Лейтенант государственной безопасности Михаил Тимофеевич Макаров нервничал и оттого мерил шагами небольшое помещение ленинской комнаты. Помещение было теплым и светлым, но, пожалуй, уж больно аскетично обставленным. Два бюста Ленина, две картины. Одна, изображающая товарища Ленина, произносящего историческую речь с броневика. И вторая, где товарищ Сталин докладывает VIII съезду Советов о новой Конституции. Грубо сколоченный стол президиума, накрытый кумачовой тканью, пять разномастных стульев да с десяток широких лавок для личного состава, поставленных поперек комнаты и занимающих девяносто процентов свободного пространства.
Из-за этих лавок лейтенанту приходилось ходить по узкому, длиной в десять шагов, проходу от дверей к окну и обратно. Каждый раз, подходя к окну, он с надеждой вглядывался вдаль, а потом отрицательно мотал головой, четко по-уставному разворачивался и уходил на новый круг.
А вот батальонный комиссар Балаков никуда не торопился. Ему было ясно, что майор Самойлов, разумеется, сначала посекретничает со своими людьми. Да и весь жизненный путь Федота Никифоровича не располагал к суете, а наоборот, научил ценить такие моменты кратковременного спокойствия.
Начать следует, наверное, с того, что при рождении Федот Никифорович получил имя Михаил, отца его звали Григорий, а фамилия вообще указывала на отнюдь не рабоче-крестьянское происхождение. Но вопреки происхождению и воспитанию, благодаря Мировой войне и двум революциям, мальчик из хорошей во всех отношениях семьи связал свою судьбу сначала с большевиками, а потом и с разведкой.
В Испанию молодой товарищ Мигель попал в конце октября 1936 года, став одним из первых военных специалистов, приехавших на помощь молодой республике из СССР. И пробыл там не три дня, а практически до конца войны, занимаясь координацией разношерстных, как по национальностям, так и по политическим взглядам, интербригад. В конце декабря 1938 года, уже после того как республиканскому правительству пришлось распустить интернациональные бригады в связи с их абсолютным нежеланием воевать, команданте (по-нашему майор) Мигель при очередной бомбардировке Барселоны получил на память от франкистов трехграммовый осколок от 24-килограммовой итальянской бомбы, застрявший у него в левом легком.
Оказалось, ранение в какой-то мере спасло его от ареста. В апреле 1938-го был расстрелян хороший приятель команданте Мигеля, командир 15-й интербригады имени Линкольна Владимир Чопич.
Но уже 25 ноября 1938 года наркомом внутренних дел стал Лаврентий Берия, и маховик репрессий, запушенный Ежовым после заговора Тухачевского, со скрипом и скрежетом стал останавливаться. Как раз за те несколько месяцев, что Михаил провел на больничной койке, Лаврентий Палыч успел почистить следственный аппарат и даже начать реабилитацию незаконно осужденных.
Поэтому сразу после выздоровления, вместо ареста и следствия, Михаила Григорьевича, тогда еще, или правильнее, уже получившего «фамилию» Федотов, пригласили работать в 5-й (иностранный) отдел Главного управления госбезопасности НКВД СССР, в 6-е (испанское) отделение.
И опять болезнь избавила Михаила если не от следствия, то уж точно от многих неприятностей. Коварный весенний воздух Москвы снова уложил команданте на больничную койку с воспалением легких. Так что об аресте своего начальника и тезки Михаила Петровича Фриновского «товарищ Федотов» узнал из газет, находясь на излечении в Московском коммунистическом военном госпитале № 393.
После выздоровления его переводят во 2-е (польское) отделение, где он и работает до начала Второй мировой войны уже под руководством Павла Михайловича Фитина. В начале октября 1939 года Михаила Григорьевича переводят на малозначимую должность в МИД, официально – по состоянию здоровья.
На самом деле он «спецтуристом» отправляется в оккупированную Германией Польшу, где занимается разработкой сети «польских антигерманских ячеек», переданных госбезопасности какой-то непонятной разведывательной структурой РККА. В ноябре 1940 года Михаила Григорьевича неожиданно вызывают в Москву.
Еще более неожиданным стало то, что сам начальник 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР старший майор государственной безопасности Павел Михайлович Фитин назначил встречу не в здании управления, а на конспиративной квартире.
Сначала Михаила, всего несколько часов как прилетевшего в Москву и думающего еще на немецком языке, огорошили присвоением внеочередного звания – капитан государственной безопасности, затем взяли расписку о неразглашении и, наконец, дали ознакомиться с копией одного рапорта.
Суть его заключалась в том, чтобы в случае войны устроить террор среди среднего, а если получится, и высшего звена инженеров-конструкторов, работающих на оборонных предприятиях и в конструкторских бюро противника. Автор рапорта справедливо указывал, что если для подрыва станка требуется всего несколько сотен грамм взрывчатки, то для причинения значимого урона, скажем, всего одному цеху, взрывчатки понадобится уже несколько центнеров. Понятно, что такая диверсия имеет крайне низкую вероятность успеха, а вот исполнители наверняка будут уничтожены.
Неизвестный автор предлагал альтернативную схему с акцентом на массовые террористические акты против ключевых работников оборонной отрасли. Для примера брался авиамоторостроительный завод концерна «БМВ» в Мюнхене. На первом этапе предполагалось внедрение или вербовка человека, который смог бы найти узкие места в производстве. Например, инженеров или слесарей высокого разряда, отвечающих за трудоемкие процессы в изготовлении двигателей. Скажем, специалистов и простых рабочих высокой квалификации, отвечающих за изготовление камер сгорания. На втором этапе собиралась информация о месте проживания, привычках, окружении, наиболее вероятных путях передвижения по городу. И наконец, на третьем этапе предлагалось одномоментное и массовое физическое устранение инженерных кадров с привлечением любых средств, вплоть до криминала. Понятно, что до владельцев компаний и главных конструкторов добраться будет трудно, но даже германская промышленность с ее резервами высококлассных специалистов не сможет моментально реагировать на такие потери.
Комиссар затушил очередную сигарету и прикрыл глаза, вспоминая разговор.
– Что скажете, Михаил Григорьевич? – начальник Иностранного отдела чуть дернул подбородком, указывая на синеющий печатями листок машинописного текста.
– О предложении ликвидировать, – разведчик чуть не сказал немецких, но вовремя прикусил язык, – вражеских инженеров-то? Павел Михайлович, вас интересует техническая возможность это осуществить или целесо-образность?
– И то и другое.
– Хорошо. Я скажу так. Эта инициатива, бесспорно, заслуживает самого серьезного обдумывания. Возможно, самым трудным будет внедрение нашего человека на завод, а целесообразность будет зависеть от полноты сведений, которые мы от него получим. Если на самом деле найти на предприятии узкие места, то это может сработать. Чисто технически, в Польше я бы взялся провести такие акции, агентура там как раз готовилась скорее для диверсий, чем для сбора информации.
– Да, кстати, что вы думаете о самих этих польских ячейках?
– Что думаю? Больше похоже на работу армейцев, мы действуем более тонко. Работа была проведена явно в спешке, хотя как могло быть по-другому? Никто ведь не ожидал, что Польша рухнет за несколько недель.
– Один человек точно ожидал.
– Вы, Павел Михайлович, имеете в виду товарища Сталина?
– Нет. Попозже вернемся к этому вопросу. Продолжайте.
– Как я уже сказал, у них ярко выраженная диверсионная направленность. Также человек, создавший эту сеть, уделял огромное внимание секретности и локализации ущерба для организации в случае провала одного из звеньев. Каждая ячейка – три-пять человек, которые знают только друг друга; командир и только он знал код для встречи с координатором. В определенном месте, в определенное время нужно сказать пароль, а потом еще показать оговоренный ранее предмет. Часто это половинка от банкноты, вторая часть которой находится у командира группы.
– Похоже на боевую организацию эсеров.
– Это скорее не организация, а заготовка для нее. Хотя… даже не заготовка. Это мы вначале пытались привести всех, можно так сказать, к одному знаменателю.
– Объясните.
– Больше всего эти ячейки подходят для одноразовых акций. Сейчас я понял, что такими они и задумывались. Точно! А я-то голову ломал: анархисты, монархисты, социалисты – кого там только не намешано по принципу «против Германии, значит, наш». И каждому обещано то, что он хочет услышать. Одних министерских портфелей в будущем правительстве Великой Польши от моря до моря обещано под полста штук. Английский или американский паспорт, ну и конечно деньги: доллары, фунты, марки.
– Думаю, вы смогли найти и деньги, и документы.
– Смогли, но почему бы тому, кто это все создавал, не оставить нам какие-нибудь подсказки. В самом начале мы так потеряли одну группу. Студентики, сыновья людей, которые даже под оккупацией остались при деньгах и положении, играли в политику и думали, что работают на британскую разведку. Обидно.
– Можно как-то наладить с ними отношения?
– Сомневаюсь. Разошлись тогда со стрельбой, но вроде без трупов.
– Вы об этом не докладывали.
«Я что, дурной, что ли?» – подумал про себя Михаил.
– Мы тогда не разобрались в ситуации и подумали, что просто вышли на связь не с теми людьми.
– Хорошо. Сейчас это уже не актуально. Проработайте вопрос о повторном контакте, а я подниму все архивы по этому делу…
В архивах, к огорчению Михаила Григорьевича и тихому бешенству Фитина, нашлись сопроводительные записки по всем ячейкам. Только вот ознакомить с их содержанием резидента, уезжающего налаживать контакты, никто не удосужился. Официально работал «товарищ Федотов» в МИДе, переход на нелегальное положение обеспечивал немецкий ОМС Коминтерна, а бумаги пылились в спецархиве НКВД, – отвлекся от воспоминаний комиссар.
– А пока, Михаил Григорьевич, вкратце расскажите, как вы справились со всей этой анархией, которая вам досталась в польском генерал-губернаторстве?
– Я решил не менять состав ячеек и оставить их такими же автономными. Но условно я разделил все ячейки на три группы. На «Левых» – это те, кто разделяет наши идеи и считает СССР другом. «Правые» – националисты всех мастей, в голове, как правило, две мысли: «Великая Польша от можа до можа» и «Британия нам поможет». А посередине «Центр» – все остальные. Личная месть, деньги и всякое такое. С этой группой, пожалуй, сложнее всего, ждать они не умеют, да и не хотят.
– Что дало такое разделение?
– Также все ячейки разделены по направлению деятельности. Информационное обеспечение, техническое обеспечение, исполнители. Так вот, мы следим за тем, чтобы по возможности взаимодействовали группы одной идеологической направленности. То есть, например, националисты-техники занимаются обеспечением националистов-боевиков, и наоборот, если исполнители левые, то и техническое обеспечение стараемся поручать левым группам. Хотя сейчас боевые звенья, по сути, законсервированы.
– Ясно. Я читаю ваши донесения и примерно представляю ваши источники и то, чем вы занимаетесь. Есть что-то важное, что еще идет из Берлина в Москву диппочтой?
– Пожалуй, есть. Мы нащупали выходы на «Союз вооруженной борьбы», преемника «Службы победе Польши», и на помощника самого Стефана Ровецкого[49].
– Что ж, это большая удача. Считайте, что вы реабилитировались за провал со студентами. Значит, товарищ капитан государственной безопасности, говорите, ваша сеть сможет осуществить то, о чем говорится в этом рапорте?
Разведчик вскочил, вытягиваясь по стойке смирно.
– Сможет, товарищ старший майор!
– Хорошо, значит, для вас есть работа.
– Я готов вернуться немедленно.
– В Германию, Михаил Григорьевич, вы не вернетесь, по крайней мере, в ближайшее время. Для вас у меня есть другое задание.
– Слушаю.
– Сначала хочу задать вам вопрос. Возможно, он покажется вам немного странным, но тем не менее. Скажите, вы не заметили какого-нибудь сходства между тем, как вербовались агенты в Польше, и этим рапортом?
– Заметил, товарищ старший майор.
– Просто Павел Михайлович.
– Хорошо, Павел Михайлович. В обоих случаях я бы отметил крайнюю степень цинизма. Я понимаю, случись война, с врагом миндальничать никто не будет, но вот так, загодя планировать ликвидацию не офицеров и генералов, а простых инженеров и даже рабочих… Есть в этом что-то иезуитское. Страшный человек это планировал. В Польше так же: наплевать на мораль, главное – эффективность. Потом эти Яцеки, Юлии и даже Агнешки, – чуть дрогнул голос разведчика, – будут использованы как одноразовый инструмент. Врать, обещать заведомо невыполнимое, рядиться в чужие флаги – все дозволено. А ради какой цели? Как же солидарность трудящихся?
– Вижу, не одобряете, Михаил Григорьевич?
– Не то чтобы не одобряю, умом-то я все понимаю, а вот на душе, знаете, Павел Михайлович, осадочек. Все это даже для разведки как-то… не могу подобрать слова, – разведчик сложил перед лицом вместе три пальца, как бы пытаясь выхватить из воздуха ускользающую от него мысль. – В Испании ведь тоже, с одной стороны, грязь, кровь, смерть друзей каждый день. С франкистами дрались люто, те еще звери, гражданских убивали не задумываясь. А немцы вообще испанцев за людей не считали, даже союзников. А с другой стороны, было там и чувство свободы, и боевого братства. Вначале, я бы даже сказал, некий флёр рыцарства…
Михаил внезапно замолчал, как будто вдруг вспомнил что-то важное.
«Дворянин, прадед – герой Отечественной войны 1812 года, – размышлял старший майор, давая подчиненному время обдумать свою мысль, – гимназия, потом изучал право в Женеве, где увлекся идеями Плеханова. В 1917-м, бросив учебу, возвращается в Россию, строить новую жизнь. Активный участник Гражданской войны, завершил ее в должности начальника разведки 16-й кавалерийской дивизии 2-й Конной армии в ноябре 1921 года. Перешел на работу в ЧК, где под руководством сначала Феликса Дзержинского, а затем Менжинского проработал до 1934 года. Не сработался с Генрихом Ягодой и отправился фактически в ссылку военным атташе в Монголию. Вспомнили о нем в 36-м, когда для помощи Республиканской Испании понадобились советники со знанием хотя бы английского языка и пониманием специфики работы. Интеллектуал, идеалист».
Фитин видел показания осужденных испанцев-интернационалистов и знал, что только ранение спасло команданте Мигеля от ареста – можно сказать, искупил кровью. Оказалось, не зря. За год под его руководством разрозненные агенты, доставшиеся Фитину от Ямщика, не только не вышли из-под контроля, а образовали вполне рабочую структуру. И даже начали поставлять развединформацию о военно-промышленном потенциале польского генерал-губернаторства.
Но самое главное, что выделило теперь уже капитана ГБ среди других рассматриваемых претендентов, его способность вычислять перевербованных предателей. Дважды по каким-то совсем незначительным мелочам на грани понимания – по изменившейся мимике, по вдруг появившемуся запаху – он начинал подозревать человека в измене и проводил проверку. В обоих случаях люди оказались перевербованы германской разведкой и были вовремя ликвидированы.
И, несмотря на все вышеперечисленное, Павел Михайлович сомневался. Кандидатура, как, впрочем, и две другие, согласована с наркомом внутренних дел комиссаром государственной безопасности 1-го ранга Берией, одобрена самим товарищем Сталиным, но все равно последнее слово, по результатам собеседования, за ним, старшим майором Фитиным.
– Рыцарство закончилось очень быстро, – так же внезапно и зло продолжил капитан, – франкисты не особо и скрывали свои зверства. А вот дисциплина не появилась. Я предложил бы то же самое, если б мозгов хватило додуматься. Рапорт писал коммунист и профессионал.
– Поясните.
– Свобода в Испании закончилась анархией, армия развалилась – Республика пала. Если для того чтобы выстоять нужны жесткие меры, значит, коммунисты должны стать тверже кремня. Потребуется, я самолично задушу хоть немецкого инженера, хоть польского металлиста.
– Что ж, я рад, что не ошибся в вас, Михаил Григорьевич.
Вставая, Фитин протянул руку и, дождавшись крепкого рукопожатия, продолжил:
– Сейчас я расскажу, в чем будет заключаться ваше задание, товарищ капитан государственной безопасности.
Сте́фан Па́вел Рове́цкий (польск. Stefan Paweł Rowecki; 25 декабря 1895, Петркув-Трыбунальски – 2 августа 1944, Заксенхаузен) – Главный комендант Армии крайовой в период с 14 февраля 1942 до 30 июня 1943 года, деятель движения сопротивления, генерал дивизии Войска Польского. Националист. Антикоммунист. Талантливый военачальник, судя по наградам, отличался личным мужеством. Воевал как против Германии и СССР, так и против украинских националистов. 30 июня 1943 года Ровецкий был арестован гестапо в Варшаве (в результате предательства) и вывезен в Берлин. Хотя Ровецкий и не считал СССР союзником Польши, но категорически отказался сотрудничать с фашистами в борьбе против Советского Союза. 2 августа 1944 года после начала Варшавского восстания Ровецкий был казнен в концлагере Заксенхаузен по приказу Гиммлера.