Испанец незаметно вздохнул, отгоняя воспоминания. Тогда, после прочтения предоставленных начальником 5-го отдела документов, скепсиса у него поубавилось. Если верить бумаге, майор действительно был уникум. То, что он называл срок возможной агрессии Германии, это еще куда ни шло. Между прочим, весьма аргументированно доказывал, что не нужно привязывать эту дату к разгрому Англии. Но майор также поэтапно расписывал тактику первого удара вермахта, настаивая на том, что Германия сразу, без эскалации конфликта и политических требований, бросит в бой все наличные силы, сосредоточенные к тому времени на границе СССР. Война начнется с массированного авиаудара по нашим аэродромам, с танковых клиньев и глубоких операций на окружение. Ссылался при этом майор на труды советского военного теоретика Владимира Кириаковича Триандафиллова и его работу 1926 года «Характер операций современных армий».
Сбылись предсказания майора о добровольном присоединении к СССР Прибалтики, об оккупации Германией Норвегии. Пока по его сценарию развиваются события в небе над Британией. Происходили и другие, более мелкие по масштабу события, о которых Самойлов как будто знал заранее. Например, из документов капитан с удивлением узнал, что майор еще в 1939-м называл Черчилля политиком, которого британцы неизбежно сделают премьер-министром. Была в папке и аналитическая записка МИДа, в которой говорилось, что даже если Чемберлен уйдет в отставку, его место займет Эдуард Вуд, виконт Галифакс.
Уже по одному этому факту, принимай решение он, устроил бы майору Самойлову самую тщательную проверку. И обеспечил охрану.
Еще больше внимания Самойлов уделял Красной армии, в особенности таким направлениям, как связь и радиофикация, авиация и противовоздушная оборона. Но критиковать корабельное зенитное орудие 21-К, истребители И-15 или отключаемые пилотами рации РСИ-3 было слишком мелко для майора. В его рапортах больше всего критике подвергалась сама структура ВВС КА и абсолютно «зачаточная» система ВНОС.
Впрочем, доставалось и всем остальным. Например, Самойлову категорически не нравилось положение вещей, при котором в танковых… Да ему практически ничего не нравилось в танковых войсках. Не нравились пулеметные танки Т-26, не нравилось отсутствие гаубиц и нормальной мотопехоты, не нравилась сборная солянка, когда в одной дивизии можно встретить целый «зоопарк», начиная от танкеток и заканчивая многобашенными монстрами Т-28. Вообще, майор был ярым сторонником идеи «один танк – одна башня» и не признавал в этом вопросе ничьих «авторитетных» мнений.
А его злая статья «Дайте бубен», напечатанная в «Красной звезде», вообще произвела эффект разорвавшейся бомбы. Майор в пух и прах разнес систему воздушного наблюдения, оповещения, связи. Наблюдаем на глазок, оповещаем тряпочкой, связываемся, как бог на душу пошлет. Оснастите посты ВНОС бубнами, тогда они хоть звуковым кодом смогут сигнал пролетающим самолетам подать, все равно эффективнее, чем сейчас, будет, писал Самойлов.
Но по-настоящему в тупик капитана госбезопасности ставила история с пенициллином. Хотя официально препарат, называемый «Панацея», только проходит клинические испытания, капитан смог ознакомиться с отчетом комиссии, возглавляемой профессором Ермольевой. Да, были у пенициллина и побочные эффекты, была выявлена аллергическая реакция на препарат. В том числе у одного из 1327 подопытных случился анафилактический шок. Но этот антибиотик помогал при любых болезнях, вызванных бактериями. Михаилу, провоевавшему всю Гражданскую, не нужно было объяснять, что такое заражение крови и гангрена. Для него было совершенно очевидно, что лекарство, останавливающее воспаление при любых проникающих ранениях, это если и не панацея, то открытие, как минимум равное по значению открытию вакцины от оспы.
Испанцу особенно понравилась история болезни одного одесского милиционера. После ранения в голень у сотрудника правоохранительных органов развился сепсис, и ему пришлось ампутировать ногу; к сожалению, воспалительный процесс продолжался, и остановить его было невозможно… раньше. Уже на шестой день применения «Панацеи» состояние милиционера значительно улучшилось, а посевы крови стали стерильными. А самое смешное, что заодно любвеобильному товарищу вылечили сифилис.
Вот и мучился товарищ комиссар неразрешимой дилеммой. Враг бы никогда не стал способствовать появлению такого лекарства у СССР. С другой стороны, товарищ капитан провел свое маленькое расследование и категорически не верил, что человек без медицинского образования по какой-то журнальной статье десятилетней давности смог предугадать свойства пенициллина.
Мог майор запугать или чем-то подкупить доктора? Мог. Сделал он это? Далеко не факт. Чтобы разобраться, Михаилу просто необходимы личные впечатления.
И вот первая встреча состоялась. Пока можно сказать только то, что Командир (будем называть его как все) – уверенный в своей правоте, привыкший командовать человек. Что ж, ожидаемо, теперь нужно произвести на него хорошее впечатление.
А вот интересно, Макаров пытался понять, в чье подчинение он переходит по кодовой фразе? И что в итоге решил? Вычислил меня? А сам не имеет ли второго дна? Например, ликвидировать одного слишком много знающего политработника в случае каких-то чрезвычайных обстоятельств.
Так, перестать думать об этом! Я – батальонный комиссар Балаков Федот Никифорович. Испанец медленно вдохнул и так же медленно, по капле, выдохнул, и, чтобы настроиться на нужный лад, решил прокрутить в голове другой интересный разговор.
Тогда они вдвоем с Барсом возвращались с Запрудненского стекольного завода. Разговор с руководством прошел успешно, директор согласился взять шефство над их частью, прозрачно намекнул на нехватку строительной техники для расширения подсобного хозяйства и был совершенно очарован приемами ножевого боя. Капитан Октябрьский был в хорошем расположении духа и даже насвистывал какой-то несложный мотивчик, так что время прояснить один из непонятных для комиссара моментов было самое подходящее.
– Андрей, все хочу спросить тебя об этих ваших «медведях».
– А что с ними не так?
– С ними-то как раз все так. Это я старый стал, понять не могу, к чему вы их готовите. Уж больно мне программа сложной кажется, да и нагрузки. С непривычки-то как они такое только выдерживают?
– Брошюрку читал, Федот?
– Читал, да и парни успели рассказать немного.
– По диагонали, значит, читал, товарищ комиссар. И написано там не все.
– Вот и разъясни мне, чтобы я свое место и свою задачу правильно понимал. Если не на диверсантов учите, то на кого? И для чего?
– Ну, попробую. Когда-то и мне Командир растолковывал, почему и для чего мы будем делать так, а не иначе. Первое. Многие товарищи почему-то подсознательно ставят знак равенства между нашими курсантами и новобранцами. Но у нас же сержантские курсы. Сержантские! И кадровые! Отбор идет еще на стадии заявки. Наши слушатели не из тыловых служб и даже не спецы, всякие там командиры орудий или минометов, а именно взводные пехоты. Соль земли. Также особо оговаривается, что прислать должны физически крепких, спортивных парней, желательно имеющих боевой опыт. То есть они, когда приехали, уже были элитой РККА. Отсюда у нас столько бойцов с боевыми наградами и спортсменов, особенно во втором наборе. Даже призеры всесоюзных соревнований есть.
– Думаешь, вам лучших из лучших так взяли и прислали?
– Не самых-самых, конечно, но одних из. Потом у нас отсев по личным делам и два испытания. Сначала на психологическую устойчивость, а затем, довольно жесткое, на силу воли, на физические кондиции и даже немного на удачу.
– Это да, солдату без удачи нельзя. Казак успел рассказать, так что я про ваш ночной марш-бросок наслышан и впечатлен. Не слишком ли бесчеловечно?
Барс, с которого разом слетела вся веселость, тяжело посмотрел на Федота. Тот, не ожидая такого взгляда от весельчака капитана, похолодел, не без труда сохраняя безмятежное выражение лица.
Барс оскалился, и сразу стало ясно, что это хищник, а не домашний питомец.
«Ну вот, а то ведь изображал рубаху-парня на ярмарке, оторви и выбрось», – с каким-то даже удовлетворением подумал капитан безопасности.
– Война близко, комиссар. Население СССР – сто девяносто пять миллионов человек, армия у нас сейчас приближается к пяти миллионам. То есть каждый боец, включая все тыловые службы, защищает примерно сорок человек гражданских. Стариков, женщин, детей, да и просто других мужчин, занятых на производстве. Вот такая простая арифметика, комиссар. Если не ты убил немца, а немец тебя, то, считай, сорок человек перед фашистами беззащитны оказались. Ограбят сначала, само собой, скот, зерно, молодых рабов в Германию вывезут. Жену и дочку изнасилуют, а стариков да старух заживо сожгут, какой с них прок. Вот и вся твоя задача, Федот Никифорович, до бойцов эту простую истину донести. И я это не для красного словца тебя пугаю: по фашистским понятиям мы недочеловеки, низшая раса. Немцы даже слово специальное придумали – «унтерменши».
– Эк ты повернул, товарищ капитан. А как же «малой кровью, могучим ударом»? На чужой территории ведь воевать будем.
– На Германию сейчас, почитай, вся Европа работает – танки, авиация, флот. Сколько мы с финнами провозились! А их вроде как всего порядка четырехсот тысяч было отмобилизовано. Думаю, фашисты против нас раз в десять больше выставят. А опыта боевого, как ни крути, у них поболее нашего: Польша, Франция с Британией и всякого другого, менее масштабом, хватает. Ты ведь, Федот Никифорович, человек не молодой, бывалый. Уверен, что так оно и будет, как в песне поется? На самом деле веришь в легкий поход боевой?
– А как же немецкий пролетариат?
– А если ты веришь в немецкий пролетариат, то какого хрена, как Командир говорит, ты тут пайку жрешь? Демобилизуйся и пи… шагай на завод работать.
– Да согласен я с тобой, Андрей, не кипятись. Я всю Гражданскую прошел, видел, что белые с народом творили и как интервенты всех мастей издевались, так что меня агитировать не надо. Просто хотел для себя четко уяснить вашу позицию по данному вопросу. Но вот про то, что один солдат сорок человек защищает, это ты хорошо сказал, это я запомню и буду в своих разговорах с бойцами использовать, если не возражаешь.
– Да за ради бога, товарищ комиссар, – усмехнулся Барс, снова становясь этаким свойским парнем.
– Значит, с этим разобрались. А что по поводу целой прорвы дисциплин, которые они изучают?
– Ну, большинство пунктов программы обучения – это ознакомительные занятия. Одно занятие, как стрелять по самолету, одно, как управлять танком, одно на ознакомление с пушкой. И всякое такое, что теоретически может пригодиться, но вероятность этого невысока. Далее, навыки, которые пригодятся почти наверняка, хоть и не обязательные для командира отделения. Все они научатся водить полуторку, обращаться с пулеметом и снайперской винтовкой, основам минно-взрывного дела и базовым навыкам психологии и немецкого языка.
– Вот! Хотя бы это усвоить сколько времени надо!
– Немало, но и не так уж и много. У нас, опять же напоминаю, кадровые унтера, их ни строевой учить не надо, ни уставы изучать, ни как лошадей обихаживать. Со многим они уже сталкивались раньше. Практически все знают пулемет. «Дегтярь» лучше, «максим» похуже, так как машинка посложнее. С рациями, правда, мало кто сталкивался.
– А я про что!
– Федот, у нас на отделение из восьми-девяти человек более десяти инструкторов. Причем три из них закреплены за отделением постоянно и только что не спят вместе. У нас курсанты не стирают, не гладят, живут на всем готовом. В наряды и в караул не ходят, только впахивают от рассвета до отбоя. И поверь мне, товарищ комиссар, сачковать им никто не даст, все на пределе.
– Допустим. Тогда у меня два вопроса. Первый: на что вы тогда тратите время? На рукопашный бой, которым мне уже все уши прожужжали, или на что? И второй: это работает, пока у вас сто человек курсантов, а будет тысяча?
– Серьезный вопрос.
– Два.
– На самом деле один. Командир был категорически против, чтоб вам, товарищ батальонный комиссар, давали полный доступ к информации по бригаде. Я, если честно, тоже против. Но нам не оставили выбора, и, как я понял, за вас поручился лично сам товарищ Мехлис.
– Я не просил для себя особых условий, товарищ капитан.
– Тем не менее вы их получили. Я это, Федот Никифорович, не с целью вас обвинить или упрекнуть говорю. Просто чтоб ты знал: мы были против. Но если там наверху считают, что тебе нужно все это знать, так тому и быть, чинить препятствий я не собираюсь. Краткие курсы усовершенствования сержантского состава. ККУСС, или, по-простому, «Кусь». Для чего они вообще созданы и зачем нужны?..
Барс замолчал, выдерживая драматическую паузу.
– Отвлечение! Обучение! Выживание!
– Что ж, рассказывай, товарищ капитан, что это за звери такие. А то ты меня кругами водишь, а до сути никак не дойдем.
– Отвлечение. Ну это просто. Курсы придумали, чтобы замаскировать бригаду. В документах она практически нигде не упоминается. Но вот, так сказать, что делать в физическом плане? Под Пензой есть военная база, к ней подведено электричество, дорога есть. Ее прекрасно видно с воздуха. Вот никакой разведывательно-диверсионной бригады там нет, а есть ККУСС. Так что даже если бы наши курсанты весь срок сапогами плац трамбовали или, скажем, подснежники в зимнем лесу искали, то все равно свою главную задачу они бы уже выполнили.
– Понятно. Что ж, хитро. Обучение?!
– Ну, тут тоже все просто. У нас как в школе, где каждому ученику преподают и физику, и математику, и географию с химией. Понятно, что знание, как решать интегралы или из чего можно сделать кислоту, большинству в жизни не пригодится. Но у нас каждый год выпускается более миллиона человек, и даже если один процент из них захочет связать свою жизнь, скажем, с химией… Это у нас будет десять тысяч химиков.
– Так, а если, значит, ста курсантам дать основы боевых дисциплин, то по окончании курсов получим, скажем, одного хорошего снайпера, одного подрывника, одного рукопашника. Правильно?
– Ну, хорошего за пару месяцев не сделаешь, но мысль верная. Бойцы, делающие успехи в каких-то направлениях, начинают заниматься по углубленной программе. И если из прошлого набора пятерых таких бойцов мы просто оставили у себя, то сейчас по инициативе самого товарища Жукова рассматривается возможность сделать из самых достойных наших курсантов инструкторов. Представляешь разницу? Приехать в свою часть инструктором Генштаба и уже самому отбирать бойцов с задатками.
– Разницу-то представляю. А вот как это будет работать, что-то смутно.
– Ну, Командир разберется. У них с Георгием Константиновичем есть шикарная идея на этот счет.
– И почему я не удивлен, – пробормотал про себя Испанец.
– Ну, в общем, вынужден признать: тысячу под Пензой мы даже разместить сможем с трудом, соответственно, и качество обучения упадет. Думаю, это понимает и командование, недаром мы сейчас с тобой, Федот Никифорович, новую базу строим. Вот ее главная функция, как я понимаю, как раз обучение и поиск талантов, как Командир говорит.
– Ясно, значит, с этим разобрались. Осталось выживание.
– Выживание… Базовый инстинкт. Согласен, Федот Никифорович?
– Согласен, Андрей.
– Так вот, два навыка, которым мы их тут по-настоящему учим, – бегать и копать.
– Не понял!
– Ну а чего ж непонятного? Они ж пехота. От бомбежки или от артобстрела ни навыки рукопашного боя, ни меткая стрельба не спасут. Только лопата. Ну а ноги вообще самая важная часть солдата. Вот мы их и готовим к тому, чтобы после пешего марша любой сложности у них сил хватило вступить в бой. Учим и как правильно дышать, как груз распределять и закреплять, как воду правильно пить.
– А что, можно неправильно воду выпить? – усмехнулся комиссар.
– Можно, – отрезал Барс, не приняв шутливого тона, – еще как можно.
– Расскажешь?
– Давай в другой раз. А то никогда этот разговор не закончим.
– Хорошо. А про рукопашников что скажешь?
– А что про них сказать? Все прекрасно понимают, что в современной войне значение рукопашного боя близко к нулю. Даже если взять весь урон, причиненный врагу ножами, палками и другими подручными средствами, то он вряд ли и один процент составит. Опять же, готовили, скажем, несколько лет прям супер-пупер-бойцов, которые одним махом семерых побивахом, везут их на фронт… одна бомба и… и всё. Осознавал это Командир, когда разрабатывал план подготовки? Конечно, осознавал. У нас после долгих споров даже «росомахам» поставили занятия по рукопашке. Хотя если на твой след встали немецкие егеря, то тот же навык бега будет во сто крат полезней.
– Так в чем же секрет?
– Да нет никакого секрета. Человек, занимающийся рукопашным боем, войну ведет прежде всего с самим собой. Со своей ленью, своими страхами, своей недисциплинированностью и невнимательностью. Допустим, обычный боец оказался без винтовки и он уже психологически готов сдаться: а что, воевать же нечем. А если он знает, что он сам по себе оружие? Что безоружный все равно сильнее врага? Сдастся? Или порвет фрица голыми руками и карабин отнимет? Как думаешь, товарищ комиссар? Потом такой человек и на гражданке не побоится и хулигана приструнить, и бюрократу отпор дать.
– С такими доводами трудно не согласиться. Но я так и не понял, насколько серьезно эти ваши «куксики», которые «медведи», изучают рукопашный бой?
– Настолько, насколько это возможно сделать за пару месяцев с талантливым тренером и полной самоотдачей. Скажем так, по выпуску они любого противника без спецподготовки уработают с гарантией. Но главное – это психологическая накачка. В брошюрке мы отделались общими фразами. На самом деле курсантам с первого дня вбивается в головы, что они лучшие, что они элита. И по сравнению с каким-нибудь только что призванным деревенским парнем они на самом деле машины для убийства. Вообще за два месяца мы качественно ставим им один комплекс, показываем технику, а потом уж сами могут всю жизнь навыки совершенствовать. Но вот столько внимания, сколько на них сваливается, столько новых навыков и знаний привели к интересному эффекту. Недельки через две обучения у всех появляется, можно так сказать, мания величия. Особенно заметно это как раз в рукопашке.
– И как боретесь с этим явлением?
– Да никак, к концу обучения само рассосется. Просто на первом этапе они себя сравнивают с собой же, но до того, как попали к нам. И с теми, кто с ними служит в той части, откуда они приехали. А под конец обучения в мозгу перещелкивает, и то, что они на самом деле будущая элита Красной армии, доходит, так сказать, до сознания. Что их не просто так называют, а так оно и есть. И начинают они себя сравнивать уже с окружающими, то есть с инструкторами. И тут внезапно оказывается, что пока они еще никто и звать их никак. Есть и те, кто ломается на самом финише. Ничего не поделаешь, как говорит Командир, искусственный отбор.
– Жестоко.
– Так война близко, товарищ комиссар!