28 февраля (пятница) 1941 г. Москва. Ходынский аэродром
Вместе со служебным автомобилем мягко покачиваясь на неровностях дороги, Яков ехал на Ходынский аэродром. Он сидел с закрытыми глазами и пытался поспать, но провалиться в сладкую дрему не давало чувство смутного беспокойства.
Казалось бы, он добился всего, о чем мог мечтать обычный еврейский паренек из бедной семьи, да еще родившийся на задворках Европы. Революция и партия подняли его на небывалую высоту. Генерал-лейтенант авиации, дважды герой Советского Союза. Умница жена и красавица дочь. Чего еще может желать мужчина?
Яков ехал на встречу со старым… А впрочем, с кем? Приятелем? Другом? Боевым товарищем? Он всегда умел слушать, и умел выделять, кого слушать нужно особенно внимательно. Поэтому, когда в Монголии к нему в штаб приехал дерзкий молодой лейтенант и привез ящик коньяка в благодарность (ну, вы же зонтик, защищающий нас от японской авиации), он его выслушал. И потом ни разу об этом не пожалел.
Яков знал, что лейтенант, во-первых, возглавляет роту разведчиков и сам ходит в тыл к японцам, а во-вторых, что еще важнее, в хороших отношениях с только что назначенным командиром 57-го особого корпуса комдивом Жуковым. Яков мог бы спросить: какая может быть благодарность? Группа асов под его командованием только прилетела и еще не вступила в бой. А летчики 22-го ИАП действовали отнюдь не лучшим образом. Но Яков умел молчать так же хорошо, как и слушать. Поэтому не спросил, о чем впоследствии ни разу не пожалел.
Пили умеренно. Тост за Сталина, за победу над Японией, за руководящую и направляющую роль партии, за красных соколов! А потом лейтенант начал задавать свои наивные вопросы. Сейчас-то Яков знает, что наивных вопросов у майора Самойлова не бывает. А тогда…
– Давайте согласуем схему эвакуации летчиков, – как о чем-то само собой разумеющемся, предложил лейтенант, не переставая строгать ножом полоску вяленой конины – монгольского борца.
– Чего? – переспросил кто-то из комэсков.
– Схема, – Самойлов небрежно изобразил ножом какую-то загогулину перед лицом, – вы же будете как-то эвакуировать своих летчиков, которые попадут за линию фронта. Ну, я не знаю… Специально оборудованный самолет с медикаментами и ручным пулеметом, с укрепленным шасси, чтоб мог на неподготовленное поле сесть. И всякое такое. Вот мы, к примеру, там часто бываем, и монгольская конница, опять же, рывок может сделать, если летчик близко от границы приземлился. Надо же согласовать всё. Элементарные пароли, чтоб ваши соколы не стали в моих, переодетых японцами, разведчиков палить почем зря.
Яков помнил, как во вдруг разлившейся тишине беспомощно переглядывались его товарищи, прославленные асы, а потом уставились на него. Что мог ответить заместитель командующего Военно-воздушными силами Красной армии комкор Яков Смушкевич желторотому лейтенанту из пехоты? Что руководство ВВС РККА возможность эвакуации своих сбитых товарищей не рассматривало? Что без радиосвязи это равносильно тому, чтобы иголку в стогу сена искать? Что такое не практикуется ни в одной стране мира? Сказать лейтенанту: «Ты дурак и ничего не понимаешь в авиации?» Тогда отчего так пылают уши, как будто его снова отчитывает старый рав Хаим?
Яков умеет не только слушать и молчать, он умеет быстро принимать решения. Иначе не стать бы ему к настоящему моменту генерал-лейтенантом и дважды Героем истребителем. Самойлов практически сам ему и подсказал, что можно попробовать. А еще он слышал в Испании про один такой случай. Пара «курносых» отбились от врага, но один самолет получил сильные повреждения и, не дотянув до линии фронта, сел на вынужденную в поле. Второй самолет сел рядом и вывез товарища практически из-под носа у франкистов.
– Это серьезная тема, Виктор, давай обсудим ее отдельно. Скажем, послезавтра?
– Послезавтра не смогу, готовлю группу к рейду. Может, через недельку подскочу? – с непонятной тогда Яковом искоркой лукавства предложил командир разведчиков.
– Хорошо.
– Ну, за понимание, – плеснув пару капель в стакан, предложил тост гость. – А, да, вот еще что хотел спросить!
Украдкой утерев пот со лба, Яков напрягся и, ожидая подвоха, посмотрел на комэсков. Интуиция его не подвела, но выручить своего командира летчики не успели, лейтенант оказался быстрее.
– А почему у вас тактическое звено три, а не два самолета?
Штабная палатка грохнула взрывом хохота.
– Три, вообще-то, больше двух, – отсмеявшись, сказал кто-то из летчиков.
– Точно! Огневая мощь на пятьдесят процентов увеличивается, как-никак, – поддержал его другой.
– Да вы что? Правда? А почему тогда не четыре – две пары? Хотя нет, лучше восемь. Да?
– А ну тихо! – командирский рык Якова прекратил спровоцированный лейтенантом галдеж. – Есть конкретно, что сказать в пользу двоек?
– Есть-то есть, но я ж пехота, а вы, товарищи летчики, все равно все мной сказанное под сомнение возьмете. Предлагаю вам учебные бои провести – две «тройки» против трех «пар», а еще лучше четыре «тройки» против шести «двоек». Вот, а потом, когда результаты будут, я вам в письменном виде свои соображения принесу, чтоб было, так сказать, с чем сравнить.
– А что! И проведем! Да, товарищи?
Товарищи предсказуемо оказались не прочь провести учебные бои. Все равно нужно было продолжать заниматься «слётыванием». А тут и задача довольно любопытная. Прокричавшись, летчики (а собрались в палатке без преувеличения лучшие истребители Советского Союза) задумались. На самом деле вопрос, летать тройками или парами, не такой простой.
Молодым, плохо обученным летчикам летать парами будет, пожалуй, и попроще. У всех были примеры из прошлого, когда на виражах создавались аварийные ситуации. Резкий поворот ведущего – и одному из ведомых нужно моментально сбрасывать скорость, зазевался – протаранил впереди летящий самолет. В общем, опять простой вопрос гостя заставляет задуматься над непростым ответом.
– И последний вопрос можно, товарищи летчики?
– Последний? Ну давай, раз последний.
– А почему 22-й ИАП летает без эшелонирования по высоте? Или они потом перестраиваются, а нам просто с земли не видно?
– Почему? А вот это надо, наверное, у майора Глазыкина спросить. Вот ты, лейтенант, как бы обосновал необходимость этого, значит, эшелонирования? – вывернулся Смушкевич.
– Все просто, Яков Владимирович. Первое – это боевое охранение. Вот у нас на земле, грубо говоря, есть два вектора. Вперед-назад и влево-вправо. Соответственно есть боковое охранение, авангард и арьергард. У вас же в небе появляется верх-низ. Нужно ли охранение снизу, не скажу, все-таки там земля, а вот пара истребителей, висящих на триста-пятьсот метров выше основной группы, лишней точно не будет. Насколько я понимаю, в авиации высота – это скорость, а скорость – это маневр. Вот вам вторая причина – высокоскоростной резерв, который в случае необходимости сможет или сбить атаку противника, или догнать недобитка. И опять мы приходим к вопросу – «тройки» или «двойки»? Возьмем минимальную группу – два звена. Если одну «тройку» выше отправить, это группу надвое делить выходит. А если две пары – основная группа, а пара – на эшелон выше?
– Понял я твою мысль, Виктор. Предлагаю через неделю, как приедешь, так все три вопроса и обсудить.
Неделю использовали с толком. Успели до хрипоты обсудить в узком кругу, а потом и провести показательные бои. Сначала шесть на шесть. Результат первого боя сочли случайным, переиграли. Потом перетасовали экипажи и снова переиграли. Переругались. Повторили. Задумались.
Одинаковые самолеты, примерно равные по мастерству пилоты, бои проходили по одному сценарию. Пока одна пара противостояла одной «тройке», две пары разбирали вторую «тройку», а потом накидывались на оставшихся. Выяснился неприятный момент: звено из трех самолетов подавляющего преимущества над парой не имело. А вот две «двойки» над звеном из трех самолетов имели.
Решили, что «шестерками» не воюют. Надо проверить хотя бы на эскадрильях, но так как пятнадцать на два не делится, то пусть будет шесть «троек» против девяти «двоек», и, если хотят, пусть применяют свое «эшелонирование по высоте».
«Тройки» проиграли прямо-таки с неприличным счетом. Решили, потому что не были знакомы с тактикой «двоек»: надо обсудить, а потом переиграть. Переиграли. «Тройки» бились, как звери, не жалея себя. В итоге две машины при маневрирование столкнулись в небе. Хорошо хоть летчики живы остались.
Штерн, разумеется, вставил всем двухведерную клизму скипидара с патефонными иголками и запретил всякие эксперименты. Командир 22-го ИАП каким-то чудом отделался строжайшим выговором и чуть ли не заикался, когда при нем упоминали о лейтенанте Самойлове. А летчики разделились на два лагеря: условно говоря, «уставщиков», считавших, что начальству видней и летать нужно, как в уставе прописано, и «новаторов», считающих, что будущее за звеном из двух пар самолетов.
Но если в мирное время два разбитых самолета – это грандиозное ЧП, то на войне совсем другой счет. Тот же 22-й истребительный за два дня воздушных боев -27–28 мая потерял 15 самолетов и 11 летчиков, в том числе одного майора.
Яков дал негласное указание «своей группе» взлетать тройками, а в небе уже перестраиваться парами. Неизвестно, получилось бы такое, будь под его командованием обычная часть с большим количеством «зеленых» летчиков, но для опытных пилотов, многие из которых воевали еще в Испании, это труда не составило. Эшелонирование по высоте тоже сочли интересной идеей, требующей проверки в реальных боях. А создать службу эвакуации – на это запрета не было, да и запретить такое было бы крайне неправильно политически.
Яков вспоминал, для удобства загибая в уме пальцы. Эвакуация. За время, проведенное в Монголии, ничего толком сделать не успели, да и не до этого было, воевали. Но двух летчиков, пожалуй, Самойлов может на свой счет записать. Первый и, кстати, не единственный случай, когда совсем молодой летчик не растерялся, сел рядом с подбитым самолетом ведущего и вывез командира. А потом и машину посадил удачно, даже не поцарапал.
Вручая медаль «За отвагу», командир части задал вопрос: «Как не испугался-то?» Младший лейтенант, помнится, ответил: «Так мы же этот момент прорабатывали. Условия почти идеальные, поле ровное, неприятеля в воздухе нет». Тогда командир полка, наверное, зря сказал: «Собьешь хоть одного – лейтенанта получишь».
У Якова хорошая память, он помнит, что летчик (а вот фамилия-то, к сожалению, затерялась во времени) своего японца сбил. Но лейтенанта так и не получил, не успел, сам погиб на следующий день.
Второй случай еще проще. Летчик из его группы на парашюте приземлился почти на линии фронта, так монгольские конники не мешкая рванули к нему, отогнали с десяток япошек, бросили в седло и вернулись. Почему бросились за летчиком? Так Алтан Бургэд попросил. Кто? Друг монгольского народа и лично товарища Чойбалсана, командир разведчиков, лейтенант Самойлов. Золотой Беркут!
Да, еще до ранения и страхолюдной татуировки во всю спину, монголы дали лейтенанту прозвище Беркут. Потом, конечно, его так звать перестали, вообще старались не упоминать его имя, а при необходимости говорили о лейтенанте в третьем лице. Что с них взять, дикий народ, опасались, что в теле лейтенанта мог поселиться демон.
Второй палец. Какой эффект был от полетов парами? Привести какие-то конкретные цифры вряд ли получится. Но его парням летать «двойками» понравилось. Легче. А в ходе боев всплыли еще два интересных обстоятельства. Если летают опытные летчики, то две «двойки» становятся по-настоящему эффективной тактической единицей. Ведущие сначала договариваются между собой, отрабатывая типовые схемы боя «пешим по лётному», а потом так же на земле разбирали предстоящие бои с ведомыми.
Тут, как правило, все сводилось к тому, что ведомый должен просто держаться за ведущим и прикрывать тому хвост. Да пара-тройка домашних заготовок, как можно взять противника в клещи.
Просто, но, оказалось, чертовски эффективно. За все время боев авиация противника, по официальным данным советской стороны, потеряла 656 самолетов всех типов. Ну, возможно, реально штук на пятьдесят меньше. Наши потери составили 225 самолетов (в том числе небоевые 37). Летчиков убито или пропало без вести 158, ранено 99[50].
Какие цифры потерь были бы, продолжай они летать по-старому? Да кто ж теперь скажет. Если только сам Господь Бог, так коммунистам в него верить не полагается.
Яков мысленно загнул третий палец. Эшелонирование по высоте. Может быть, не самый верный в тактическом плане, зато самый яркий случай – это, конечно же, августовский вылет майора Грицевца и командира 22-го ИАП майора Глазыкина.
Воспоминания майора Грицевца
На горе Хамар-Даба был оборудован постоянный КП командующего авиацией 1-й Армейской группы, туда меня Яков Владимирович и вызвал. Предстоял массовый налет на японцев. Цель нашего 22-го полка – завоевание превосходства в воздухе. Хотя это так, официально, в середине августа 1939-го превосходство уже было у нас. Комкор сказал проще: вымести с неба все, что еще осталось у японцев. За вами в сопровождение 70-го и 56-го ИАПов пойдут бомберы 100-й бригады. Массированный налет на аэродромы в районе Джинджин-Сумэ.
Лететь предстояло тремя группами, широким фронтом, на 500 метров выше – еще по одной группе прикрытия. Ну а для меня, значит, было особое задание. Майор Глазыкин, наш командир полка и ярый приверженец полетов только «тройками», хочет посмотреть на действие «пар». Вот ты ему это и обеспечишь, будете группой «высотного резерва», заберешься еще метров на 300–500 выше, и пусть смотрит.
– Нет, я-то, конечно, слетаю, но товарищ Глазыкин же командир полка? Кто полк поведет?
– А ты, Сергей Иванович, не волнуйся, все согласовано. Во-первых, Штерн как бы против «двоек», а Жуков как бы не против. Понимаешь? Во-вторых, зам полк поведет. Ему расти надо, так что правильная запись в личном деле нужна. Понимаешь?
У меня, конечно, вопрос:
– А если напортачит чего?
– Так сейчас не месяц май, чего он там напортачит? А если и так, твоя какая забота? Твоя забота, чтоб с Глазыкиным ничего не случилось. Понимаешь?
– Тогда я ведущий! Иначе не полечу!
– Ведущий, ведущий! Чай, майор не дурнее других, понимает, со своим уставом в чужой монастырь не ходят.
Что тут скажешь, хорошо с опытным летчиком работать. Ты хоть генерал будь, в паре я главный.
Ясно? Ясно! Сигналы, да, они у нас одни и те же, согласовали – и вперед. Нет, особо, конечно, сказал: «Ты вниз одним глазом поглядывай, но за небом в два глаза смотреть не забывай». Мы тут именно затем и поставлены, верхнюю полусферу контролировать. А то японцы вообще любят с превышением по высоте атаковать. Любили, пока мы им любилку-то не оторвали.
Нормально летели. Уже на подлете к аэродромам японцы попытались нас перехватить. Наперерез левой группе выскочило не менее двадцати машин— считай, у японцев в авиаполках, сентаях по-японски, столько машин к тому времени и оставалось. Ну мы это потом узнали. А сначала только заметили, что вся наша центральная группа влево ломанулась. И мы, значит, за ними по верхам.
Про тактику надо несколько слов сказать отдельно. Парой хорошо летать. Не нужно в голове держать ни положение правого ведомого, ни левого. Знаешь: он за спиной и можно любые виражи закладывать, а он хвост прикроет. Вот исходя из этого и учитывая, что в августе у нас уже было и качественное и количественное преимущество, командование приказало летчиков беречь и воевать грамотно, без лишних эмоций. Наращивать в любом бою численное превосходство и разматывать звено японцев двумя парами.
Вот, значит, пока левая группа скорее сковывала японцев, чем атаковала, «центральная» ударила во фланг, и это сразу изменило обстановку в нашу пользу. Мы это все видели, конечно, весьма условно. Бой превратился в огромный шар «собачьей свалки», и этот шар медленно смещался в глубь японской территории и постепенно терял высоту. Наш И-16 и японский И-97[51] по компоновке довольно схожи, но и отличия есть. Да и манера пилотирования, и, как я уже сказал, тактика у наших заметно отличались. Возможно, как раз из-за того, что мы были достаточно далеко, с километр по высоте, не меньше, я отчетливо видел: дожимаем японцев. То одна вражеская машина со шлейфом дыма падала вниз, то другая.
Злые и упертые сволочи, и хорошо обученные – были… пока не кончились. Особенно в июне нам попотеть пришлось, да. Но и в августе они здорово огрызались. Вот и тогда, хорошо помню, как один из самолетов загорелся и со снижением пошел на запад. То есть к нашим, вряд ли так бы сделал японец, но разглядеть детали я уже не мог.
А потом мы заметили, что группа под нами ринулась кого-то целеустремленно так преследовать. Ну, мы за ними, интересно же; летим с превышением все те же 500 метров и, так получилось, правее метров на триста. Четверка наших И-97 гнала, но японские машины вертлявые были, по горизонтали от «ишачков» уходили влегкую. Ну вот и этот, вираж вправо, и с набором высоты стал от преследователей отрываться.
Я тогда, как один из лучших асов, летал на И-16 тип 17, то есть у меня вместо четырех ШКАСов осталось два, зато в каждом крыле встало по 20-мм пушке ШВАК. Вот он под мои орудия сам и вылез. Только то ли прицел сбился, то ли я поторопился, задел его самым краем очереди, может, один или два снаряда. Правда, вошли хорошо, задымил и сразу в пикирование ушел. А мы, значит, за ним. Летим, или скорее падаем, ветер свистит, земля все ближе, но потихоньку догоняем. Куда он от нас денется-то. Подошел я, значит, на 200–250 метров и дал пристрелочную, а трассеры прям вплотную с японцем прошли. Ну, я сразу очередь. Длинную. Патронов на полста. Хвост его просто брызгами в разные стороны, а сам как летел, так в землю и воткнулся.
Пока догоняли, спустились, наверное, метров до пятисот, хорошо под зенитки он нас не вывел. По плавной дуге с набором высоты стали возвращаться, потому что сбитый – это хорошо, а вот то, что мы от своих оторвались, очень даже плохо. Но высоту набирали помаленьку, скорость тоже не хотелось потерять. Если японцы сверху упадут, а ты без скорости, то все едино, на тысяче ты или на двух. Вот и шли так, нос чуть кверху. Сначала заметили три точки, ровненько так на юго-запад летели. Это мог быть кто угодно, но именно этим курсом летело бы подкрепление с расположенных в глубине японской территории аэродромов. И я как-то сразу понял – они. Жестами Николаю, ну то есть майору Глазыкину, показываю: подлетаем снизу и, если враг, бьем. Мы еще на земле договорились: если «тройку» внезапно атакуем, то я ведущего, он – правого ведомого.
Подлетаем тихонечко – ну точно японцы, у наших светло-серой раскраски не было, да и силуэт характерный для И-97. И-16 почти на полтора метра короче, и крылья начинаются практически сразу за винтом.
Подходим осторожно, почти в упор. И тут я замечаю, что на фюзеляже у хвоста ведущего черное кольцо намалевано. Повезло, значит, перед нами командир эскадрильи, по-ихнему – чутая. Даю знак Николаю: начинай!
Жахнули. Шесть пулеметов да две пушки со ста метров – это без шансов. Ведомый сразу вспыхнул и огненным шаром к земле так и понесся. Ведущий в последний миг отчего-то дернулся, и ему левое крыло отрезало. Так он и кувыркался до конца.
Третий понял, что каюк ему, и спикировал практически отвесно. Мы его, конечно, проскочили. Пока развернулись да стали снижаться, японец в штопор свалился. Обстреляли его издали, с предельных дистанций, понимали, конечно, что без толку, но уж больно злость взяла, прям из-под носа ушел… почти ушел.
Не знаю уж, попали мы случайно куда или нет, врать не буду, да только самолет возьми и развались прямо в воздухе. Крылья в разные стороны отдельно, хвост отдельно, а тушка – камнем вниз. Из трех самолетов никто с парашютом так и не выпрыгнул. Война. Спрашиваю жестами Николая: «Боеприпасов сколько осталось?» – «Половина есть». – «Горючего сколько?» – «Чуть-чуть совсем». Ну, значит, домой.
Прилетели к себе на аэродром, приземлились, подрулили к ангарам. Сижу, а самого начало трясти всего, только сейчас понял, какого я дурака свалял. Сбитые – черт с ними, а ведь могли и нас того. Позарился на японца, увел комполка с высоты. А если б нас сбили? А если б его одного сбили?! Аж до рези в животе скрутило. Отвлек шум снаружи, отпустило. Выглянул наружу, а там, мама дорогая, целая делегация. И зам командира нашего полка, и из 100-й бригады начальство, и разные штабные-тыловые. Хорошо хоть самого товарища Смушкевича нет.
Ну, от опасности майор Грицевец никогда не бегал. Вылез на крыло, и откуда сразу силы взялись. Думаю, кому докладывать, по всему выходит, заму комполка.
А тут Николай орет:
– Ребята! Качай его!
Понятно, адреналин у майора, четыре сбитых за вылет. Интересно, то, что мы самолет комэска японского сбили, он заметил? Да и по должности ему летать намного реже удается, а тут один лично, один в группе. Но раз качают, ругать не будут, уже хорошо.
Дождался, когда отпустят, отозвал своего техника в сторону.
– Чего такой переполох? – спрашиваю.
– Так вас ждали, вы последние прилетели, тащ майор. Вот на радостях, что вернулись, да еще героями. Поздравляю с тремя сбитыми, – поясняет наш воентехник 1-го ранга Макаров.
– Почему с тремя, Владимирыч?
– Командир полка так сказал.
– Двух я сбил, и он одного. А четвертый в воздухе развалился, от нас драпая. Мы оба по нему палили, но вряд ли попали.
– Раз развалился, значит попали.
– Черт с ними. Как полк слетал?
Старший техник эскадрильи Игнат Владимирович Макаров, грамотный специалист, немного стесняющийся своего молодого возраста и оттого предпочитающий, чтобы к нему обращались по отчеству, опустил глаза.
– И хорошо, и не очень, товарищ майор.
– Кто?
– Всего в полку четверых сбили. Лейтенант Звонарев и его ведомый Сергеев из второй эскадрильи. Младший лейтенант Енотов Сергей из третьей. Из нашей группы Матвей Салихов не вернулся. Его какой-то японский ас с полукило-метра поджег, многие видели, как товарищ старший лейтенант сумел развернуться и со снижением к линии фронта полетел. Но не прилетел, и самолет на земле не нашли пока. В штабе говорят, что надо без вести пропавшим объявлять.
– Это они быстро. Ждать надо. Что мы там увидеть могли, я вот и не смотрел на землю вовсе. Если он горел, а если ранен, мог запросто ориентировку потерять и на другой аэродром сесть, да просто на нашей территории где-то. Да даже если за речкой сел, шансы есть, сам знаешь.
– Знаю.
– Вот и не раскисай, Владимирыч, это война. А хорошие новости какие, говоришь?
– Без ваших четверых полк заявил о пятнадцати сбитых японцах.
– Хорошо. Ладно, пойду, устал я чего-то.
В итоге все же не наказали. Победителей не судят, как говорится. Но Яков Владимирович поругал, конечно, сказал, вернулся бы без комполка, пошел бы под трибунал. Обошлось. А сбитые по-честному поделили – по два лично.
Яков всегда умел смотреть в будущее. После Испании многие командиры сделали себе стремительную карьеру, он сам тому живое подтверждение. Не сомневался Яков, что после Халхин-Гола молодой и наглый, но чертовски удачливый лейтенант тоже стремительно зашагает по карьерной лестнице. А как говорил старый Хаим: «С удачливыми нужно дружить, тогда и тебе перепадет толика везения».
Но тогда, в Монголии, закрепить дружбу не получилось, субординация мешала познакомиться поближе. Уж больно велика разница между комкором, командующим авиацией всей 1-й армейской группы, и командиром роты, лейтенантом. А потом, кажется в начале сентября, Самойлов вместе со своей ротой разведчиков просто исчез. Вечером был, а утром уже нет. Единственное, что он, далеко не последний человек во всей Монголии и прилегающих окрестностях, смог узнать – убыл по новому месту службы.
После Халхин-Гола Самойлов объявился в Польше. Там в Бресте, уже будучи старшим лейтенантом, он вместе со своей ротой занимался какими-то разведывательными делами. Яков хотел с ним увидеться, поздравить с новым званием, но не успел. Виктор улетел в Москву в неясном статусе, зато в сопровождении сотрудников НКВД.
А вот первая встреча произошла совершенно неожиданно и в неожиданном месте. В конце октября 1939 года страна (по крайней мере, высшее партийное и военное руководство) не исключала и готовилась к силовому решению финского вопроса. Яков по долгу службы приехал в Москву на авиационный завод № 39[52]. Где кроме текущих вопросов его совершенно внезапно попросили побыть в роли третейского судьи. Оказалось, директор завода Вениамин Иванович Журавлев и его зам по конструкторской части, видный советский авиаконструктор Ильюшин, не могут договориться насчет одного служащего наркомата вооружений. Директор хочет выгнать его и запретить вообще появляться на заводе. Сергей Владимирович Ильюшин, наоборот, двумя руками за то, чтобы этот консультант почаще у них бывал.
Доводы Журавлева просты и понятны. После последнего посещения завода наркомвооруженцем коллектив лихорадило неделю. Уж больно сильно этот товарищ повернут на дисциплине, браке и чистоте. Все ж не против. Все за. Но не в ущерб же плану!
Пробовали боевым авторитетом на консультанта надавить. Послали летчика-испытателя майора Пронина (жаль, Коккинаки[53] занят был), между прочим, награжденного орденом Красного Знамени, с ним поговорить. Объяснить, что реальная война совсем не такая, как видится из кабинета наркомата вооружений.
У Якова хорошая память, он помнит, как откровенно, никого не стесняясь, заржал Ильюшин, а директор отчего-то смутился и махнул рукой.
Дальше рассказывал Сергей Владимирович. На предложение поговорить по-мужски консультант отреагировал нестандартно. Если под «поговорить» не имеется в виду банальный мордобой с последующей госпитализацией товарища испытателя, то зачем же уважаемому летчику себя утруждать, пересказывать потом этот разговор остальным. Пойдемте в столовую, позовем заинтересованных и просто неравнодушных товарищей и поговорим честно и откровенно, как коммунисты. Разумеется, очень быстро столовая была заполнена. Конструкторы и чертежники, слесаря и медники, летчики-испытатели и штурманы – товарищ из наркомата вооружений пройтись успел по многим.
Яков помнит, как будто это было вчера, Ильюшин не смог сдержать улыбки и, подмигнув Журавлеву, продолжил рассказывать. Чиновник наркомата вооружений дождался, когда столовая заполнится, и с легкостью опытного фокусника скинул с себя рабочий комбинезон. Перед заводчанами в один миг предстал совершенно другой человек. И дело было даже не в ордене Ленина и не в петлицах с рубиновыми кубиками. Клерк из наркомата пропал, а появился воин. Не просто одетый в военную форму чиновник, а человек, выбравший войну своим ремеслом. И судя по глазам, да и по награде, прекрасно умеющий отнимать чужие жизни. Стало ясно, что и загар отнюдь не курортный, крымский, а получен скорее всего в жарких степях Монголии.
Капитан как-то совсем не по-военному сел на стол и, не повышая голоса, будто точно зная, что его не перебьют и услышат, начал:
– Нет у меня времени спорить, да и желания нет. Расскажу. А там сами, как знаете. Был у меня в роте разведчик Иван Выргыргылелеев. Надо же, выговорил. Чукча по национальности. Хороший боец, злой, агрессивный, цивилизацией почти не испорченный. От жары, правда, больше остальных страдал. Вот как-то в самом обычном рейде, уже на обратном пути, наша группа лоб в лоб столкнулась с японскими разведчиками. Выр первым шел, пистолет всегда под рукой. Не наш ТТ, а взятый с бою японский уродец «Намбу». Конечно, пистолет был где нужно смазан, где можно вычищен. Попробовал бы у меня кто-нибудь личное оружие не в идеальном состоянии держать. Но вот последнее, что боец Выргыргылелеев помнит об этом бое: навел ствол на японца – и осечка. Дальше со слов командира группы рассказываю. Первому японцу Выр воткнул ствол пистолета в глаз, благо конструкция с трудом, но позволяет. Во втором оставил отцов нож с рукоятью из моржовой кости. А вот третьему… третьему горло перегрыз до позвоночника. И это я вам не байки травлю, то же самое в наградном листе на орден Красной Звезды написано. Иван ничего этого сам не помнил. Психика такая штука, оберегает нас от нас самих, м-да. Как вернулся в часть да водкой отпоили, рассказал, проклятье на их семье: кто человечину попробует, тот последний мужчина в роду. Просился домой ехать, у шамана совет спрашивать. Отпустить его, сами понимаете, я сразу не мог, так что дослужил Выр нормально, молодое пополнение гонял и в хвост и в гриву. Но на боевые уже не ходил. Сломался. Только рассказываю я вам не про рядового красноармейца Выргыргылелеева. Рассказываю я вам о сломанном бойке японского пистолета. Разобрали его, естественно, потом, посмотрели. Может, японцы удивились, лицо чукчи увидев, может быть, по другой причине промедлили. Не знаю. Если б не Выр, без убитых и раненых не обошлось бы, а в худшем случае осталась бы группа там, все пять человек.
Обиделись на меня вот ваши стахановцы, попрекнул их грязной, неряшливой одеждой. Я, товарищи, ни разу не авиаконструктор, даже не инженер. Образование у меня – училище военное. Но вот сдается мне, что самолет все же посложнее пистолета будет, узлов и агрегатов, которые могут сломаться, там гораздо больше. Может быть, я ошибаюсь, но перед глазами такая картина стоит. Волос человеческий или ниточка тонюсенькая шерстяная от свитера в топливной системе истребителя затерялись. Вы ведь И-16 разрабатывали? Вот, значит, в нем. Гоняет ее топливо по трубам туда-сюда. Разные люди истребитель обслуживают, и условия на аэродромах разные, и погода. Потихоньку там же водяной пар скапливается. И вот зима, ночь, холодный ангар. И волос этот что делает? Правильно. Становится точкой кристаллизации, и вот уже в топливной системе затаился кристалл льда. Днем, разумеется, боевая задача – перехватить бомбардировщики противника. Взлетели, встали на курс перехвата. Догоняют, цель все ближе и ближе. Летчик выжимает из мотора все и еще немного, на лбу испарина, пальцы нервно сжимают баранку, еще чуть-чуть, еще совсем капелюшечка – и можно вдавить гашетку. Послать во врага четыре струи яростного металла калибра 7,62 миллиметра. Спустить с небес на землю несущую смерть машину… Но! Мотор чихает раз, другой… и вдруг тишина. Только все тише слышен гул моторов удаляющегося по направлению к русским городам немецкого бомбардировщика «Хенкель-111», несущего две тонны бомб. Так что, товарищи, сами думайте, в тылу вы или все-таки на фронте. Важно иметь чистый, опрятный вид или ерунда это и блажь. Ну и вообще, что вам важнее: план тут или брак там. Но это я, конечно, уже к руководству обращаюсь.
– Яков Владимирович, я же не против качества и порядка, но вы знаете, что они придумали?!
– А может, правильно придумали, Вениамин Иванович! – не стал молчать Ильюшин.
– Товарищи! По порядку, прошу вас. Что они придумали, товарищ Журавлев?
– Собрали группу активистов и все самолеты по новой проверяют, записывают недостатки и требуют на заводе их устранить.
– Так. И что в этом плохого?
– Так план же горит!
– Я что-то не понимаю, а как вы собрались самолеты с недоделками в авиационные части передавать?
– Как и раньше, с гарантийным письмом. Все дефекты наши рабочие приедут и устранят прямо на месте.
– То есть по документам завод самолет выпустил, в части по документам он стоит на боевом дежурстве. А по факту он летать не может?
– Ну почему не может? Может.
– Летать может. А воевать в полную силу? Ясно, товарищи, я, как начальник ВВС Киевского округа, этот вопрос решить не могу. Но я выскажу свои соображения начальнику Генштаба и товарищу Локтионову.
– Тогда заводу нужно снижать план!
– Вениамин Иванович, вы же понимаете, не я решаю такие вопросы. А вы, значит, Сергей Владимирович, хотите, чтобы этот капитан и дальше гайки на заводе закручивал?
– Нет! Производство – это компетенция Вениамина Ивановича. Мне Виктор нужен для другого. Уникальный человек, интуит. Имеет самые общие познания и в аэродинамике, и в сопромате, не летчик, заметьте. Вы знаете, Яков Владимирович, он, как только увидел полуразобранный БШ-2[54], так он, готов поклясться, как будто бы его узнал. «О, штурмовик!» Вообще без какого-либо авиационного или технического образования человек, а просвещает нас по тактике применения нашего будущего самолета. И вы знаете, Яков Владимирович, не очень-то и поспоришь. Вот, например, зачем вам потолок четыре с половиной тысячи метров, спрашивает, от истребителей все равно не уйдете, а от зениток лучше на бреющем, после штурмовки-то. Или предлагает к бронеспинке дополнительно бронекозырек сзади приделать, утверждает, стрелять по штурмовику будут сверху сзади.
– Тут он скорее всего прав, Сергей Владимирович.
– И вы так думаете, Яков Владимирович? Хорошо, ладно тактика, он человек военный. Несмотря на молодость, успел повоевать. Но он походя может сказать: «А что у вас эта загогулина так сложно присобачена? Может, вот через эту хреновину забабахать?» И мы, конструктора с образованием и с огромным опытом работы, смотрим и не понимаем, почему сами не додумались. Это же элементарно! Думал, может, он скрывает что-то, так проверял, неуч он в вопросе самолетостроения. Предлагал Виктору к нам перейти, пока учится заочно, техником, а там, может, и до главного конструктора дорастет, ведь талант у человека. Давайте, говорит, товарищ Ильюшин, после войны обсудим. Так вот, пока пусть приезжает к нам почаще, кто его знает, когда его война закончится.
– Герой, значит, Халхин-Гола, молодой, советы по тактике применения авиации дает, а звать его Виктор?
– Все так.
– И воюет, значит?
– Воюет.
– А фамилия у него, случаем, не Самойлов? – Смотреть на лица собеседников было сплошное удовольствие, и Яков, не выдержав, расхохотался.
Потом у него с уже капитаном Самойловым состоялся серьезный разговор. Поговорили про БШ-2, про перспективы одноместного штурмовика, и что начальство обязательно такой самолет потребует сделать. Про не пошедший в серию воздушный «крейсер» ЦКБ-54[55] и про то, что заменить тяжелые истребители сопровождения, типа немецкого Messerschmitt Bf.110 или проходящего сейчас испытания в Америке ХР-38[56], он не сможет. А главное, капитан был уверен, что Смушкевича скоро переведут в Москву, и это точно будет не понижение.
Яков тогда про себя хмыкнул. Но если тебе пророчит повышение по службе человек, который довольно-таки часто оказывается прав… В общем, расстались почти друзьями и договорились поддерживать связь.
А 19 ноября 1939 года товарищ Смушкевич стал начальником ВВС РККА.
Потом Яков уже не удивился, встретив Виктора на Зимней войне. Скорее удивился, что после ее окончания капитан не получил Героя, учитывая, какой интересной частью он командовал и сколько его бойцы сделали для победы.
Пересекались не сказать, что часто, но раз в месяц получалось, как правило, на авиационном заводе или КБ. Яков даже поспособствовал тому, что у Виктора появился скоростной пассажирский самолет. Майор, в отличие от начальника ВВС, мотался не только по объектам авиационной промышленности.
4 апреля 1940 года Якову было присвоено очередное воинское звание командарм 2-го ранга. А чуть позже капитана Самойлова доизбрали в Верховный Совет СССР от Карелии. Сказать, что окружающие удивились, значит ничего не сказать. А Яков тогда подумал, что кто-то нашел способ наградить капитана в обход наркома Тимошенко. И таких людей в стране, пожалуй, пальцев на одной руке хватит пересчитать поименно.
Яков ожидал, что Виктора двинут или по линии разведки, или по линии наркомата вооружений, но ни того ни другого не произошло. Самойлов, правда уже майор, так и остался скромным консультантом коллегии наркомата вооружений. Да еще стал начальником каких-то сержантских курсов. Другие могли бы подумать: вот и все, потолок. Получил за три войны звания, награды, статус, а теперь пусть притормозит. Погоняет сержантов своих, а там видно будет, что с ним делать.
Яков сам мог бы так подумать, знай он майора, вернее сказать, то, что он делает, чуть хуже. За то время, что Самойлов занимал скромную должность консультанта, он успел снискать себе славу бескомпромиссного борца с приписками, браком, халатностью. И премиями за перевыполнение плана.
Причем подведомственными наркомату заводами он не ограничивался, без колебаний пользуясь правами, данными ему как депутату Верховного Совета СССР. Директора заводов матерились и писали жалобы. Но счет пока был 2–0 в пользу майора. Двух «товарищей», демонстративно проигнорировавших его замечания, майор недрогнувшей рукой закатал по самое не балуй, за подрыв государственной промышленности, статья 58-7. Зато остальные, по словам самого Виктора, прониклись, что его замечания обязательны к исполнению. Так что производственники сатанели, тихо его ненавидели и ждали.
Совсем по-другому сложились у майора взаимоотношения с конструкторской братией. Казалось, Самойлов разбирается во всем, до всего ему есть дело. Причем подсказки его были скорее озарениями, чем сколько-то глубокими познаниями в инженерном или конструкторском деле. Что-то ему сразу нравилось, а какие-то проекты он так же сразу отвергал.
Помогало то, что на все Виктор смотрел с точки зрения военного, а не инженера. И постоянно напоминал даже не столько конструкторам, сколько чиновникам о том, что немецкие конструкторы не сидят сложа руки. «Вы вот пушку сделали, которая Пз-3 пробивает, а они ведь наверняка уже пятый делают. Сколько миллиметров у него будет лобовая броня? А пушка какого калибра? Вы понимаете, что ваше изделие не на полигоне будет воевать, враг будет стремиться его как можно скорее уничтожить любыми средствами. И чинить его будут усталые неквалифицированные люди, во многих случаях под обстрелом. Не забывайте этого!»
Как правило, такая постановка вопроса приводила к жарким спорам, а вот потом могло последовать и внесение изменений в конструкцию.
Неожиданно майор стал очень информированным в области новейших разработок вооружений всего Союза. И выяснилось очень много интереснейших вещей. Например, что в некоторых КБ все еще решают те проблемы, которые уже решены другими, или что изделие, разрабатываемое, скажем, товарищем Ивановым, будет прекрасно дополнять изделие товарища Петрова. В таких случаях Самойлов не стеснялся сводить оружейников вместе, по словам самого Виктора – укреплять горизонтальные связи.
Идея межведомственного сотрудничества многим ответственным товарищам сразу показалась достаточно многообещающей. И сейчас, когда не стало маршала Кулика, в штыки воспринимающего все идеи майора, наконец-то принято решение о создании коллегии вооружений и военной техники, только вот никак не определятся с ее статусом.
Именно то, как закончилось противостояние майора Самойлова с маршалом Куликом, и развеяло последние сомнения Якова. Ни Шапошников, ни Жуков не смогли бы защитить майора от нападок маршала Кулика, старого революционера, друга и соратника и товарища Ворошилова, и товарища Буденного, и… самого товарища Сталина!
Независимо от личных качеств Самойлова, маршал стер бы его в порошок. Но не смог. И Якову приходило на ум только два имени – Иосиф Виссарионович Сталин и Лаврентий Павлович Берия.
Всё сходилось! Яков понял, в чем заключалась настоящая работа Самойлова. Он служил проводником между НКВД и советскими конструкторами. Судя по всему, он не просто передавал информацию. с чем справился бы любой грамотный сотрудник. Скорее всего, получаемую нашей разведкой из-за границы техническую информацию Виктор анализировал, просеивал и выдавал конструкторам уже адаптированной под советские условия. Вот в чем была его ценность, его – талант!
И сейчас личный засекреченный помощник то ли Лаврентия Берии, то ли самого товарища Сталина, владеющий просто огромным массивом информации, условным кодом позвал товарища Смушкевича, генерал-лейтенанта и помощника начальника Генерального штаба РККА по авиации на срочную встречу.
Подъезжали к аэродрому. Яков разгадал секрет майора, но так и не решил, кто же ему Виктор Самойлов.
По данным В. Кондратьева («Халхин-Гол: Война в воздухе»), советское командование оценило потери противника на Халхин-Голе в 646 самолетов, из которых 588 (529 истребителей, 42 бомбардировщика и 17 разведчиков) сбито в воздушных боях и еще 58 (35 истребителей, два бомбардировщика, 15 разведчиков и шесть транспортников) уничтожено при налетах на аэродромы. 14 самолетов записали на счет зенитчиков. Кондратьев В. считает эти цифры значительно завышенными. Цифры потерь японской авиации по версии самих японцев взяты из статьи Эйчиро Секигавы «The Undeclared Air War» и составляют сбитыми 162, поврежденными, но восстановленными 220 самолетов. К этим цифрам у Кондратьева В. также имеются серьезные претензии, и он считает их сильно заниженными. По собственным потерям ВВС РККА Кондратьев В. считает, что они отражены корректно. В РИ мы потеряли 249 (в том числе небоевые 42) самолетов, 174 пилота убитыми или пропавшими без вести, 113 ранеными. Автор считает, что тактика «двоек» не привела бы к увеличению потерь японской авиации просто потому, что больше самолетов у японцев не стало бы. Но автор также выражает умеренный оптимизм в том, что собственные потери были бы несколько меньше.
И-97, он же Ки-27 «Накадзима», он же Тип-97 «Нэйт» – одноместный цельнометаллический фронтовой истребитель авиации Сухопутных войск Императорской Японии. Принят на вооружение в 1937 году. Строился средней серией до начала Второй мировой войны.
Информация по авиазаводу № 39 взята из книги Г. И. Хвощевского «Страницы истории авиационного завода № 39 им. Менжинского: от Москвы до Иркутска».
Влади́мир Константи́нович Коккина́ки (12 [25] июня 1904, Новороссийск – 7 января 1985, Москва) – советский летчик-испытатель, заслуженный летчик-испытатель СССР (1959), заслуженный мастер спорта СССР (1959). Генерал-майор авиации (30.04.1943). Дважды Герой Советского Союза (1938, 1957). Лауреат Ленинской премии (1960). -28–29 апреля 1939 года на самолете ЦКБ-30 «Москва» со штурманом М. Х. Гордиенко совершил беспосадочный перелет Москва – Северная Америка протяженностью 8000 километров.
БШ-2, он же штурмовик ЦКБ-55 на стадии разработки, он же знаменитый Ил-2 в будущем.
ЦКБ-54 – модификация ДБ-3 (Ил-4). «Крейсер» с мощным вооружением, который должен был идти с краю строя тяжелых бомбардировщиков, прикрывая их огнем своего оружия. Проект предусматривал вместо бомбовой нагрузки мощное пушечно-пулеметное вооружение.
ХР-38 – в будущем знаменитый американский тяжелый истребитель «Локхид P-38» «Лайтнинг».