Да, такое средство связи у кошек есть, и иногда оно применяется. Но крайне редко — ну, сами посудите: кошка — хищник, а сорока — птица, и от кошачьего племени старается держаться поодаль. Как, по-вашему, легко в городе найти сороку? А ее еще надо расположить к себе, убедить в миролюбивых почтовых намерениях, уговорить повернуться хвостом (а то как к нему приладить нужные вести), растолковать правильный адрес, — договориться о вознаграждении, наконец! А то с чего бы вдруг сороке переносить кошачьи новости, верно? В общем, дело хлопотное и поэтому нечастое в употреблении. А вот с Интернетом все гораздо проще, и не беда, что его изобрели люди — они вон и небоскребы построили, а живут-то там кошки! Вот так же и здесь — челы отправляют по Интернету свои письма и новости, а кошки — свои. Насколько их сеть хитроумней и сложней человеческой, вы можете представить хотя бы по одному тому факту, что люди об этом кошачьем присоединении к их Интернету даже не подозревают. Чел-то, простодушный, думает, что кот прилег возле монитора на столе просто так, за компанию, но чел ошибается: он просматривает почту — и кот просматривает. Но свою. Между строк. Человечья-то ему не особо интересна. А вот как кошкам удается зашифровывать свои письма и размещать между строк человечьих посланий да еще практически не притрагиваясь к клавишам, а точнее, — притрагиваясь исключительно человеческими руками — этого я раскрывать не буду. Человечество еще не готово ко столь грандиозным открытиям и потрясениям. Но теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я утверждаю, что кошачьи средства связи на порядок или больше превосходят человеческие по сложности. С фактами не поспоришь.
Что же до писательства, то в нем в свете выявившихся выше фактов и вовсе нет ничего удивительного. Что кошки! Если уж какой-то там толстый лев может писать, а челы его творения почему-то очень почитают, то уж кошкам-то писать и вовсе не труд. Вон Сидоров — обычный кот, и не толстый нисколечки, а набросать такую сложную и тонкую вещь как брачное объявление может в два счета. Даже не моргнув глазом. Даже с закрытыми глазами. Даже и за творчество это не считает — так, пустячки между делом — а ведь составить настоящее брачное объявление это тонкое и высокое искусство, требующее вдохновения и ювелирного владения изящной словесностью. Так что ничего особенного, что, скажем, Митюкова предавалась писательству, а Сидоров ходил в поэтах. Справедливости ради, однако, признаем, что стихов Сидоров все же не писал — попросту не находил это интересеным. Стихи писал чел Сидоров — а кот Сидоров в поэты попал, так сказать, в качестве соавтора — он своего чела вдохновлял. Тот и стишок про это сочинил. Вот стишок-то:
В квартире дома у черешен
котишко шустрое живет.
Оно и ухо лапой чешет,
оно и песенку поет.
Речь тут велась о Василии Сидорове, разумеется, а про дом у черешен было сказано затем, что у дома Сидорова были посажены вишни. Чел Сидоров переименовал их в черешни — это простительная поэтическая неточность, потому что деревья эти очень близкие и с черешнями получалось почти что в рифму: чешет — черешен. Поэтому вишни на стишок не обижались, а тем более — сам Сидоров. Чего обижаться? Ухо-то он действительно лапой чесал. Не хвостом же.
Вечером чел Сидоров сел за компьютер и по наущению кота Василия Сидорова вышел в Интернет. И вовремя — от Митюковой подоспело послание и книга про одинокую кошку. Кошка была яркой и необыкновенно талантливой личностью, о встрече с которой может только мечтать настоящий кот, уверенно идущий по жизни и умеющий составить счастье трепетного женского сердца. Но как нарочно коты все попадались какие-то ни то, ни се — или черствые и бездушные, или беспомощные еще хуже Фельдмана, и не догадывались беречь хрупкие чувства своей нежной дамы. Одинокая кошка крепилась и тайком плакала, но все равно в одиночку воспитывала котят. И лишь душа ее понапрасну изнывала о настоящей любви.
— Вот, Василий, каковы современные коты, — писала Митюкова Сидорову. — Пройдут годы, сменятся поколения. Все кошки прочитают труд моего скромного пера, и тогда коты снова научатся быть сильными и делать то, что им говорят слабые кошки, потому что они должны защищать своих спутниц. Вот только мне никто не вернет ни минуты счастья, которое создается только вдвоем…
Последние строчки расплывались из-за нечаянно уроненных на них слез. В человеческих писаниях это возможно лишь в тех случаях, когда душевные излияния поверяются бумаге, а капать слезами на электронные письма челы как следует не умеют. А вот кошки запросто — я же говорю, что достижения кошачьего гения намного превосходят человеческие. Митюкова вообще об этом не заботилась, даже не заметила, как у ней это получилось — просто смахнула пару слезинок, и все, а это волшебным образом передалось на экран. Такова сила чувств — Сидоров и сам плакал, читая повествование о несчастной женской судьбе.
Он не спал всю ночь под впечатлениям от прочитанного. Душу Василия обуревали самые невероятные мысли и непередаваемые чувства. Ему очень хотелось утешить Митюкову, сказать, как он ей восхищается, приласкать, приголубить и вообще — дать наивозможное счастье. А сколько подвигов в ее честь он успел совершить в своем воображении! Короче, Сидоров влюбился. Втрескался. Втюрился. От кончика хвоста и по самую макушку, где растут ушки. Поэтому когда утром от Митюковой пришли еще и фотки, на Сидорова это уже как-либо особо не повлияло, — да хоть бы и вовсе не приходили, любовь-то закралась в душу Сидорова еще до фоток. Заблаговременно.
Но, естественно, все фото он изучил с большим интересом и самой красивой фотографией заполнил середку экрана — разумеется, в формате, недоступном человеческому глазу, а то Сидоров-большой еще решил бы, что к нему залез какой-то вирус с кошачьего сайта. Впрочем, Сидоров мог бы и не делать этого, — как известно, у кошек отличная зрительная память, и вызвать перед собой нетленный образ Митюковой Сидорову не составляло труда. Жмурк! — и вот она, Митюкова, потупила наивную толстую мордочку, вся такая манящая и красивая под светом фотовспышки, лапушка, кисонька, мечта долгих лет жизни…
Само собой, в голове Василия Сидорова окончательно окрепла настоящая и неподдельная мысль составить простое женское счастье Митюковой. Одно только смущало Василия — а в силах или он? Ведь Митюковой, как понял Василий, требовался кот не какой попало, а исключительный, единственно достойный ее кошачьего внимания. А он, Василий Сидоров, — ну, совершенно обыкновенный, ничем не лучше тех котов, что так порицались Митюковой. Какой из него герой романа! Родословная отсутствует, в большой свет на выставках даже не выбирался, да вот и с кошками как-то уж очень по обыкновенному складывалось… Он и заморские песни по телефону петь не обучен, не пробовал. Правда, у него есть в подвале сухая кладовка с метлами, но Митюковой это почему-то не нравится.
Вот и терзался Василий Сидоров. А тут еще безо всяких предупреждений Мура Митюкова куда-то пропала. На целых два дня! Ни ответа на письма, ни отклика в слуховое окошечко. Не получалось у Сидорова выразить Митюковой свое обожание, тревожился за нее кот Сидоров, совершенно извелся влюбленным сердцем. Он и к Фельдману выбирался — может, у него что разузнает.
— М-р-р-да… — подтвердил Фельдман. — Живет у нас такая кошка… М-мура… М-митюкова…
Он округлил глаза и кинул на Сидорова короткий взгляд, каким проницательный профессор одаривает студента, пытающегося списать со шпаргалки. На миг Сидорову даже почудилось, что Фельдман обо всем догадался, только не показывает из вежливости. Но отступать-то было некуда! И Сидоров гнул свое, нарочно изображая праздное любопытство.
— Какая-то она странная, а, Фельдман? Слушай, а она точно у вас живет, а то, может быть, в гости приезжала и уехала?
— Уехала? Н-нет, н-не слышал, — опроверг Фельдман и снова бросил на Сидорова проницательно-непроницаемый профессорский взгляд. То есть сам-то Фельдман проницал вглубь потаенного, а другим свое проницание не выдавал, скрывал за непроницаемой флегматичностью. Потому что был хорошо воспитан и натура деликатная. — Василий, м-м-р… — продолжил Фельдман, — а почему бы вам самому не зайти… не узнать… не познакомиться? Соседний подъезд, квартира семнадцать…
Так Сидоров узнал и номер квартиры, а телефон Митюкова дала ему сразу же. Но что толку было заходить, если и телефон Митюковой на звонки Сидорова — он их делал, разумеется, в отсутствие чела — предлагал голосом челы Митюковой оставить свое сообщение. Принимать это предложение, однако, Сидоров находил лишенным смысла. Не для человеческих ушей было сообщение Сидорова — да чела Митюкова его бы и не разобрала, ведь у людей крайне слабо развита способность к распознаванию иностранной речи. В отличие от кошек. Еще бы приняла бы Сидорова большая Митюкова вот за того заграничного мурлыку, — нет уж, увольте, было бы с кем путать.
А на третий день от Митюковой пришла почта по Интернету. Оказывается, она уезжала на выходные на дачу, о чем извещала Сидорова, но письмо по ошибке попало челу Сидорова. Чел пытался расшифровать эти таинственные закорючки, разные хитроумные способы применял. Форматы. Кодировки. Да все бесполезно, только какая-то кошачья морда на кра-атенькое мгновение помстилась Сидорову-старшему. "Чего это мне китайцы писать стали", — удивился наконец чел и удалил письмо. Так что Митюкова сама волновалась, что Сидоров на письма не отвечает, и по приезде сразу ему написала. "Не грустите, милый друг, — ободряла Митюкова, — мы обязательно повидаемся".
Теперь, когда чувства Сидорова выдержали проверку столь длительной, затяжной, бесконечной разлукой в три дня, а Митюкова была так благосклонна, растаяли последние сомнения. Сидоров завопил на весь Интернет — завопил, конечно, в письменной виде: "Митюкова! Куда ты потерялась? Я люблю Вас!"
Не дожидаясь ответа Сидоров пулей полетел к заветному клену. Была ночь. Дул ветер. Сильный ветер. Не то что ветви, а самый ствол ходуном ходил. Но мог ли Сидоров сидеть у подъезда и ждать, когда кто-то откроет дверь? Нет, Митюкова, не мог! Он вскарабкался на самую верхушку, откуда — если очень повезет — можно было перемахнуть прямо на крышу, минуя форточку Фельдмана. И Сидорову повезло — неистовый порыв ветра так качнул ветку, что придал прыжку Сидорова утроенную силу и дальность. А иначе бы он мог не допрыгнуть, упасть и покалечиться, а то и разбиться насмерть. И Митюкова бы о нем плакала.
Но Сидоров допрыгнул. Он звал у окошечка на чердаке, и ему откликнулись.
— Митюкова, — почти что шепотом простонал Сидоров, потому что голос едва повиновался, сердце так и колотилось, голова плыла, — Митюкова, ответь мне, я же тебя люблю!..
— Васенька… — послышалось в ответ смущенное мурлыканье Митюковой, — Васенька…
Не буду далее пересказывать историческую беседу Митюковой и Сидорова. Это разговор очень интимный, сокровенный, не для чужих ушей, а к тому же, он мало чем отличается от всякой любовной чепухи, что всегда произносится в таких случаях. Узнать, в чем она состоит, проще простого — влюбляйтесь, трепетно пережидайте разлуку, а потом бегом марш по клену на чердак и объясняйтесь со своей Митюковой — уверяю вас, будет практически то же самое. И даже теоретически, согласно правил любовной науки. Я же, согласно правил хорошего тона, в этот момент скромно закрыл уши и деликатно отвернулся, поэтому все равно не знаю, о чем там толковали Митюкова и Сидоров. В двух словах, она обещала ему свидание.
Однако все дело усложняла неожиданная заковыка — скорым это свидание не получалось. Вот ведь какая незадача — через двор от Митюковой Сидоров жил, а выбраться ей к нему было немногим легче, чем к тому заграничному поклоннику.
— Но, Митюкова, — взвыл Сидоров, — я же ведь могу сам к тебе выбраться! Второй подъезд, квартира семнадцать! Давай, я хоть утром сегодня, хоть вечером!
— Ой, Васечка, нет, нет! — перепугалась Митюкова. — Понимаешь, я не так свободна, как ты. У нас дома…
Дома у Митюковой была сложная многолюдная обстановка — такса Сима, ризеншнауцер Римма, а еще маленькая чела, дочь большой, а еще проживала домработница, а главное — сама чела Митюкова. Дама это была, как вы понимаете, самых суровых взыскательных понятий в части знакомств и незваных гостей без хорошей родословной. В общем, влюбленное уединение в доме Митюковой исключалось, а на улицу Муру не пускали. Тут затоскуешь о милом друге. Но Митюкова твердо обещала улучить подходящий случай и сама навестить Сидорова.
— Васечка, ты подождешь до следущих выходных? — нежно и виновато спрашивала Митюкова.
— Ну, всю жизнь ждал, так уж до следующих выходных-то подожду, — басом, для солидности, отвечал Сидоров.
А тем временем Митюкова и Сидоров могли наслаждаться общением друг с другом, чем они и заполняли досуг.
— Я, Василий, очень не люблю, когда врут и обманывают, — делилась Митюкова. — Вот наша Сима. Представь, угощаюсь я сладкой творожной массой в маленькой баночке. А эта Сима прибежала и наврала, что меня срочно зовут к телефону. Когда я вернулась, Сима уже долизывала мою баночку. Совершенно собачье воспитание и негигиенично.
— Митюкова, как я тебя понимаю! — сочувствовал Сидоров. — Я тоже во всем держусь правил чести. К примеру, ест мой чел булку с молоком. Конечно, я мог бы сделать вид, что мне это ни капельки не интересно. Но к чему это лицемерие, если на самом деле я жду положенной мне доли. Зачем же, спрашивается, обманывать? Поэтому я всегда прямо выражаю свое мнение, сажусь напротив чела и смотрю на него честными глазами.
Митюкова почему-то смеялась. А вот стишок про шустрого котишку она раскритиковала.