"Пике" караулил добычу на самом оживленном в мире перекрестке морских дорог, на подходах к Проливу. Лишь необъятной огромностью Мирового Океана можно было объяснить тот факт, что вот уже несколько недель на горизонте не появлялось ни одного паруса. "Пике" крейсировал по периметру большого треугольника: сначала на северо-запад, затем поворот на юг и на северо-восток. На каждой мачте постоянно торчали впередсмотрящие, но кроме водных просторов, раскинувшихся во все стороны, им так и не довелось ничего увидеть вплоть до того памятного утра, когда с фок-мачты раздался пронзительный крик марсового. Хорнблоуэр в этот момент находился на палубе и поднял на крик голову, так же как и все окружающие. Невилль, находящийся у штурвала, что-то спросил у марсового. Хорнблоуэр не расслышал вопроса, но сумел перевести ответ, поблагодарив в душе свои интенсивные занятия французским. С наветренной стороны показался неизвестный корабль, он изменил свой первоначальный курс и пустился в погоню за "Пике".
Такой поворот свидетельствовал о многом. В военное время ни один торговый корабль не осмелился бы приблизиться к незнакомому судну, да еще находясь с наветренной стороны. Лишь уверенный в своей огневой мощи корабль мог позволить себе немедленно пуститься преследовать подозрительное судно. Ослепительная надежда вспыхнула вдруг в груди Хорнблоуэра. Так вести себя мог только английский военный корабль, а кто еще, кроме "Неутомимого", мог крейсировать в этих водах? В обязанности капитана Пеллью входил не только захват призов, но и защита британских кораблей от французских каперов. В конце концов, "Неутомимый" должен был находиться в радиусе сотни миль от "Пике", согласно полученным инструкциям. Хорнблоуэр попытался охладить свой пыл, но загоревшаяся в сердце надежда внушала ему, что скоро он, возможно, встретиться со своими. Один к десяти... нет, даже один к пяти, что корабль на горизонте - его родной "Неутомимый"!
Он искоса взглянул на Невилля, стараясь проникнуть в его мысли. "Пике" был быстроходным кораблем и имел солидное преимущество, находясь с подветренной стороны. Но капитан пока не спешил отдавать приказ к отступлению. Было общеизвестно, что суда Ост-Индской Компании, схожие по очертаниям с линейными кораблями, не раз успешно пользовались этим сходством, чтобы заставить ретироваться поджидающих пиратов и спасти свой драгоценный груз. Невилль просто обязан был сначала убедиться, что не имеет дела с нечто подобным. Он, правда, заранее отдал все распоряжения, чтобы в любой момент можно было пуститься либо в бегство, либо в погоню, и теперь нетерпеливо выжидал, не отрывая глаз от подзорной трубы. Хорнблоуэр мог полагаться только на собственные глаза, но и ему почудилось что-то знакомое в белых, как рис, парусах приближающегося судна. Рядом с ним каким-то чудом возник Мэтьюз.
- Это наш "Неутомимый", сэр, - горячо зашептал он на ухо Хорнблоуэру, - я готов поклясться чем угодно.
Вне себя от возбуждения, Мэтьюз вскарабкался на фальшборт, выпрямился во весь рост, уцепившись за ванты, и уставился на приближающийся корабль.
- Точно! - заорал он вдруг. - Это он, сэр. Смотрите, смотрите, он поднимает наш флаг! Если повезет, мы будем дома к обеденной раздаче грога!
Французский мичман грубо охватил Мэтьюза за шкирку, стащил его с фальшборта и пинками погнал в трюм. Невилль в это время отдавал приказ к развороту и отступлению. Покончив с этим, он кивком подозвал к себе Хорнблоуэра.
- Ваше судно, я полагаю, м-р Хорнблоуэр?
- Мое.
- Какова его максимальная скорость?
Хорнблоуэр ничего не ответил, только посмотрел французу в глаза.
- Ну-ну, не изображайте благородного негодования, - издевательски усмехнулся Невилль. - Я мог бы заставить вас заговорить, мне известно несколько хороших способов. К счастью для вас, в этом нет необходимости. Еще не построен тот корабль, не говоря уже о неуклюжих британских фрегатах, который способен догнать "Пике". Очень скоро вы сами сможете в этом убедиться.
Он развернулся и перешел на гакаборт* [Гакаборт - верхняя закругленная часть кормы.], по-прежнему не отрывая глаз от подзорной трубы. Хорнблоуэр так же напряженно вглядывался вдаль, но невооруженным глазом.
- Хотите взглянуть? - вежливо осведомился Невилль, предлагая Хорнблоуэру свою подзорную трубу.
Тот с радостью схватил предложенный инструмент, но больше для того, чтобы еще раз увидеть свой корабль вблизи, чем убедиться в подтверждении собственной догадки. Им овладела такая тоска по клочку родной "земли", каким был для него сейчас "Неутомимый", что он готов был отдать все на свете, только бы снова очутиться на его палубе. Но даже ему пришлось признать, что Невилль был абсолютно прав: "Неутомимый" безнадежно отставал от французского капера с каждой минутой. Вот уже скрылись из вида брамселя фрегата, и теперь на горизонте маячили лишь поднятые для боя вымпела на верхушках мачт.
- Еще пара часов и они окончательно нас потеряют, - довольно усмехнулся Невилль, взяв у Хорнблоуэра подзорную трубу.
Оставив беднягу мичмана на гакаборте, Невилль повернулся и зашагал прочь. По пути он успел распечь рулевого за легкое отклонение от курса. Хорнблоуэр слышал французские проклятия, но в этот миг не воспринимал их. Он жадно вглядывался в пенистый след за кормой капера. Так, должно быть, смотрел некогда Адам на покидаемый на веки-вечные Эдем.
Хорнблоуэру привиделся вдруг темный и тесный мичманский кубрик, вспомнились запахи пота и прогорклого жира, постоянный скрип дерева и холодные ночи, ночные вахты и источенные жучками сухари, тухлая вода и несъедобная солонина, и ему вдруг так сильно захотелось вернуться ко всему этому, что даже слезы навернулись на глаза. А надежда исчезала за горизонтом вместе с верхушками мачт "Неутомимого". Следует признать, впрочем, что не это послужило главным стимулом для последующих действий Хорнблоуэра, а скорее, присущее ему чувство долга перед своим званием, независимо от обстоятельств неизменно превалирующее во всех его поступках.
Твиндек был пуст. Матросы занимали свои боевые места, поэтому Хорнблоуэра никто не видел и не смог бы ему помешать. Он открыл дверь в свою каморку. Там все было без изменений: стояла его койка с валяющимися на ней книгами по навигации да покачивалась под потолком масляная лампа. Ничто, казалось, не предвещало будущего развития событий. Хорнблоуэр вдруг вспомнил, что соседняя дверь ведет в боцманскую каптерку. Сейчас она была закрыта, но он дважды видел, как она открывалась и матросы выносили оттуда банки с краской. Краска! Неожиданно у него возникла смелая идея. Он бросил взгляд на запертую дверь, затем на лампу и снова на дверь. Потом решительно достал из кармана складной нож и раскрыл его. Но тут им вдруг овладели сомнения, и он остановился в нерешительности. Дверь не была обита железом, но представляла собой, тем не менее, довольно солидную преграду. Замочную скважину, как объект для проникновения, Хорнблоуэр исключил сразу же. А прорезать в этой двери достаточно большую дыру с помощью его ножичка потребовало бы долгих часов работы, в то время как счет шел на минуты.
Сердце его лихорадочно билось, но столь же лихорадочно продолжал работать и мозг. Он опять огляделся по сторонам. Взяв в руки лампу, он убедился, что она почти полностью заправлена. Несколько секунд он еще медлил, набираясь решимости для предстоящего дела. Потом все произошло очень быстро. Безжалостной рукой Хорнблоуэр выдрал несколько десятков страниц из "Основ навигации", скатал каждую из них в маленький шарик и уложил их вплотную к запертой двери. Скинув свой мундир, он стащил через голову шерстяную фуфайку и разорвал ее своими гибкими сильными пальцами на узкие полоски. Слегка распушив концы полосок, он навалил их на бумагу и снова огляделся. Внимание его привлек толстый тюфяк на его койке, набитый соломой. Одним ударом ножа он распорол тюфяк и начал пригоршнями доставать слежавшееся содержимое и складывать его все в ту же кучу у двери. В результате всех этих действий образовалась приличных размеров гора, доходящая ему почти что до пояса. Она должна была гореть жарко!
Хорнблоуэр в последний раз осмотрелся, прикидывая, не забыл ли он чего-нибудь важного. Потеря "Мари Галант" дала ему хороший урок, и он не собирался повторять прежних ошибок. Каждый шаг был рассчитан заранее. Он выдрал еще несколько страниц и поджег их с помощью лампы. Затем обильно полил нагревшимся маслом горячую массу у двери и поднес к комочкам бумаги зажженные страницы. Пламя вспыхнуло моментально. Теперь все пути к отступлению были для него отрезаны. Покидав в пламя остатки соломы, Хорнблоуэр разорвал остатки тюфяка и бродил их туда же. Костер разгорался все интенсивнее. Хорнблоуэр швырнул лампу в огонь, подхватил свой мундир и вышел наружу. Сначала он хотел прикрыть дверь, но потом решил этого не делать, чтобы обеспечить лучший приток воздуха. Затем поспешно натянул мундир и спокойно взбежал по трапу на палубу.
Очутившись наверху, он с безразличным видом прислонился к фальшборту. Руки его дрожали, и он поспешил засунуть их в карманы. Возбуждение от совершенной диверсии сделало его коленки ватными, да и томительное ожидание не улучшало этого состояния. Сейчас главным было, чтобы пожар не замечали как можно дольше. Французский офицер что-то сказал ему, со смехом указывая в сторону "Неутомимого", но Хорнблоуэр не понял ни слова и сумел только выдавить из себя слабую улыбку. Тут же он подумал, что улыбка в таких обстоятельствах просто неуместна, и сразу же постарался заменить ее на недовольную гримасу. Ветер крепчал, и "Пике" получил возможность поднять все основные паруса. Свежее дыхание бриза особенно сильно ощущалось на пылающих щеках пленника. На него, правда, никто не обращал внимания, все были заняты своим делом. Капитан Невилль приглядывал за рулевым и парусами, пушкари стояли по своим местам, а мичман и пара матросов только что забросили лаг* [Лаг - прибор для измерения скорости судна и пройденного им расстояния.]. "О, Боже, - взмолился Хорнблоуэр, - скажи, сколько мне еще ждать развязки?"
Но что это? Нет, ему не показалось: над кормовым люком заколебалось легкое марево, это горячий поток от пожара заставлял холодный воздух дрожать. Хорнблоуэру даже показалось, что он разглядел первую, едва заметную струйку дыма. Точно, это был дым. И в этот момент французы забили тревогу: поднялась суматоха, кто-то начал бить в барабан, раздались отчаянные крики: "Пожар! Горим!"
Четыре стихии были изначально враждебны моряку: земля, воздух, вода и огонь. Но ничто не внушало матросам такого панического ужаса, как пожар на деревянном судне. Сухие, как порох, деревянные части, многолетние слои масляной краски вспыхивали мгновенно и горели жарко. Паруса и снасти загорались как фейерверк. Не говоря уже о запасах пороха, хранившихся на любых военных кораблях. Хорнблоуэр с интересом наблюдал за работой пожарных команд, за спешной подготовкой палубных помп, за змеившимися по палубе шлангами. Кто-то докладывал на корме капитану Невиллю, сообщая тому, видимо, о месте возникновения пожара и масштабах бедствия. Невилль выслушал вестового и искоса бросил подозрительный взгляд на Хорнблоуэра. Дым к этому времени заволок всю кормовую часть и только усиливался. По приказу капитана в открытый люк бросилась большая группа матросов. Но эта мера уже запоздала - дым сочился изо всех щелей и отверстий вплоть до ватерлинии.
Невилль шагнул, было, в сторону Хорнблоуэра с выражением ярости на лице, но его отвлек испуганный крик рулевого. Не имея возможности оторвать руки от штурвала, он ногой указал на люк, из которого появились первые языки пламени. С треском провалилась и обрушилась вниз боковая панель, и на ее месте тоже взметнулось пламя. Эта кладовая с краской была, должно быть, расположена как раз под этим люком. Как ни странно, Хорнблоуэр в этот решающий момент вдруг обрел прежнее спокойствие и вел себя абсолютно хладнокровно. Невилль в отчаянии огляделся вокруг и обхватил голову руками. Впервые в жизни Хорнблоуэр наблюдал, как человек в буквальном смысле этого слова рвет волосы у себя на голове.
Но капитан не собирался сдаваться. Еще одну помпу установили на палубе и четверо матросов заняли около нее свои места. Ритмичные звуки от работы насосов мешались с гудением не на шутку разбушевавшегося огня. В зияющий провал люка направили один из шлангов, а большая группа матросов образовала цепочку и пыталась залить пламя с помощью ведер, но все их усилия принесли очень мало пользы.
Откуда-то снизу донесся взрыв. Хорнблоуэр замер, ожидая, что корабль сейчас взлетит на воздух, но больше взрывов не последовало, очевидно, это разорвало одну из пушек, либо взорвался мешочек с порохом, предназначенный для заряда орудия. Затем вспыхнул пеньковый трос, которым матросы поднимали ведра с водой, а прямо под ногами у ближайшего к фальшборту француза вдруг образовалась широкая щель, откуда сразу взметнулось пламя.
Кто-то из офицеров схватил Невилля за руку и пытался что-то ему втолковать. Тот сначала отмахивался, но потом вынужден был прислушаться, разразившись при этом громкими проклятиями. Матросы побежали по вантам спускать верхние паруса, в тот же момент с грохотом обрушился покинутый рулевым и охваченный огнем штурвал, и "Пике" сразу развернуло по ветру.
Перемена была неожиданной и оттого особенно драматичной. Первым результатом изменения курса стало ослабление рева пламени, не столь сильно раздуваемого теперь ветром и почти не слышного в носовой части корабля. Решающее значение имело это и для спасения капера. Пламя частично ушло в трюм и пожирало там уже наполовину обгоревшие деревянные части. Корма, впрочем, выгорела весьма значительно, а вот в носовую часть огонь так и не распространился. Зато вспыхнул и мгновенно сгорел парус на бизань-мачте: одну секунду он был на месте, а в следующую словно испарился, оставив на гафеле лишь почерневшие клочки. Но остальные паруса не загорелись, а срочно поднятый на бизани трисель* [Трисель - косой четырехугольный парус.] позволил кораблю несколько приподнять бушприт* [Бушприт - горизонтальный или наклонный брус, выступающий с носа парусного судна.] над водой.
Когда Хорнблоуэр перевел взгляд за корму, он, к собственной радости, снова узрел знакомый силуэт "Неутомимого". Фрегат приближался к терпящему бедствие каперу на всех парусах. Струи белой пены так и летели из-под его бушприта. О сопротивлении французов не могло быть и речи - против внушительных батарей "Неутомимого" ни один корабль класса "Пике" не выстоял бы и получаса. На расстоянии кабельтова "Неутомимый" лег в дрейф и, не успев даже толком развернуться по ветру, сразу же начал спускать шлюпки. Пеллью наверняка видел дым и огонь на борту "Пике" и сразу догадался о бедственном положении капера.
Немудрено поэтому, что такой опытный моряк заранее принял меры, чтобы постараться спасти захваченный приз. Баркас и катер были уже спущены на воду, на носу обоих расположилось по помпе, вместо обычно устанавливаемых на этом месте карронад. Приблизившись к корме "Пике", оба насоса с двух сторон начали заливать огонь безо всяких просьб со стороны французов. Еще две гички с людьми достигли капера, и их экипажи тоже занялись тушением пожара. Командир одной из них - третий помощник Болтон, - увидев Хорнблоуэра, счел своим долгом задержаться и выразить свое удивление.
- Хорнблоуэр, Боже! Что ты тут делаешь?
Ответа он, правда, дожидаться не стал, так как заметил капитана Невилля и поспешил к нему, чтобы принять формальную капитуляцию. Покончив с этим приятным делом, Болтон присоединился к своим матросам для тушения огня. С пожаром удалось справиться довольно быстро, но не столько из-за дружных усилий спасателей, сколько из-за того, что огонь, пожрав все возможное, затих сам по себе. Корма "Пике" обгорела до самой ватерлинии и представляла собой не совсем обычное зрелище, но непосредственная опасность кораблю не угрожала. Если удача не отвернется от англичан, они без особых трудностей доставят капер в Портсмут, и после ремонта тот снова сможет выйти в море, но уже на британской стороне.
Но главным здесь был даже не захват капера англичанами, а скорее, тот факт, что он был теперь навсегда потерян для Франции, равно как и его экипаж, а значит, не сможет больше нести угрозу британским торговым судам. Сэр Эдуард Пеллью сделал особый упор на это соображение в беседе с Хорнблоуэром, когда тот доложил ему о своем прибытии. Он начал с описания своих приключений на "Мари Галант". Как ни опасался Хорнблоуэр, капитан Пеллью слишком легко отнесся к вести о потере брига. Он справедливо заметил, что судно было повреждено орудийным огнем, и теперь бесполезно рассуждать, можно ли было его спасти. Пеллью не пожелал даже слушать дальнейшие оправдания своего мичмана. На его взгляд, дело было закрыто. Будь у него тогда возможность послать на "Мари Галант" команду побольше или поставить командира поопытнее, тогда можно было бы о чем-то говорить. Но такой возможности не представилось, поэтому он, капитан, никакой вины со стороны Хорнблоуэра не видит. В конце концов, напомнил он, для Англии куда важнее то, что бриг не пришел во французский порт. Та же самая картина была и в случае с "Пике".
- Нам здорово повезло, что этот лягушатник так вовремя загорелся, задумчиво произнес капитан, поглядывая на изуродованную корму капера, с которой кое-где еще поднимались струйки дыма. - Он так быстро удирал, что я даже не рассчитывал его догнать. Не позже, чем через час, мы бы его окончательно потеряли. Вам нечего сказать по этому поводу, м-р Хорнблоуэр?
Хорнблоуэр предполагал, что такой вопрос неизбежно возникнет, и заранее подготовился к ответу. Теперь настал момент, когда отвечать надо было правдиво и скромно, получить свои заслуженные похвалы, а, может быть, даже удостоиться статьи в "Газетт" или - предел мечтаний - стать исполняющим обязанности лейтенанта! Но Пеллью не пожелал выслушивать его оправдания по поводу гибели "Мари Галант" и мог неправильно понять Хорнблоуэра, начни он сейчас рассказывать правду о пожаре на "Пике".
- Нет, сэр, - коротко ответил он. - Понятия не имею, что послужило причиной пожара, могу только предположить, что по чьей-то небрежности или в силу воспламенения газов загорелась краска в боцманской каптерке. Других версий у меня нет.
Он один знал всю правду о своем упущении, когда не сообразил вовремя подвести пластырь под пробоину, и сам выбрал себе за это наказание. Только такой способ мог поднять его на прежнюю высоту в собственных глазах. Он почувствовал огромное облегчение, когда отрицательно ответил на вопрос Пеллью. Позже он никогда об этом не жалел.
- Все равно это было чертовски удачно! - закончил разговор Пеллью.
Матрос, который почувствовал себя странно
На этот раз волк искал, как ему пробраться в овчарню. Фрегат Флота Его Величества "Неутомимый" загнал французский корвет "Папильон" в устье Жиронды и теперь пытался найти способ атаковать его, хотя тот стоял на якоре под прикрытием мощных береговых батарей. Капитан Пеллью привел свой корабль в прибрежные воды и подвел его так близко к крепостным орудиям, как только позволила ему это его смелость. С батарей прозвучало несколько выстрелов, ни один из которых не достиг цели. А капитан Пеллью с вожделением разглядывал в подзорную трубу ускользнувший корвет. Потом с сожалением сложил свой инструмент и отдал приказ уводить "Неутомимый" от чужих берегов. Таким способом он рассчитывал сохранить собственную безопасность и усыпить бдительность французов. На самом деле он не имел намерений оставить их в покое. Если ему удастся захватить или потопить корвет, он будет потерян для дальнейших операций против Англии, к тому же французам придется вместо "Папильона" послать какой-нибудь другой корабль, что неизбежно ослабит их и без того растянутую линию береговой обороны. Война - штука хитрая и жестокая, а сорокапушечный корвет под умелым командованием способен нанести весьма болезненные удары.
Мичман Хорнблоуэр находился в эту минуту с наветренной стороны шканцев, что соответствовало его достаточно низкому статусу младшего вахтенного офицера. Там он столкнулся со своим приятелем мичманом Кеннеди. Кеннеди с удовольствием отвесил Хорнблоуэру изысканный придворный поклон по всем правилам, как научил его когда-то учитель танцев: левая нога отставлена, шляпа у правого колена. Хорнблоуэр решил поддержать развлечение, тоже сорвал с головы шляпу и три раза поклонился в пояс. Благодаря своей худобе и юношеской нескладности, он без труда научился пародировать любую церемониальную несуразицу.
- Уважаемый и досточтимый сеньор, - обратился к нему Кеннеди подчеркнуто серьезным тоном, - наш капитан, сэр Эдуард Пеллью, покорнейше просит принять его приглашение к сегодняшнему обеду в восемь склянок после дневной вахты.
- Мое почтение сэру Эдуарду, - сказал Хорнблоуэр, склоняясь чуть ли не до колен из уважения к этому имени, - я полагаю, что сумею заскочить на несколько минут, если меня не отвлекут государственные обязанности.
- Уверен, что капитан будет в восторге от вашего согласия. Позвольте я лично доставлю ему это послание, которое, несомненно, сильно обрадует капитана.
Обе шляпы снова замелькали в воздухе, но в этот момент оба молодых человека заметили третьего помощника - лейтенанта Болтона, с интересом наблюдавшего за ними с юта* [Ют - часть палубы от кормы до последней мачты.]. Оба поспешно натянули шляпы и постарались держать себя, как подобает королевским офицерам.
- Не в курсе, что на уме у старика? - спросил как бы невзначай Хорнблоуэр.
- Я бы давно получил чин лейтенанта, если бы мог проникнуть в глубины его замыслов, - ответил Кеннеди, - но что-то он наверняка затевает. В один прекрасный день все должно разъясниться, а пока мы только бедные овечки, ведомые на заклание.
За обедом в капитанской каюте Хорнблоуэр не заметил никаких признаков того, что Пеллью что-то затевает. Он был, как всегда, радушным и вежливым хозяином. Беседа текла непринужденно, но главным образом между старшими офицерами Экклзом, Чэддом и штурманом Сомсом. Хорнблоуэр и еще один приглашенный мичман Меллори благоразумно помалкивали, как и положено мичманам. Зато они имели прекрасную возможность не отвлекаться от еды, много выше качеством обычного мичманского рациона.